Новгородские летописи
Костомаров Н.И.
Лекции по русской истории
1861 год
Новгородские летописи в нашей летописной литературе составляют особый отдел, относящийся к событиям преимущественно Новгорода; впрочем, местами включены события и других русских земель, иногда по отношению к Новгороду, а иногда и безотносительно. В издании наших летописей, составленном Археографической Комиссий, помещены четыре новгородских летописи, называемых первой, второй, третьей и четвертой. Первая, по одному из взятых списков без начала с 1016 по 1444 год; вторая от 911 по 1587 год с прибавлениями; третья от 989 по 1716 год; четвертая с 1113 по 1496 год.
Неправильность их издания достаточно доказана г. Погодиным в V томе его исследований. Между прочим, один из главнейших недостатков есть тот, что издатель для первой летописи выбрал список не полный и откинул из летописи начало, находящееся в Толстовском списке ее и заключающее в себе несколько отличий от внесенных им при издании других летописей.
Обыкновенно думают, что начало первой новгородской летописи есть сокращение летописи, которая составилась в Киеве и с прибавкой событий, относящихся к Новгороду. Известия в первой новгородской летописи до того кратки, что похожи более на оглавление, чем на сказание; во многих местах перед одним событием стоит несколько годов, так, в лето 6537, в лето 6538, — далее исчисляются годы один за другим до 6546 и после всего сказано: “заложи Ярослав город Кыев и церковь святыя София”; также перед известием о смерти полоцкого князя Всеслава поставлено сряду четыре года.
Эта краткость и пустые года заставляют думать, что летописец был не современник и не списывал даже современных повестей, не делал также своих заметок и по памяти, а составлял свою летопись по скудным, разрозненным сведениям, в отрывках, и во многих местах не знал, чем наполнить, расставленные наперед, годы. Очень любопытно объяснить, как именно составилась эта летопись?
Предложение г. Сухомлинова о пасхальных таблицах здесь ближе всего к истине. Включение по местам более подробных событий, относящихся к Новгороду, заставляет думать, что составитель жил в этом городе; упоминовение о событиях после нескольких годов указывает, сверх того, что составитель имел сведения без годов и по своему расчету ставил их приблизительно; такие события, как например, преставления князей и проч., обозначены не только годами, но даже днями; освящение церквей, приход владык взяты, вероятно, из каких-нибудь церковных и монастырских записок: о некоторых летописец нашел точные указания, и потому поставил числа; о других событиях не нашел ни дней, ни годов, а потому поставил при них приблизительно несколько годов; так, перед поставлением Федора, архиепископа новгородского, поставлено три года.
Точные сведения по числам о преставлении некоторых лиц летописец мог также заимствовать из синодиков или поминальных записок. Не только умершие в Новгороде были записываемы в новгородских синодиках, но могли быть случаи, когда в новгородские монастыри присылались записки для поминовения из других мест. По старинным понятиям поминовение для души считалось действительнее, когда совершалось в разных местах: чем более будет роздано за упокой души, чем больше усопшего будут поминать, тем для него лучше на том свете.
Известия о новорожденных князьях также могли быть присылаемы в монастырь для молитвы об их здравии, и оттуда почерпнуты летописцем. Самые известия о военных делах проходили через тот же источник; в летописи такого рода входили наиболее те известия, которые относятся к смерти кого-нибудь, например победа половцев над Всеволодом в 1078 году, убиение Глеба (за Волоком) в 1079 году, победа мордвы над Ярославом — все это несчастные события.
Когда в сражениях гибли люди, о них присылались братии поминальные записки, — что иногда принимали на себя князья. Счастливые события, как, например, победа Мстислава над Олегом, победа киевских князей над половцами (1103 и 1111 г.), могли быть сообщаемы в монастырь, как для поминовения убиенных, так равно и для воссылания благодарения Богу за одоление врагов; при этом в поминальных записках обозначалось, в каком именно сражении убиты были поименованные и о какой победе следовало молиться; из этих-то записок летописец брал и вставлял свои известия; другим путем едва ли можно объяснить такую краткость событий и вместе, не редко, такую точность по годам и дням.
