Щебальский Петр Карлович
“Дело”, No 9, 1870
Политическая Система Петра III. П. Щебальского. Москва, 1870.
Если международная политика новейшей Европы так часто знаменуется самыми неблаговидными дипломатическими заговорами, в роде недавно открытого наполеоно-бисмарковского заговора против самостоятельности Бельгии, и рядом войн, начинаемых из-за одних только личных или фамильныхрасчетов правителей, то что-же удивительного в том, если политика старой Европы руководилась почти исключительно одними этими расчетами.
Честолюбие или слава, личный произвол или желание поживиться на чужой счет нередко поднимали на ноги громадные армии и губили людей гуртовыми избиениями. Предлогов к началу войны всегда отыскивалось много; достаточно было придумать какую-нибудь крючковатую кляузу из-за наследственных прав, из-за принципа равновесия, из-за округления территории и т. д. и война была готова.
В этом отношении Людовик XIV был неистощимым резонером и оставил в наследство XVIII веку такоеискусство выдумывать священное право войны, что такому цивилизованному гунну, как граф Бисмарк, нет надобности и оправдываться в его варварском нападении на Париж…
Европейскиеправительства XVIII века постоянно воюют, составляют политические союзы и контр-союзы, заключают трактаты, нарушают их и опять заключают. В этой военной вакханалии и Россия не оставалась простой зрительницей.
Получив свое значение, благодаря Петру I, в международных отношениях к Европе, она принимала участие в войнах, поддерживая ту или другую из воюющих сторон. Увлечь ее в войну было тогда очень легко, потому-что она была игрушкою временщиков и иностранных дипломатов. Уж если европейские дипломаты того времени были продажны, то русские — далеко превосходили их этою добродетелью.
При Екатерине I, напр., почти все влиятельные при дворе люди получали пенсии от иностранных дворов. Меньшиков получал деньги от шведского правительства, готовившегосяк войне с Россией, и сообщал ему все, что говорилось и делалось в верховном совете. При Лине Ивановне “венский двор совершенно закупил русский пенсионами, подарками, титулами, и делал в нем, что хотел, потому что на стороне его был Остерман, до того забравший в свои руки все дела, что настоящим распорядителем всего являлся он, а не царица, безусловно покорявшаяся его влиянию” (Дук де-Лирия).
При Елизаветеи Лесток, и Бестужев состояли нажалованьи иностранных кабинетов. Союз России продавался тому, кто больше давал или кто лучше умел интриговать в русских правительственных сферах. Не только о народных, но даже о чисто правительственных интересах при этом не могло быть и речи; делами ворочали личные выгоды и страсти, и флюгер русской политики постоянно вертелся из стороны в сторону.
В начале семилетней войны, напр., императрица Елизавета вступила в союз с Англией, союзник которой Фридрих II и рассчитывал поэтому на русскую помощь. но вдруг царица оставляет англичан и соединяется с Марией-Терезией против “возмутителя общественного мира”, короля прусского. Эту быструю перемену в нашей политике произвел злой язык Фридриха, не щадивший никого из современных ему венценосцев.
Мария-Терезияпостаралась довести до сведения царицы колкие отзывы о ней прусского короля, и русская армия тотчас получила повеление действовать против пруссаков. Британский посланник протестовал против такого нарушения обязательств относительно Англии, и английская гинеи скоро внушили канцлеру Бестужеву чувства безусловной преданности Фридриху, против которого он только что заключил союз с Австрией. И в то время, как русскиевойска дрались с пруссаками, в Петербурге действовала в пользу Фридриха целая партия, во главе которой стоял наследник русского престола, гольштейнский принц Петр Федорович: Фридрих, как известно, был для него первым авторитетом; он обожал его, преклонялся перед ним, старался походить на него во всем, даже в платье, в походке, в посадке на лошади.
“Известия об успехах союзников повергали его в отчаяние. Перед началом семилетней войны великий князь предупреждал Фридриха, что Россия не готова еще к походу и что её армия выступит разве будущей весной. Позднее, когда участие России в войне сделалось действительным, стали ходить упорные слухи, будто решения конференции, касающиеся военных действий, сообщаются, с ведома великого князя, конференц-секретарем ВолковымФридриху” (Щебальский, 42).
Война, начатая вследствие личной вражды Елизаветы, тотчас после её смерти прекратилась вследствие личной преданности Фридриху нового императора, Петра III. Пруссия заключила с Россией выгодный мир и приобрела к ней надежную союзницу. Фридрих без больших хлопот, опираясь главным образом на безусловное доверие к себе русского государя, направил русскую политику к достижению чисто прусских целей.
И хотя г.Щебальский сознает, что если-быПетр царствовал не шесть месяцев, а дольше, и успел бы привести в исполнение все свои политические предначертания, то “нет сомнения, что вся будущность России подверглась бы вопросу” (стр. 158), по книжка г. Щебальского вовсе не подтверждает фактами того рокового значения действий и намерений, которые ему захотелось назвать ((Политической Системой Петра III”.
