Иван Сергеевич Тургенев.
Под редакцией Вс. С. Соловьева.
Издание учрежденной по Высочайшему повелению Постоянной Комиссии народных чтений.
С портретом.
С.-ПЕТЕРБУРГ.
Типография М. Акинфиева и И. Леонтьева, Бассейная. 14.
1900.
Иван Сергеевич Тургенев.
I.
Среди русских писателей одно из самых почетных мест по своему таланту, мастерскому изображению как людей, так и природы и живому, образцовому слогу занимает Иван Сергеевич Тургенев. Он родился 28-го октября 1818 года в г. Орле, где тогда стоял полк, в котором служил отец будущего писателя, Сергей Николаевич, принадлежавший к старинному дворянскому роду, не раз упоминаемому в русской истории. Вскоре после рождения сына Сергей Николаевич Тургенев вышел в отставку и поселился в имении своей жены, селе Спасском-Лутовинове, находящемся недалеко от г. Мценска, Орловской губ., где и протекло все детство Ивана Сергеевича. Тургеневы были людьми богатыми и поэтому окружили сына всевозможными учителями и воспитателями. Но, как и в большинстве богатых помещичьих семейств того времени, маленького Тургенева старались прежде всего научить иностранным языкам — французскому и немецкому, на русский же язык внимания обращалось довольно мало. Первым человеком, познакомившим Тургенева с произведениями русских писателей и заинтересовавшим его русской литературой, был крепостной камердинер его матери, знавший очень хорошо грамоту и страстно любивший читать стихи, главным образом старинных писателей. Чтение этих стихов было для мальчика настоящим праздником. Он. забирался куда-нибудь в глубь сада, и там готов был хоть целыми часами сидеть и слушать. Вообще жизнь в деревне дала Тургеневу много таких впечатлений, которые впоследствии принесли ему, как писателю, большую пользу.
Как во всяком богатом помещичьем доме, в Спасском была многочисленная дворня, с которой Ивану Сергеевичу приходилось постоянно иметь сношения и, таким образом, он с самых малых лет мог приглядываться к быту дворовых. Немудрено поэтому, что впоследствии он так хорошо знал и описывал этот быт. Вместе с тем, не смотря на постоянное присутствие разных учителей и гувернеров, Тургенев пользовался большой свободой и мог сколько душе угодно бродить по громадному спасскому саду. Описывая этот сад, Тургенев говорит: “тут по веснам певали соловьи, свистали дрозды, куковали кукушки, тут и в летний зной стояла прохлада и я любил забиваться в эту глушь и чащу, где у меня были любимые, постоянные местечки, известные, — так, по крайней мере, я воображал, — только мне одному”.
Постоянные прогулки по саду, наблюдение за жизнью населявших его насекомых, птиц и животных мало помалу развили в Тургеневе горячую любовь к природе. Когда он вырос, то сделался страстным охотником и оставался им до самой старости. С ружьем за плечами он исхаживал и изъезживал большие расстояния и эти охотничьи прогулки, во время которых ему приходилось встречаться с самыми разнообразными людьми и наблюдать природу во всех её видах, также способствовали развитию в Тургеневе наблюдательности и дали ему возможность так живо и мастерски описывать природу. Когда Тургеневу пошел десятый год, его родители переехали в Москву, где они хотели поместить уже подраставших сыновей (у Ивана Сергеевича было еще два брата) в какое-нибудь учебное заведение.
Иван Сергеевич был отдан в частное заведение Краузе, где и подготовлялся к поступлению в университет. Учителя в пансионе Краузе были довольно хорошие, особенно же добрую память оставил по себе Тургеневу учитель русского языка Дубенский, на уроках которого он познакомился с русской литературой. В 1833 году, имея всего пятнадцать лет от роду, Тургенев поступил в Московский университет, но пробыл в нем только год. В это время умер отец Тургенева и он перешел в Петербургский университет, где и окончил курс. Из числа петербургских профессоров наибольшее влияние на Тургенева имел известный литератор Плетнев, друг Пушкина, Гоголя и других известных писателей. Плетнев умел заинтересовывать слушателей читаемым им предметом и вместе с тем, благодаря своему доброму сердцу и участливому вниманию к студентам, достиг того, что молодые люди смотрели на него как на близкого, как бы родного им человека и охотно отдавали на его суд свои первые литературные произведения. Так же поступил и Тургенев, дав прочитать Плетневу свой первый литературный опыт — большую драму в стихах “Стено”, о которой впоследствии сам отзывался, как о совершенно плохой вещи, написанной напыщенным, неестественным языком…
“В одну из следующих лекций, рассказывает Тургенев, Петр Александрович (Плетнев), не называя меня по имени, разобрал с обычным своим добродушием это совершенно нелепое произведение”. Выходя после этого из университета и увидав смущенного неуспехом своего первого опыта Тургенева, Плетнев подозвал его и, еще раз отечески пожурив, заметил, однако, чтобы молодой автор не унывал, так как, в нем что-то есть, и пригласил бывать у себя. Ободренный Тургенев отнес Плетневу еще несколько своих стихотворений, тот выбрал из них два лучших и через год напечатал их, но только без подписи автора, в лучшем тогда журнале “Современнике”. Бывая у Плетнева, Тургенев встречал там многих тогдашних писателей и, между прочим видел великого нашего поэта Пушкина, перед гением которого преклонялся всю свою жизнь. Посещая университет, Тургенев, кроме слушания лекций, занимался еще у частных преподавателей и, по свидетельству их, работал очень усердно. В свободное от лекций время он уезжал к матери в Спасское и там предавался двум своим любимым занятиям — чтению и охоте. Окончив университет, но все же находя себя еще недостаточно образованным, Тургенев решил поехать заграницу, в Берлин, университет которого славился своими учеными профессорами. Это путешествие едва не стоило Ивану Сергеевичу жизни, так как пароход, на котором он ехал, сгорел на море и пассажиры с большим трудом и опасностями кое-как успели добраться до берега на лодках, пожитки же их все погибли. Это происшествие Тургенев описал в рассказе “Пожар на море”.