Занятие Новгорода Всеславом и битва с ним Глеба могли быть заимствованы тоже из поминальных записок, ибо тогда были убиваемы люди; а прибавления “велика же бе беда в час той” и т. п. могли или находиться в виде приписки, сделанной современником на самом синодике, или же, по старой памяти и преданию, сделаны самим летописцем {Событие это ложно было остаться памятным для Новгорода уже потому, что на месте, где оно происходило, сооружен был монастырь.}; подобное восклицание является по 1129 г. по поводу затмения; быть может летописец, нашедши такую фразу в синодике по поводу битвы Всеслава, употребил из подражания под другим, более близким к нему событием.
Впрочем, внесенные в летопись военные события могли быть записываемы и по другому поводу, как, например: о походе Ярослава на ятвягов и о браке его с дочерью новгородского князя по возвращении из этого похода. Здесь могло быть в церкви записано о браке князя с целью молиться впоследствии о счастии новобрачных; о походе же на Ятвягов упомянуто при случае, и года над ним поставлено, а означено приблизительно двумя годами 1112 и 1113.
С 1117 г. летопись начинает, так сказать, полнеть, особенно в перечне событий, собственно относящихся к Новгороду; видимое обилие фактов указывает на близость самого летописца к описываемому времени. Пустых годов нет более; только смерть жены Мстислава записана без году. Однако известия еще не принимают повествовательной формы. Под 1125 и 1128 годами о голоде, по поводу неурожая, более подробный рассказ, но он также мог находиться в синодиках для поминовения умерших в это время. Монахи на память записали подробности этого события, чтобы отличить поминаемых от других.
Под 1132 годом является уже повествование иного покроя: о походе Всеволода в Русь к Переяславлю, и о смятениях в Новгороде по возвращении князя. После этого уже последовательно записываются разные политические новгородские события; но в то же время продолжаются и прежнего рода заметки, как, например, постройка церквей, преставление князей, венчание, назначение новых церковных сановников, — одним словом все, что могло быть извлечено из церковных записок и синодиков. Кроме синодиков в монастырях и соборах была необходимость записывать и церковные деяния, постройки церквей — для поминовения тех, которые жертвовали, а также для празднеств храмов; факты церковного управления, как приход того, или другого сановника отчасти тоже для поминовения, а отчасти для справок с стариною.
Повествование о политических новгородских событиях с Н37 г. делается еще пространнее, именно после изгнания Всеволода. Тут уже излагаются обстоятельно причины, по которым его прогнали, написанные в виде пунктов; вероятно, они были предложены новгородцами на вече и составляли приговор изгнанному князю. Так как это событие означено точно по дням, то, вероятно, оно записано современником. Принимая во внимание последнее обстоятельство, и, преимущественно, распространенную форму изложения, кажется достоверным, что именно с этого времени начинается собственно новгородская летопись. Тут летописец начинает прерванную историю, а все, что внесено в летопись прежде этого события, взято или из церковных заметок, или из особых записок, писанных не для того, чтобы придать памяти прошлые события, а для особых целей. Сам летописец мало распространил свой краткий первоначальный перечень тем, что, может быть, сам слышал от стариков.
Под 1144 г. летописец упоминает о себе, говоря, что в этом году св. Нифонт поставил его попом. Итак, летописец, писавший эту часть летописи, был священник. Г. Прозоровский, соображая, что под 1188 г. с подробностями и участием говорится о кончине какого-то попа при церкви св. Иакова, по имени Германа Вояты, который священствовал полпятдесят лет, приходит к заключению, что этот поп Герман был лицо, говорящее о себе под 1144 г., и что преемник его в деле летописания счел приличным распространиться о своем предшественнике {См. статью г. Д. Прозоровского: “Кто был первым писателем новгородской Летописи?” в Журн. Мин. Нар. Просв. Ч. XXXV.}.