Факты, излагаемые автором, говорят, что в этой а системе” не было никакой системы, что уступая некоторым прихотям своего обожателя, Фридрих пользовался русской политикой для достижения своих собственных целей, но сообщая эти самые факты, автор все-таки утверждает, что “Петр III внес в русскуюполитику совершенно новые понятия и вполне оригинальный взгляд на международные отношения России” (стр. 53!)
В одном только отношении Петр не подчинялся влиянию Фридриха: это — по вопросу о Шлезвиге; тут он действительно проявил “вполне оригинальный взгляд”. Верный своим фамильным преданиям, зараженный традиционною враждою к датчанам, он хотел, во что бы то ни стало, присоединить к Голштейну Шлезвиг.
Это страстное желание русского императора восстановить свои наследственные права на ничтожную шлезвигскую землицу довело его до того, что он рискнул силами всей империи, и только переворот, произведенный Екатериною, остановил войну с Данией, начатую за совершенно непригодный для России Шлезвиг. Вот и все, что можно назвать — да и то только в ироническом смысле — “совершенно новыми понятиями и вполне оригинальным взглядом на международные отношения России”.
Вторым политическим вопросом петровского царствования был вопрос о герцогстве курляндском, находившемся под сильным влиянием России со времени женитьбы герцога Фридриха Вильгельма на царевне Анне Ивановне. Вследствие неисполнения статей брачного договора, герцогская казна осталась должной русскому правительству, которое в обеспечение долга взяло себе коронные имения и, отдавая их в аренду на выгодных для арендаторов условиях, составило себе преданную партию в среде местного дворянства и производило довольно сильное давление на решения курляндскихландтагов.
Выборы в герцоги курляндские зависели вследствие этого от России, и разные кандидаты постоянно осаждали русское правительство просьбами об определении их “ко испражненномугерцогскому стулу”, как было принято выражаться в то время. В числе этих кандидатов бывали и русские временщики — Меньшиков, поимевший успеха, иБирон, сделавшийся герцогом, но большинство кандидатов принадлежало к сословию второстепенных иностранных принцев, бродивших без дела по Европе и искавших теплых местечек.
После ссылкиБирона, русский двор разными интригами склонен был в пользу определения, “коиспражненному герцогскому стулу”, саксонского принца Карла. Любопытны те основания, в силу которых принц считал себя в праве владеть Курляндией. Поверенный его, генерал Лашеналь, объяснял русскому правительству, что принц не имеет “достаточно дохода, чем бы прилично с честью, достоинством и природою своею себя безбедно содержать мог; что он не имеет надежды, чтобы при нынешнем состоянии король, его родитель, мог собою учинить ему какую-нибудь помощь и едва определенную ему пенсию 22,000 талеров на год выдавать; что в рассуждении многочисленной королевской фамилии и неимущего состояния, не можно ему чаять, а еще того меньше по справедливости от короля требовать какого либо полезного для него основания (établissement) и определения.”
Поэтому, “приемляприбежище к природному и всем известному милосердию и щедрости её имп. велич. и, он просит, “чтоб её и. в. соизволила его в Курляндии герцогом учинить или какой другой этаблисемеит ему доставить, а между тем великодушно определить на его содержание пенсион” (стр. 65). При помощи русских и несмотря на противодействия курляндцев, “испражненный стул” достался Карлу.
Но те же русские агенты, которые при Елизаветесодействовали утверждению в Курляндии Карла, по воцарении Петра должны были разрушать все сделанное ими и по воле государя стараться об избрании в курляндские герцоги дяди императора, Георга Людвига гольштейн-готториского, который, по его собственным словам, “из гольштейн-готториского дома один такой несчастливый принц быль, который нимаетностей, ни уделу никакого не имел и принужден был, яко простой партикулярный человек, через 26 лет искать в военной службе пропитания своего” (стр. 139). Родственное желание Петра пристроить к месту своего дядю вполне совпадало с политическими видами Фридриха Великого, тем более, что упомянутый дядя был одним из самых преданных доброжелателей прусского короля при петербургском дворе.
Пруссия должна была стараться об ослаблениипольско-саксонского дома, к которому принадлежал избранный при Елизаветев курляндские герцоги принц Карл; вместе с тем она старалась и о том, чтобы “испражненный стул” достался кому нибудь из её приверженцев, каковым и был дядя императора. По расчетамФридриха, герцоги и дворянство Курляндии, получая силу и опору при берлинском дворе, должны были избавить герцогство от русского влияния и тем приготовить присоединение его к Пруссии.
Родственный приверженности герцога к своему племяннику-императору нечего было опасаться, потому что этот император вполне соответствовал видам Фридриха, а при следующих поколениях властителей Курляндии и России родственные симпатии их должны были ослабнуть. Русский агент в Курляндии, Симолин, начал действовать в пользу Георга. “В продолжениеполугода Симолину приходилось формировать партию в третий раз и производить агитацию в пользу третьего претендента. Умы начинали раздражаться; самым податливым людям должно было надоесть и казаться неприличным беспрестанно переменять свое политическое знамя” (стр. 145). Воцарение Екатерины, восстановившей Бирона в его герцогских правах, положило конец этой комедии.