В Берлине Тургенев пробыл в два приезда около двух лет и занимался так усердно, что по возвращении в Россию справедливо мог считаться одним из самых образованнейших людей того времени. В особенности обстоятельно познакомился он с произведениями лучших иностранных писателей и ученых. В Берлине Тургеневу жилось хорошо, так как там в то время собрался довольно большой кружок русских молодых людей, из которых многие впоследствии заслужили известность на различных поприщах. Вся эта молодежь жила дружно и весело; Тургенев с большой грустью покинул Берлин и вернулся в Петербург, где поступил на службу в Министерство Внутренних Дел. Он прослужил не более двух лет и затем навсегда вышел в отставку.
В это же время начинается его литературная деятельность.
Первым его литературным произведением, если не считать напечатанных Плетневым в “Современнике” двух стихотворений, была небольшая повесть в стихах “Параша”. Не обладая большими достоинствами, “Параша” однако указывала на несомненное присутствие в её авторе литературного дарования, и лучший тогдашний критик Белинский отозвался о ней сочувственно. С этих пор Тургенев сошелся с Белинским и их дружеские отношения прекратились только со смертью критика. Это знакомство имело большое влияние на всю дальнейшую литературную деятельность Тургенева, так как через Белинского он вошел в литературный кружок, состоявший из талантливых тогдашних писателей (Некрасов, Григорович, Панаев и другие) и в их обществе его собственный талант мог только развиваться. В свою очередь Тургенев оказал значительное влияние на весь этот кружок своим обстоятельным знакомством с западноевропейской литературой, произведения которой, благодаря прекрасному знанию иностранных языков, мог читать в подлинниках.
Вслед за “Парашей” Тургенев написал несколько небольших повестей, а в 1847 г. появился его маленький рассказ, “Хорь и Калиныч”, сразу обративший на себя внимание. Этим рассказом начались знаменитые “Записки Охотника”, встречавшиеся единодушными похвалами как критиков, так и публики. Все заговорили о произведениях неизвестного автора, так как Тургенев подписывал “Записки Охотника” не полным именем, а только начальными его буквами, но скоро узнали, кто автор этих прекрасных рассказов, — и имя Ивана Сергеевича Тургенева сразу получило большую известность в России. С этого времени и начинается тот успех произведений Тургенева, который в короткое время поставил его на почетное место среди русских писателей начала второй половины девятнадцатого столетия. Когда печатались “Записки Охотника”, Тургенева не было в России. По возвращении из Берлина Иван Сергеевич решил всецело предаться литературной работе, но первыми своими произведениями, хотя и одобрительно встреченными, как мы уже сказали, критиками, с Белинским во главе, сам он остался недоволен и даже думал одно время совершенно бросить писать. С таким намерением он и уехал в 1847 году заграницу, но неожиданный успех “Хоря и Калиныча” снова побудил его взяться за перо и продолжать “Записки Охотника”. Прожив несколько лет заграницей, Тургенев вернулся в 1850 году в Россию, где в это время умерла его мать. Получив в наследство большое имение, он тотчас отпустил на волю своих дворовых и перевел на оброк всех пожелавших того крестьян и, вообще, всячески содействовал улучшению быта своих крепостных.
При общем освобождении крестьян в 1861 году и выкупе их земель, Иван Сергеевич также сделал очень много в пользу своих крестьян, даже в ущерб собственным средствам и интересам.
Вскоре после своего приезда в Россию Иван Сергеевич познакомился с Гоголем, которого он, наравне с Пушкиным, ставил чрезвычайно высоко. Гоголь в свою очередь очень одобрительно относился к молодому писателю, хвалил его рассказы и раз даже как-то заметил, что “теперь только стоит читать одного Тургенева”. Но личное знакомство Тургенева с великим русским писателем было непродолжительно, потому что в 1852 году Гоголь скончался. Эта смерть сильно поразила Тургенева и он посвятил памяти умершего горячо написанную статью. До 1855 года Тургенев почти безвыездно прожил в своей деревне и это пребывание плодотворно отразилось на его литературной деятельности, так как, по его собственным словам, сблизило его с такими сторонами русского быта, на которые он, без того, может быть вовсе не обратил бы внимания. В 1856 году он снова уехал заграницу и с тех пор до самой смерти постоянно проводил там большую часть времени.
В конце пятидесятых и начале шестидесятых годов появились в свет лучшие, вместе с “Записками Охотника”, его произведения: “Дворянское гнездо”, “Фауст”, “Рудин”, “Первая любовь”, “Отцы и дети”, и другие романы и повести. Все эти труды окончательно упрочили положение Тургенева, как первоклассного писателя. Всякое новое произведение Ивана Сергеевича всегда с нетерпением ожидалось в России и вызывало самые оживленные толки. Но не говоря уже о том почете и известности, которым пользовалось имя Тургенева на его родине, известность его была велика и заграницей, где он провел большую часть второй половины своей жизни.
В конце шестидесятых годов, за исключением ежегодных, но непродолжительных поездок в Россию, Тургенев почти все время жил в небольшом немецком городе Баден-Бадене. В этом городке, известном своими целебными водами, в то время ежегодно стекалось множество народа со всех концов мира. Тургенева главным образом прельщала в Баден-Бадене редкая по живописности местность, среди которой расположен этот городок. Баден настолько понравился Ивану Сергеевичу, что он купил себе там небольшой участок земли и выстроил на нем маленький, но прекрасно устроенный дом, а всю остальную землю превратил в сад.