Г. Погодин признает, что действительно священник, упоминающий о своем посвящении под 1144 г., есть одно и то же лицо с тем, о котором говорится под 1188 г., но думает, что этот священник, Герман Воята, был не сочинитель, а переписчик летописи, на том основании, что под 1144 годом он назвал Нифонта святым, каким Нифонт мог быть назван только по кончине своей, и что притом невозможно: чтобы летопись велась при церкви св. Иакова, где Герман был попом, а не при Софийском соборе. Но Нифонт умер в 1156 году, и священник, писавший свой рассказ, мог прибавить посвящение свое в иереи уже по кончине иерарха, и если Герман Воята, как допускает г. Погодин, мог быть переписчиком, то так же мог быть и сочинителем летописи.
Далее в складе летописи и выборе событий господствует тот же характер. Летописец наполняет свою летопись известиями о постановлении духовных сановников, о представлении важных лиц, о построении церквей, вообще обращает внимание на церковные дела и тем обличает свое духовное звание. Из политических событий он упоминает только о таких, которые ярко выделяются из среды обыкновенных, как-то: призвание и изгнание князей, смуты в Новгороде, да кроме того говорит о разных бедствиях, морах, пожарах, войнах с иноплеменниками.
Изложение вообще скудно, только в перечне народных бедствий он позволяет себе входить в значительные подробности и описывать такие случаи более яркими красками. В 1161 году, по поводу описания неурожая, прибавлено восклицание: “о велика скорбь бяше в людех и нужа!” — восклицание, подобное тому, которое встречается в древних годах в разбитии Всеслава; это подтверждает, что прежние события заносились в летопись тем же летописцем, который писал о событиях половины XII века.
Одинаковый тон в летописи идет вплоть до 1202 г. и потому трудно уловить, когда оканчивается летописание священника, поставленного в 1144 году, и по всему, как кажется, начавшего писать еще в 1137 году, потому что тон летописи неизменно идет с 1202 года, так что преемник Германа Вояты искусно подражал предшественнику. До 1209 года характер рассказа все еще сбивается на старый лад; с 1209 года политические события рассказываются подробнее, приводятся речи князей, — чего нет в описании предыдущих времен, — и вообще видно сочувствие летописца к предмету рассказа.
Поход Мстислава Удалого на суздальцев описан оживленно и с большими подробностями, так что можно предположить, что это отдельный эпизод, внесенный в летопись, тем более, что он находится и в Воскресенском списке, — но скорее можно думать, что в последний он занесен из новгородского списка, так как рассказан короче. Встречаются благочестивые размышления. Однако летописец все еще придерживается системы своего предшественника: он упоминает о построении церквей, о смерти важных лиц, о народных бедствиях и проч., но в этот период новгородского летописания являются, внесенными в него, и события других княжеств, как например, злодеяние рязанского князя Глеба Святославовича над братьями (1218 г.), о галицких делах под 1219 годом, о нашествии татар и т. д.
В это время беспристрастный, сухой и холодный тон летописи изменяется; мало-помалу допускаются в летопись и благочестивые размышления, — и это идет crescendo; в первый раз находим рассуждения по поводу ссоры Святослава Всеволодовича с Твердиславом: сказав о их примирении, летописец замечает, что крест был возвеличен, а дьявол покорен. Потом он вдается в рассуждения по поводу преступления Глеба Рязанского, — и что, быть может, внесено в первую новгородскую летопись из какой-нибудь другой, вместе с самим рассказом о Глебе, так же, как и рассказ о нашествии татар, где тоже видно резонерство.
По поводу изгнания архиепископа Арсения, летописец вдается в рассуждения и выказывает ясно, что он не беспристрастен. В 1230 году по поводу голода, явления частого в новгородском крае, упоминается о гневе Божием и грехах людских, тогда как прежние летописцы ограничивались только описанием факта. Самое бедствие это описывается на этот раз такими красками, которые, очевидно, приданы предмету для того, чтобы возбудить жалость и ужас, тогда как при прежних описаниях не видно такого изложения. Под 1232 годом рассказывается о смерти архиепископа Антония; ему расточаются такие похвалы, которые заставляют предполагать, что писавший эти строки был уже не тот, кто писал о событиях под 1228 годом, где говорится об изгнании Арсения и о признании этого самого Антония: под 1228 годом летопись оказывает сочувствие к Арсению; сказавши о постановлении на его место Антония, автор прибавляет: “не добыти бы зла”; следовательно, постановление Антония представлено как бы неодобрительным.