Относительно Польши, Фридрих при жизни своего поклонника направлял русскую политику по тому же самому пути, по которому шла она и при Петре I и впоследствии при Екатерине II. Польша, съедаемая иезуитами и аристократами, находилась в состоянии “организованной анархии”. Прогрессивная польская партия, стремившаяся положить конец этой внутренней анархии, развивалась и крепла очень медленно, а иностранные дипломаты между тем отлично умели пользоваться польскою неурядицей для своих целей.Паткуль, напр., писал Петру В.: “берегитесь умиротворять польскиесмуты; следует поддерживать раздор, чтобы ослабить республику; нужно воспользоваться партиями, раздирающими Польшу, чтобы купить себе приверженцев между дворянством и духовенством” (id.).
В 1720 г. Пруссия и Россия взаимно обязались “на то смотреть, дабы Речь Посполитая, при своих вольностях, основаниях и конституциях, её правах и привилегиях всегда не нарушимо содержанабыла”; они обязались “защищать” республику от всех королевских притязаний, от всех попыток сделать из Польши наследственную монархию и ограничитьаристократическо-республиканский произвол уздою солидной королевской власти (Щеб., 104–105).
По мнению г.Щебальского, целью этой политики было “жить в ладу с нацией, с сеймами” (стр. 123)!.. И г. Щебальский недоволен тем, что Россия одно время, подчинившись иностранным, только не прусским влияниям, уклонилась от традиций Петра В., готова была содействовать утверждению в Польше прочных монархических порядков, целью которых было “заменить систематическую, традиционную анархию Польши строгим порядком, уничтожить право каждого депутата останавливать решение целого сейма своим единоличным несогласием, организовать регулярную армию, устроить государственные финансы и сделать власть королевскую наследственною” (стр. 115, 123).
Королевская власть по необходимости должна была бы опереться на народ и, ограничив аристократию с духовенством, рано или поздно избавила бы Польшу от той ужасной феодальной анархии, от которой она избавила и всю Европу. По организовать новые порядки было трудно, а между тем время не терпело. Влияние иностранных дворов более и более отзывалось на развитии польских беспорядков. “Прусский двор орудовал двумя могущественными рычагами, а именно покровительством протестантским диссидентам и поблажкой постоянно усиливавшейся в Польше анархии.
Агенты прусского двора не шумели, не сыпали золотом, подобно французским, но они и не имели в этом надобности: политика, которой они служили органами, покоилась на прочных основаниях, и могущество её обнаружилось несомненным образом, когда направлять ее начала из Берлина искусная и твердая рука” Фридриха В. (стр. 121). Воцарение Екатерины лишило Фридриха тех выгод, которые он надеялся получить от Польши при Петре, во* всем подчинявшемся его планам.
Фридрих и Екатерина должны были поделиться этими выгодами и секретным договором обязались “всеми своими силами препятствовать лишению республики её права свободного выбора (короля), установлению наследственного королевства или самодержавной власти” (Laurent, XI, 330). Польская анархия повела за собой вмешательство и раздел Польши.
Теперь о самой книжке г. Щебальского. Написана она так сухо и так скучно, что решительно не годится для большинства нашей публики, тем более, что по словам самого автора, эта книжка служит только вступлением к дипломатической истории Екатерины II, которая не написана и не будет написана, потому что г. Щебальский принужден “постоянно отрываться” от своих литературных трудов.
“Политическая Система Петра III” отличается теми же самыми недостатками, как и все другиесочинения г. Щебальского. Не обладая ни способностью художественного рассказа, ни уменьем группировать и обобщать факты, этот московский историк старается писать как можно объективнее. Но, как видно, историческая объективность в Москве понимается не так, как в остальном мире; под историческою объективностью здесь разумеются вялость рассказа и отсутствие всякой критической мысли о повествуемых событиях.
“Политическая Система Петра III” даже хуже всех других сочинений того же автора, потому что сюжет её не так интересен. У нас, в России, все пишущие о международно-политических отношениях до сих пор еще не выучилисьобрабатывать эти вопросы так, чтобы можно было читать их без скуки, не говорим уже с увлечением, с каким читается, напр., история европейской политики в XVIII в. Лорана (XI том его Etudes sur l’histoire de l’humanité).
“Политическую же Систему Петра III” могут читать разве только те немногие подписчики, которые еще остаются у “Русского Вестника”, первоначально поместившего ее на своих страницах, так как сейкатковский склад литературной ветоши собственно не “Русский Вестник”, а только сна русского вестник.
Даже сам г. Щебальский, издавая свою монографию отдельною книгою, следовательно, преподнося ее не одним только читателям “Русского Вестника”, а всей публике, и сознавая всю непригодность для публики такого издания, говорит, что к нему побудило его только одно желание поделиться с любителями отечественной истории материалами, которые неудобно было печатать в журнале в виде приложений.