Рядом с домом Тургенева стоял дом его друзей, Виардо. Госпожа Виардо была в молодости певицей, пользовавшейся всемирной известностью, но в описываемое нами время уже больше не пела на сцене и жила постоянно со своей семьей в Бадене. Однако, для такой певицы невозможно было оставаться в уединении: её известность была так велика, что к ней часто обращались с просьбами давать молодым начинающим певицам указания и уроки. Поэтому она время от времени устраивала под своим наблюдением театральные представления. Такие представления обыкновенно происходили у Тургенева, у которого в доме была большая зала, отлично приспособленная к скорому устройству в ней сцены. Иван Сергеевич написал для этих представлений несколько весёлых маленьких пьес сказочного содержания на французском языке, и даже иногда принимал * на себя некоторые роли. Имея богатырскую фигуру, он, по большей части, изображал какого-нибудь старого колдуна или людоеда, которому приходилось воевать с маленькими духами, русалками или домовыми, и оказывавшегося, несмотря на свой рост и силу, в конце концов побежденным.
Эти представления посещались самой отборной частью жившего тогда в Бадене общества, и на них нередко присутствовали король и королева прусские, проводившие в Бадене каждое лето. Все более или менее выдающиеся люди, по приезде в Баден, считали непременным долгом посетить Тургенева, и у него постоянно можно было встретить не только русских, но и многих известных иностранных писателей и критиков, находившихся с ним в самых лучших отношениях и единогласно отдававших дань почтения его большому таланту. Вообще из числа русских писателей Тургенев был первый, пользовавшийся заграницей почти такой же известностью, как и на родине. Причиной этого были конечно, главным образом, постоянные поездки Тургенева заграницу и сближение его там с многими из выдающихся людей, а затем превосходное знание им иностранных языков, благодаря которому он часть своих произведений даже писал на французском языке, чтобы дать своим заграничным друзьям возможность лучше и скорей познакомиться с его трудами.
В Париже, где он провел почти все последние годы своей жизни, Иван Сергеевич близко сошелся с лучшими французскими писателями — Флобером, Золя, Додэ, Мопассаном, и по их отзывам имел на них сильное влияние. Большая часть Тургеневских произведений были переведены на многие иностранные языки и пользуются большим распространением не только во всей Европе, но и в Америке. Иван Сергеевич постоянно получал письма от разных лиц из всяких стран; в письмах этих выражалось уважение к его таланту и желание хоть заглазно познакомиться с ним. Приезды его в Россию бывали для Тургенева также постоянным торжеством. На каких бы публичных собраниях он ни присутствовал, его появление служило поводом к восторженным и шумным проявлениям радости публики, из всех сил старавшейся показать свое уважение и любовь к русскому писателю. Особенным торжеством был для Тургенева приезд его дедом 1880 г. в Москву на открытие памятника Пушкину. И он, и другой присутствовавший там известный писатель, Достоевский, были предметом самых восторженных приветствий со стороны собравшихся со всей России образованных людей, желавших, у подножия памятника великого учителя всех русских художников слова, показать свое уважение к достойным его преемникам.
Лето следующего 1881 года Иван Сергеевич провел у себя в Спасском, где гостило несколько его друзей. Мучительная болезнь, которой он страдал последние годы, как бы стихла, Иван Сергеевич чувствовал себя хорошо, много гулял, охотно разговаривал и рассказывал. Уезжая осенью заграницу, он надеялся к лету снова вернуться на родину, но этой надежде не суждено было сбыться — живым родина больше его не видала. В конце 1881 года в России стали появляться очень тревожные слухи о состоянии здоровья Тургенева. Говорили, что болезнь его усиливается, что он почти не может двигаться и принужден целыми днями лежать на одном месте, так как малейшее движение причиняет ему невыразимые страдания. Но так как, наряду с этим, в русских журналах то и дело появлялись новые произведения Ивана Сергеевича, показывавшие, что он не перестал работать, то никто и не думал о возможности его скорой кончины. Но в начале 1883 года болезнь Тургенева так усилилась, что ему пришлось сделать операцию. Операция эта была сделана удачно и силы как бы вернулись к Ивану Сергеевичу, который тотчас же воспользовался этим и принялся за начатый им уже прежде пересмотр своих сочинений для нового издания. Но сам писать он уже не мог и должен был диктовать окружающим свои письма и заметки.
За два месяца до смерти он окончил свой последний рассказ, “Пожар на море”, где описывал происшествие, действительно случившееся с ним в молодости, и о котором мы уже упоминали. В августе все окружавшие Тургенева друзья его поняли, что со дня на день следует ожидать его кончины. Измученный невероятными страданиями, больной почти все время лежал в забытьи, и сознание возвращалось к нему лишь на самое короткое время. Последние два дня Тургенев был совершенно без сознания и только по дыханию можно было судить, что он еще жив, а 22-го августа его не стало. Умер Тургенев на своей даче, в окрестностях Парижа, куда через два дня было перевезено его тело для отпевания в русской церкви. Отпевание это было совершено очень торжественно, в присутствии нашего посла, большинства проживавших в то время в Париже русских и множества иностранных друзей и почитателей умершего писателя.
В России известие о смерти Тургенева было встречено с самым горячим сожалением. Большинство образованных русских людей поспешило так или иначе выразить свою любовь к покойному. Во многих городах России были отслужены по нем панихиды, и похороны Тургенева решено было обставить как можно более торжественно. При этом нужно прибавить, что не в одной только России смерть Тургенева была признана, как тяжелая потеря. В большинстве европейских и американских газет и журналов появились самые сочувственные отзывы об умершем русском писателе, доказывавшие, как высоко ценился его талант не только на родине, а далеко за её пределами, во всех тех странах, где были переведены его произведения. Тургенев непременно хотел, чтобы его похоронили в России, и сначала выражал желание быть погребенным в Святогорском монастыре, у ног Пушкина, которого он всегда называл своим учителем, но затем отказался от этого намерения, находя себя недостойным такой чести, и завещал похоронить себя в Петербурге, рядом со своим другом Белинским.