В 1238 году татарское нашествие описано короче, чем в других летописях, например в Воскресенской, и с прибавкой благочестивых размышлений. Такие же сентенции и размышления встречаются по поводу истечения мура из икон (1243 г.) или по поводу бедствия от наводнения (1251 г.). Также приводится пословица: аще бы кто добро другу чинил, то добро бы было, а копая яму, сам в ню взвалить. По поводу нашествия на Новгород татар летописец становится на сторону тех, которые не хотели платить дани и в этом случае отклоняется от обычного своего консервативного духа.
Под 1265 годом летописец касается дел литовских, которых впрочем хорошо не знает: он расточает похвалы Войшелгу, воображая его апостолом христианской веры и радуясь погибели тех, которых Войшелг извел за смерть отца своего Миндовга. В 1268 году Раковорская битва дала летописцу предлог распространиться в благочестивых размышлениях и привести слова Священного Писания в подтверждение мысли, что несчастия посылаются людям от Бога за их грехи. Замечательно, что почти везде, если описание битвы сколько-нибудь подробно, исчисляется несколько собственных имен, что, кажется, объясняется тем, что эти имена записывались в синодики там же, где велась эта летопись или в таких местах, где их летописец мог видеть.
Относительно политических убеждений повествователя в летописи виден консервативный, монархический дух; заметно уважение к княжеской власти; впрочем, как новгородцы, летописцы любят свое отечество и сочувствуют особенно войнам с неверными.
С 1271 года тон летописи значительно изменяется; ясно, что здесь начинает писать не тот, который писал до этого года; начинается склад, близкий к тому, который был прежде, до описания ссоры с Твердиславом. Опять видим краткость известий и достаточное беспристрастие. Только под 1289 годом, по поводу пожара, летописец позволяет себе небольшое размышление в форме молитвы. Такой тон летописи продолжается до 1299 года; с этого же года опять являются признаки сочувствия к описываемым делам. Вообще характер летописи с этих пор состоит в перечне событий, одних подробнее других короче.
В этот период встречаются хотя короткие, но любопытные и важные по содержанию отношения Новгорода у Швеции. С 1340 года события опять описываются подробнее и самых известий приводится больше. При описании битв, как и прежде, пересчитываются собственные имена, что, как выше замечено, взято из синодиков. В таком виде идет летопись до 1397 года; с этого же времени тон летописи переменяется и принимает характер, отличный от всех предыдущих, характер непрерывного повествования; потом опять видим сбор отрывочных известий, то кратких, то подробных. С 1422 года летопись становится еще отрывочнее, и сказания излагаются сжатее, так что количество отрывочных сведений в одних годах более, в других менее.
Вторая новгородская летопись не представляет важных вариантов от первой страницы до самого 1421 года, где находится подробный рассказ о землетрясении и наводнении, причем совокуплено благоговейное размышление. Это место особенно драгоценно потому, что там говорится о существовании в Новгороде старых летописей: “слышахом от древних поведающе писание, паче же известно уведахом прочитающе старые летописци, о нашествии водном, еже бысть в Великом Новеграде в древняя лета” и проч. “Ныне же, убо, быша прежереченнаго нашима очима видехом великое нашествие водное, и еже от небес страшное явление, индиктиона 14 при архиепископе Семионе, в лет 6-е владычества его”.
Известие это подтверждает для нас существование древних летописцев новгородских, и верно, в старину их было много, когда говорится о них во множественном числе. Едва ли бы в этом случае разумелись списки одних и тех же: “и елико такова все то писанием число обретохом, и иная знамениа некая бывающая, елико к наказанию нашему видехом в писании и сказанием мудрейших муж, любящих почитати древняа писаниа, слышахом от них; якоже Соломон глаголаше: се же есть мудр, еже весть древняа повести”. Слова эти указывают не только на укоренившийся в Новгороде обычай писать летописи и вносить туда события, считаемые достойными замечания; виден и вкус к чтению таких сочинений, и- сознание добра, проистекающего от такого чтения.