Через три недели после смерти Тургенева прах его был отправлен в Россию. Проводить тело знаменитого русского писателя, так долго прожившего среди французов и так их любившего, собралась в Париже громадная толпа народа во главе со многими представителями науки, литературы и искусства. 27-го сентября, покрытый цветами и венками, гроб Тургенева прибыл в Петербург. Торжественные похороны его состоялись в тот же день и все расходы по ним городское управление Петербурга приняло на свой счет. Сверх того городская дума открыла в память покойного два народных училища его имени и назначила стипендию его же имени в Петербургском университете, в котором Иван Сергеевич окончил курс.
Похороны отличались необычайной торжественностью. Толпы народа совершенно покрывали все улицы, по которым двигалось похоронное шествие от станции железной дороги до самого кладбища. В шествии принимало участие сто семьдесят девять депутаций с венками от различных ученых учреждений и обществ, высших и средних учебных заведений, большинства газет и журналов, как столичных, так и провинциальных, а также от некоторых русских городов. Очень много венков было привезено вместе с гробом, так как во всех городах, лежащих по Варшавской железной дороге, по которой везли из заграницы тело Тургенева (Вильне, Двинске, Острове, Пскове, Луге и других), толпа народа по целым часам ожидала прибытия поезда с гробом Ивана Сергеевича, чтобы возложить на него венки. По окончании заупокойной литургии и панихиды в кладбищенской церкви гроб человека, пользовавшегося почти сорок лет такой известностью, которая едва ли выпадала на долю других знаменитых русских писателей, был опущен в могилу и засыпан землей и цветами. Над свежей могилой было произнесено много речей, посвященных памяти покойного и многотысячная толпа еще долго наполняла все Волково кладбище.
II.
Одной из важных заслуг Тургенева перед Россией, независимо от той пользы, которую он принес своими многочисленными произведениями, было то обстоятельство, что главным образом благодаря ему знание и понимание русской литературы начало распространяться заграницей. Горячо любя отечественную литературу, Тургенев всю жизнь стремился, чтобы эта литература сделалась известной и за пределами России. Проведя чуть не половину жизни в Германии и Франции, где находился в самых близких, дружеских отношениях со многими из выдающихся людей, Тургенев употреблял все усилия, чтобы познакомить своих заграничных друзей с Россией, о которой они по большей части имели самые неверные понятия. Он хотел доказать им, что в далекой стране, почитаемой ими чуть не за варварскую, есть много вещей, достойных внимания, удивления и даже подражания.
Благоговея перед гением Пушкина, которого всю жизнь, до самой смерти, называл своим учителем, Иван Сергеевич сам перевел на французский язык его драматические произведения. Он же постоянно наблюдал за переводами на иностранные языки сочинений графа Л. Н. Толстого. Вообще можно сказать, что если теперь произведения некоторых русских писателей (Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Толстого) переведены на большинство иностранных языков, пользуются в Европе большой известностью и имеют обширный круг читателей, число которых увеличивается с каждым годом, то этим наши писатели и вся Россия очень многим обязаны Тургеневу. При этом нужно заметить, что из всех наших писателей именно Иван Сергеевич был особенно пригоден для того, чтобы служить распространителем интереса к русской литературе среди иностранцев. Происходило это вот почему. Понятно, что при обширности заграничных знакомств Тургенева и той известности, которой он много лет пользовался в Европе, иностранцы, желавшие ознакомиться с русской литературой, прежде всего знакомились с произведениями самого Тургенева. Этим же путем они, легче чем каким либо иным, могли перейти к чтению и пониманию различных произведений русской литературы, потому что в своей манере писать и изображать выводимых им лиц Тургенев подходил ближе других русских писателей к писателям иностранным.
Многие русские писатели, как, например, Гоголь, Писемский, Достоевский изображают в своих повестях и романах по большей части такие чисто русские типы, что, несмотря на всю талантливость этих произведений, иностранцу, плохо знакомому с русской жизнью, они нередко кажутся мало понятными, и потому менее интересными, чем романы Тургенева. Но если Тургенев и не так глубоко проникал в тайники русской души, зато мало у кого даже из лучших наших писателей найдутся такие чудные описания природы как у Тургенева, мало кто писал, таким прекрасным, чистым русским языком, мало кто так любил, и высоко ценил этот язык. Вот что писал Иван Сергеевич в своих “воспоминаниях”, обращаясь к молодым русским писателям, с “последней”, как он говорил, “просьбой”:– “берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками, в челе которых блистает (как и во всем, относящемся до литературы) опять таки Пушкин! Обращайтесь почтительно с этим могущественным орудием: в руках умелых оно в состоянии совершать чудеса”.
И Тургенев имел право говорить это, так как последнее выражение, по полной справедливости, может быть отнесено к нему самому. Кого бы он ни описывал, крестьянина, мастерового, купца, или важного барина, все эти лица говорят тем самым языком, какой услышите от подобных лиц в действительности; особенности, встречающиеся в русской речи, сообразно с местностями, также всегда замечаются Тургеневым и выражение, свойственное жителю хотя бы Орловской губернии, в его произведениях никогда не будет произнесено, например, москвичом. Преимущественно хорошо знал Тургенев все особенности языка, обычаев, нравов и привычек обитателей средней, черноземной полосы России. Недаром во время своих охот исходил он целые уезды — нет мелочи в жизни орловцев, калужан и туляков, которая была бы ему неизвестна. В особенности это превосходное знание русской жизни и природы выказываются Тургеневым в ряде небольших рассказов, носящих общее название “Записок Охотника”, с которых, как мы уже сказали, и началась его литературная известность, поддержанная и увеличенная последующими его сочинениями. “Записки Охотника” заключают в себе ряд очерков самого разнообразного содержания. Тургенев описывает в них различные сцены, которые ему приходилось наблюдать во время его охот. Когда читаешь “Записки Охотника”, то перед глазами проходят, как живые, всевозможные люди: помещики, купцы, крестьяне.
Главным образом в Тургеневских рассказах, писанных во время крепостного права, встречаются описания крестьян, отличающиеся замечательной живостью и верностью. При этом Тургенев с особенной любовью останавливается на хороших чертах простого русского человека, его доброте, покорности Божьей воле и так далее.
В первом рассказе “Записок Охотника”, озаглавленном “Хорь и Калиныч”, Тургенев выводит двух совершенно различных, ни в чем между собой не схожих, но хороших мужиков. Хорь представляет из себя рассудительного, умного, дельного мужика. Когда его изба сгорела, он пошел к своему помещику и попросил у него разрешение построить себе новую не в деревне, а поодаль от неё, в лесу, около болота. Помещик сначала удивился такой просьбе, но когда Хорь согласился платить за себя очень большой оброк, с тем только, чтобы его не употребляли ни на какую работу, то согласился. Хорь выстроил себе избу и занялся хозяйством. Работая не покладая рук, он, с помощью своих сыновей, которых у него было восемь человек, мало по малу разбогател, стал заниматься торговлей и сделался образцом исправного мужика. Помещик несколько раз предлагал Хорю откупиться на волю, но тот все отказывался. Когда охотник, от лица которого ведется рассказ, то есть сам Тургенев, начал его расспрашивать, почему он не хочет сделаться свободным человеком, он объяснил, что теперь ему живется очень хорошо, ему только и заботы, что исправно уплачивать свой оброк, барыш у него хороший и он, Хорь, чувствует себя совсем спокойным, знает, что его никто не тронет. “А попал Хорь в вольные люди”, — продолжал он вполголоса, как будто про себя, — “кто без бороды, тот Хорю и набольший”.
Сложа руки Хорь никогда не сидел, вечно над чем-нибудь копается, — телегу чинит, забор подпирает, сбрую пересматривает. Разговорившись с охотником и узнав, что тот побывал заграницей, — Хорь принялся его расспрашивать про чужие края, про то как там живут люди, какие там порядки. При этом Хорь по временам вставлял свои замечания, что “дескать это у нас не шло бы, а вот это хорошо, это порядок”, и эти замечания всегда были деловые, верные.
Калиныч представлял из себя полную противоположность с Хорем. Тоже уже не молодой мужик, он жил бобылем в плохенькой избушке и хозяйство у него было неважное, только пасеку держал хорошую. Впрочем Калиныч не мог держать в исправности свое хозяйство не из лени, а главным образом потому, что чуть не ежедневно ходил со своим помещиком, страстным охотником, на охоту, что доставляло ему большое удовольствие, хотя сам он никогда не брал ружья в руки. Но он очень любил природу и ему было приятно проводить целые дни на чистом воздухе, любоваться на Божий мир и его красоту. Лицо его было необыкновенно кротким и ясным и вообще кротость, доброта и желание всегда услужить людям составляли основные черты его характера. Он был большим приятелем с Хорем, который хотя немного и относился к нему свысока за отсутствие в нем степенности и рассудительности, но зато уважал за некоторые его особенные дарования.
Так Калиныч заговаривал кровь, испуг, бешенство, выгонял червей, пчелы его очень любили и хорошо у него водились, рука у него была легкая. Калиныч также вместе с Хорем расспрашивал Тургенева о заграничных странах, но при этом его больше всего интересовали описания природы, гор, водопадов, необыкновенных зданий, больших городов. Калиныч был очень разговорчив, любил петь и играть на балалайке, чем доставлял большое удовольствие своему приятелю Хорю, который на это время бросал свою вечную работу над чем-нибудь и готов был без конца слушать. Несмотря на то, что Калиныч жил довольно бедно, чистота у него была поразительная и Хорь, сам особенно чистоты не придерживавшийся, говоря, что “надо де избе жильем пахнуть”, объяснял чистоту Калиныча тем, что иначе у него пчелы не стали бы жить.
В другом рассказе, носящем название “Бирюк”, Тургенев показывает, как у самого сурового мужика в глубине сердца является жалость, когда он видит перед собой настоящее несчастье. В этом рассказе Тургенев описывает, как однажды, возвращаясь ночью с охоты, он был застигнут в лесу сильной грозой. Полил такой дождь и наступила такая тьма, что охотник принужден был остановиться и, приютившись у большого куста, пережидать окончания ненастья. К счастью скоро рядом с ним, как будто из-под земли, выросла высокая фигура какого-то человека. Человек этот назвался местным лесником и предложил охотнику переждать грозу у него в избе. Тот, понятно, с радостью согласился и скоро очутился в маленькой, бедной избушке своего спутника, жившего с двумя детьми — девочкой лет двенадцати, и грудным ребенком. Жена лесника, как оказалось, недавно ушла куда-то, бросив мужа и детей. Тургенев поблагодарил своего проводника и спросил, как его зовут. “Меня зовут Фомой, — отвечал он, а по прозвищу Бирюк.– А, ты Бирюк?– Я с удвоенным любопытством посмотрел на него. От моего Ермолая (охотника, постоянного спутника Тургенева) и от других я часто слышал рассказы о леснике Бирюке, которого все окрестные мужики боялись, как огня. По их словам, не бывало еще на свете такого мастера своего дела. “Вязанки хворосту не даст утащить; в какую бы ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет как снег на голову, и ты не думай сопротивляться, — силен, дескать, и ловок, как бес… И ничем его взять нельзя: ни вином, ни деньгами, ни на какую приманку не идет. Уж не раз добрые люди его сжить со свету собирались, да нет, не дается”.– Вот как отзывались соседние мужики о Бирюке.– “Так ты Бирюк?– повторил я:– я, брат, слыхал про тебя. Говорят, ты никому спуску не даешь, — Должность свою справляю, — отвечал он угрюмо;– даром господский хлеб есть не приходится”.
Когда гроза стала проходить, Бирюк предложил охотнику проводить его из лесу, а сам взял, ружье говоря, что в лесу шалят… “У “Кобыльего Верху “дерево рубят”. Видя, что лесник боится опоздать и не застать уже порубщика, Тургенев сказал ему, что пойдет с ним вместе. “Ладно, — отвечал Бирюк, — мы его духом поймаем, а там я вас провожу. Пойдемте”. Они пошли, причем охотник все время удивлялся искусству лесника находить дорогу среди непроглядной тьмы и лесной чащи, а также его слуху, потому что сам Тургенев только подходя к самому оврагу услышал звуки топора, Бирюк же, не смотря на шум дождя и ветра, ухитрился расслышать их еще во дворе своей избушки. Подойдя к месту порубки, Бирюк сделал знак своему спутнику остановиться, нагнулся и, подняв ружье, исчез между кустами. Скоро послышался шум борьбы и когда Тургенев подоспел, то увидел, что лесник уже держал вора и закручивал ему кушаком руки за спину. Тут же стояла дрянная лошаденка, покрытая рогожкой, вместе с тележным ходом. Охотнику стало жалко порубщика, мокрого, в лохмотьях, с длинной растрепанной бородой и жалким, измученным видом…
“Отпусти его, — шепнул он на ухо Бирюку, — я заплачу за дерево.– Бирюк молча взял лошадь за челку левой рукой: правой он держал вора за пояс. Ну, поворачивайся, ворона, промолвил он сурово.– Топорик-то, вон, возьмите — пробормотал мужик.– Зачем пропадать, сказал лесник и поднял топор… Дождь между тем снова полил как из ведра и Тургенев возвратился в избушку лесника, твердо решившись освободить порубщика, произведшего на него необыкновенно жалостное впечатление. Некоторое время по приходе в избу все сидели молча. “Фома Кузьмич, — заговорил вдруг мужик голосом глухим и разбитым, а Фома Кузьмич!– Чего тебе?– Отпусти.– Бирюк не отвечал.– Отпусти… с голодухи, — отпусти.– Знаю я вас, угрюмо возразил лесник: ваша вся слобода, такая — вор на воре.– Отпусти, твердил мужик, — приказчик… разорены, во как… отпусти!– Разорены… Воровать никому не след… Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал головой и дышал неровно. — Отпусти, — повторил он с унылым отчаянием:– отпусти, ей-Богу отпусти! я заплачу, во как, ей-Богу. Ей-Богу с голодухи… детки пищат, сам знаешь. Круто, во как, приходится”. Но, несмотря на все мольбы мужика, лесник оставался непреклонным, справедливо говоря, что несмотря ни на что воровать ходить не дело, а ему самому баловать воров тоже не приходится, с него самого взыщут, он человек подневольный. — Мужик замолчал и несколько минут сидел молча, но затем внезапно выпрямился. “Глаза, у него загорелись и на лице выступила краска. Ну, на, ешь, на, подавись, на, — начал он, прищурив глаза и опустив углы губ: — на, душегубец окаянный, пей христианскую кровь, ней… Лесник обернулся. — Тебе говорю, тебе, азиат, кровопийца, тебе! — Пьян ты, что ли, что ругаться вздумал!– заговорил с изумлением лесник. — С ума сошел, что ли?– Пьян!… не на твои деньги, душегубец окаянный, зверь, зверь, зверь!– Ах ты… да я тебя!.– А мне что? Все едино — пропадать; куда я без лошади пойду? Пришиби — один конец; что с голоду, что так — все едино. Пропадай все: жена, дети, — околевай все… А до тебя, погоди, доберемся!– Бирюк приподнялся. — Бей, бей, — подхватил мужик свирепым голосом: бей, — на, на, бей… (Девочка торопливо вскочила с полу и уставилась на него). Бей, бей! — Молчать! загремел лесник и шагнул два раза. — Полно, полно, Фома, — закричал я:– оставь его… Бог с ним. — Не стану я молчать, — продолжал несчастный. Все едино, околевать-то. Душегубец ты, зверь, погибели на тебя нету… Да постой, не долго тебе чваниться! затянут тебе глотку, постой! — Бирюк схватил его за плечо… Я бросился на помощь мужику…– Не троньте, барин! — крикнул на меня лесник. — Я бы не побоялся его угрозы и уже протянул было руку, но, к крайнему моему изумлению, он одним поворотом сдернул с локтей мужика кушак, схватил его за шиворот, нахлобучил ему шапку на глаза, растворил дверь и вытолкнул его вон. — Убирайся к черту со своей лошадью! — закричал он ему вслед:– да смотри в другой раз у меня…
Он вернулся в избу и стал копаться в углу. — Ну, Бирюк, — промолвил я, наконец: удивил ты меня: ты, я вижу, славный малый. — Э, полноте, барин, перебил он меня с досадой, — не извольте только сказывать”.
В другом рассказе, “Смерть”, Тургенев обратил внимание на то, как покойно и тихо умирает очень часто русский человек. По словам писателя умирающий в таких случаях смотрит на свою кончину как будто на какой-нибудь обряд — ни страху, ни боязни в нем не заметно. Раз он видит, что смерть близка и неизбежна, он сразу примиряется с мыслью о ней, “видно Богу так угодно”, устраивает по возможности свои земные дела и спокойно умирает. В “Смерти” Тургенев, между прочим, описывает смерть лесного подрядчика, которого при рубке леса придавило деревом…
“Мы нашли бедного Максима на земле. Человек десять мужиков стояло около него. Мы слезли с лошадей. Он почти не стонал, изредка раскрывал и расширял глаза, словно с удивлением глядел кругом и покусывал посиневшие губы… Подбородок у него дрожал, волосы прилипли ко лбу, грудь поднималась неровно; он умирал. Легкая тень молодой липы тихо скользила по его лицу. Мы нагнулись к нему. Он узнал Ардалиона Михайловича (владельца леса). — Батюшка, заговорил он едва внятно — за попом…. послать…. прикажите…. Господь…. меня наказал…. ноги, руки, все перебито…. сегодня.. воскресенье…. а я…. а я…. вот…. ребят-то не распустил. — Он замолчал. Дыханье ему спирало. — Да деньги мои жене… жене дайте… за вычетом… вот Онисим знает…. кому я…. что должен. — Мы за лекарем послали, Максим — заговорил мой сосед: — может быть ты еще и не умрешь. — Он раскрыл было глаза и с усилием поднял брови и веки. — Нет, умру. Вот… вот, подпирает, вот она, вот…. Простите меня, ребята, коли в чем…– Бог тебя простит, Максим Андреич, глухо заговорили мужики в один голос и шапки сняли: прости ты нас. Он вдруг отчаянно потряс головой, тоскливо выпятил грудь и опустился опять. — Нельзя же ему, однако, тут умирать, — воскликнул Ардалион Михайлыч:– ребята, давайте-ка вон с телеги рогожку, снесите его в больницу. — Человека два бросились в больницу. — И у Ефима… Сычовского, — залепетал умирающий: — лошадь вчера купил… задаток дал… так лошадь-то моя… жене… ее…. тоже…– Стали его класть на рогожу… он затрепетал весь, как подстреленная птица и выпрямился…– Умер, — пробормотали мужики”.
Ярким примером незлобия, терпения и покорности выпавшему на её долю испытанию является описанная Тургеневым в рассказе “Живые мощи” крестьянская девушка Лукерья. Содержание этого рассказа следующее:
Во время охоты Тургенев забрел на небольшой хуторок, принадлежавший его матери, но в котором он никогда перед тем не бывал. Переночевав там, он рано утром пошел гулять по саду и забрёл на пасеку. На ней стоял маленький сарайчик, куда ставят ульи на зиму. Охотник заглянул в него и стал уходить, как вдруг услышал, что из сарайчика его кто-то позвал по имени. Тургенев приблизился к подмосткам, стоявшим в углу сарая — и остолбенел от удивления… “Передо мной, — рассказывает он, — лежало живое человеческое существо; но что это было такое! Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая, — ни дать, ни взять — икона старинного письма; нос узкий, как лезвие ножа; губ почти не видать, — только зубы белеют и глаза, да из под платка выбиваются на лоб жидкие пряди желтых волос. У подбородка, на складке одеяла, движутся, медленно перебирая пальцами, как палочками, две крошечные руки, тоже бронзового цвета. Я вглядываюсь попристальнее: лицо не только не безобразное, но даже красивое, но страшное, необычайное. И тем страшнее кажется мне это лицо, что, по нему, по металлическим его щекам, я вижу — силится… силится и не может расплыться улыбка. — Вы меня не узнаете, барин! — прошептал опять голос. Он словно испарялся из едва шевелившихся губ. — Да где и узнать!– Я Лукерья… Помните, что хороводы у матушки вашей, в Спасском, водила… помните я еще запевалой была?” Тургенев не верил своим ушам и глазам, так непохоже было лежавшее перед ним несчастное, едва имевшее вид живого человека, существо, на первую красавицу и умницу во всей дворне — Лукерью. Оправившись от изумления, он стал расспрашивать больную, как с ней случилось такое несчастье. Оказалось, что этому прошло уже шесть или семь лет. Лукерья была невестой и скоро должны были свадьбу сыграть, как раз ночью, когда ей не спалось, она вышла на крыльцо подышать воздухом, поскользнулась, да и упала на землю. Расшиблась она не очень сильно, но почувствовала, как внутри неё что-то как будто оборвалось. С той поры и захирела деревенская красавица, — стала сохнуть, чернеть, руки и ноги отнялись, вся она почти окостенела. Пробовали ее лечить, лечили, лечили, прибегали к самым сильным, мучительным средствам, но ничто не помогло. Жених её женился на другой, а ее перевезли сюда на хутор, где у неё родственники живут. Тургенев стал расспрашивать Лукерью о том, как ей живется, что она чувствует, и из её ответов выяснилось все необычайное смирение и душевная чистота этой простой девушки. Она не только не жаловалась на свою ужасную судьбу, но даже говорила, что другим еще хуже бывает. “Это каким же образом? – спросил Тургенев. — А у иного и пристанища нет! А иной слепой или глухой! А я, слава Богу, вижу прекрасно и все слышу, все. Крот- под землей роется, — я и то слышу. И запах я всякий чувствовать могу, самый какой ни на есть слабый! Гречиха в поле зацветет или липа в саду — мне и сказывать не надо: я первая сейчас слышу. Лишь бы ветерком оттуда потянуло. Нет, что Бога гневить?– многим хуже моего бывает. Хоть бы то взять: иной здоровый человек очень легко согрешить может, а от меня сам грех отошел”.
Лежа совершенно одинокой в своем сарайчике, Лукерья вся погрузилась в наблюдения за окружавшей ее природой и радовалась каждому замеченному ею пустяку, как ребенок. Ласточки свили себе гнездо недалеко от её лежанки и смотреть за их жизнью доставляло ей громадное удовольствие… “Пчела на пасеке жужжит, да гудит, говорила она, голубь на крышу сядет и заворкует, курочка — наседочка зайдет с цыплятами крошек поклевать; а то воробей залетит, или бабочка — мне очень приятно”. Особенно трогательно выражалась Лукерья про свои отношения к Богу и из слов её ясна была горячая вера девушки в Провидение и смирение по отношению к посланному ей Кресту. “А то я молитвы читаю, рассказывает она. Только не много я знаю их, этих самых молитв. Да и на что стану я Господу Богу наскучать? О чем я Его просить могу? Он лучше меня знает, чего мне надобно. Послал он мне Крест, — значит меня Он любит. Так нам велено это понимать. Прочту Отче наш, Богородицу, акафист Всем Скорбящим, да и опять полеживаю себе без всякой думочки. И ничего!”
Спать Лукерья могла далеко не всегда, когда хотела. Сильные боли во всем теле часто не давали ей спать, как следует, но зато каждый раз, как заснет, все сны видит и сны все хорошие, после которых ясное и спокойное настроение больной только усиливалось. Вот один из этих снов, как их передавала Лукерья: “Вижу я, будто стою я в поле, а “кругом рожь, такая высокая, спелая, как золотая!… И будто со мной собачка рыженькая, злющая-презлющая — все укусить меня хочет. И будто в руках у меня серп и не простой серп, а самый как есть месяц, вот, когда он на серп похож бывает. И этим самым месяцем должна я эту самую рожь сжать дочиста. Только очень меня от жары растомило, и месяц меня слепит, и лень на меня напала; а кругом васильки растут, да такие крупные! И все ко мне головками повернулись. И думаю я: нарву я этих васильков; Вася придти обещался — так вот, я себе венок сперва совью; жать-то я еще успею. Начинаю я рвать васильки, а они у меня промеж пальцев тают да тают, хоть ты что! И не могу я себе венок свить. А между тем, я слышу — кто-то уж идет ко мне, близко таково, и зовет: Луша! Луша!… Ай, думаю, беда — не успела!… Все равно, надену я себе на голову этот месяц заместо васильков. Надеваю я месяц, ровно как кокошник, и так сама сейчас вся засияла, все поле кругом осветила. Глядь — по самым верхушкам колосьев катит ко мне скорёхонько — только не Вася — а сам Христос! И почему я узнала, что это Христос — сказать не могу, — таким Его не пишут, а только Он! Безбородый, высокий, молодой, весь в белом, — только пояс золотой, и руку мне протягивает. — “Не бойся, говорит, невеста Моя разубранная, ступай за Мною; ты у Меня в царстве небесном хороводы водить будешь и песни играть райские”. И я к Его ручке как прильну! — Собачка моя сейчас меня за ноги…. но тут мы взвились! Он впереди…. Крылья у Него по всему небу развернулись, длинные, как у чайки, — и я за Ним. И собачка должна отстать от меня. Тут только я поняла, что эта собачка — болезнь моя, и что в царстве небесном ей уже места не будет”. Когда Тургенев стал удивляться терпению девушки и жалеть ее, то Лукерья совершенно искренно ответила, что ни жалеть, ни удивляться ей нечего: она в своем смирении не могла даже понять, какой великий подвиг изображает из себя вся её жизнь, все её поведение. Тургенев предложил перевести ее в больницу, где за ней будут ухаживать, но Лукерья просила ее не трогать, говоря, что лучше ей от этого не будет; когда же тот стал спрашивать, не может ли он всё-таки что-нибудь для неё сделать, она просила его устроить, чтобы хуторским крестьянам, у которых было недостаточно земли, сбавили оброку. “Они бы за вас Богу помолились, прибавила она. А мне ничего не нужно, — всем довольна”. Смерти Лукерья не боялась и говорила, что непременно умрет после Петровок, так как видела это во сне. Через несколько недель Тургенев действительно узнал, что Лукерья, которую на хуторе прозвали “Живые Мощи”, умерла и умерла именно “после Петровок”. При этом рассказывали, что в самый день смерти она все слышала колокольный звон, хотя до ближайшей церкви было не менее пяти верст и день был будничный. Впрочем, сама Лукерья говорила, что звон шел не от церкви, а “сверху”. “Вероятно, прибавляет Тургенев, она не посмела сказать: “с неба”.
Такими же качествами, как “Записки Охотника”, то есть безукоризненным, чистым языком и живыми, яркими описаниями как людей, так и природы, отличается и большинство других произведений Тургенева. Лучшими из больших его сочинений считаются повесть “Дворянское гнездо” и роман “Отцы и дети”. В первой повести Тургенев дает прекрасное описание старинной помещичьей жизни. “Отцы и дети” относятся к позднейшему времени, уже после освобождения крестьян. Кроме произведений прозаических, Иван Сергеевич писал стихи и пьесы для театра, из которых многие, как например “Завтрак у предводителя”, “Месяц в деревне” отличаются большими достоинствами и до сих пор нередко даются в театре. Проводя много времени заграницей, Тургенев высоко ставил заграничную жизнь и порядки и находил, что России и русским нужно еще много учиться у иноземцев. Но это увлечение чужими странами не мешало ему все же любить свою родину и желание его сблизить ее с остальной Европой именно и проистекало от надежды, что такое сближение благотворно повлияет на Россию, научив ее многому тому, чего ей, по мнению Тургенева, не доставало и чем обладали иностранцы. Эту мысль Иван Сергеевич постоянно проводил в своих сочинениях и поэтому, несмотря на все его увлечение Европой, он все же всегда оставался русским человеком и писателем, которым Россия справедливо может гордиться.