От 1421 до 1470 г. заметки чрезвычайно кратки и, может быть, внесены впоследствии для связи. Под 1470 г. описано посещение Новгорода Иваном Васильевичем, и здесь же исчислены подарки, которые он получил во время своего посещения. Под 1485 г. описано преследование новгородских еретиков Геннадием.
По падении Новгорода летопись делается исключительно местной и знакомит читателя по большей части только с обстоятельствами, относящимися единственно до города; видно, что писали духовные лица. Под 1493 г. все сказание состоит единственно из рассказа о крестном походе, отправленном архиепископом Геннадием; это описание может служить образчиком тех записок, которые велись при церквах, соборах и монастырях и большей частью до нас не дошли. С большими подробностями описываются пожары, которые в Новгороде были очень часто, моровые поветрия, изгнания князей и небесные феномены.
Около 1553 г., летопись, видимо, переходит в другие руки, а с 1563 года делается короче, чем прежде, и ограничивается исключительно предметами церковного содержания. Под 1570 годом подробным образом исчисляется продовольствие, собранное на царя и его свиту, по случаю ужасного приезда Ивана Васильевича; вероятно, эта роспись попалась сюда случайно и была приписана некстати.
Под 1572 годом любопытное известие о том, что владыка смотрел летопись в монастыре, на Лисьей горе — известие, доказывающее, что в разных монастырях велись летописи и записывались в них не только деяния монастырские, но и другие церковные, ибо владыка заметил, что в эту летопись не вписаны все владыки новгородские; между тем, казалось бы, не было, собственно, необходимости писать о владыках в летописи монастыря и гораздо было бы уместнее писать об этом в летописи соборной кафедральной.
При второй новгородской летописи, в полном собрании летописей, приложен перечень владык новгородских, — материал важный для церковной истории. Собственно, этот отрывок не принадлежит ни к какой летописи, а составляет самобытную летопись Софийского собора. Он может служить образчиком тех записок, которые, вероятно, велись повсеместно; о первых епископах известия очень кратки, потом о дальнейших известиях распространяются все более и более, так что о ранних не говорится ничего более, кроме того, что такой-то тогда-то был поставлен, столько-то лет был на епископии и тогда-то умер.
О смерти некоторых означены дни, о других нет этого, из чего, кажется, можно заключить, что эти древнейшие известия почерпнуты впоследствии из синодиков, где случившееся записывалось как попало, не обращая внимания, как были записаны прежние; ибо если бы существовал порядок в записках об епископах, то, вероятно, последующие записыватели, имея перед собой образец предыдущих, записывали бы сообразно с обычаем, принятым последними. Со времени переименования епископов новгородских в архиепископы видно, что уже велись последовательные записи об них; почти везде с точностью означается день смерти и место погребения, и с 1230 года говорится постоянно, кто кем был поставлен в сан.
С 1353 года встречается нередко означение событий, ознаменовавших владычество того или другого иерарха; особенно распространяется роспись об архиепископе Моисее и расточает ему похвалы. При Иване Худынском, под 1410 годом, упоминается о важном событии, вовсе не относящемся к церковным делам, именно об изменении монеты в Новгороде: “Новгородцы начата торговати белками, лобци, и гроши Литвьскими, и артуги Немецкими” и проч. После покорения Новгорода эти росписи делаются подробнее, но ограничиваются одними церковными делами.
Третья новгородская летопись, начинающаяся в 911 г., есть дополнение первоначального свода, в сокращенном виде сообщая известия, записанные в последнем. Она сообщает не только такие известия, которые касаются одного Новгорода, но и обстоятельства крещения, посвящение Иоанна, подробности о варягах, именно, что там, где они стояли при Ярославе, названа улица. Не видно однако, чтобы составитель пользовался при этом прежним сводом. С 1030 года говорится подробно о заложении церкви св. Софии в Новгороде и об иконе, будто бы написанной Эммануилом, греческим царем. С этих пор летопись ограничивается одним Новгородом и сохраняет свой особенной характер.
Эта драгоценная летопись дошла до нас уже в позднейших списках; нет ни одного ранее XVII века, и в том виде, в каком она находится теперь, она, очевидно, составлена уже позже, но из этого еще не следует, чтобы ее сущность и даже самый текст признавались позднейшими. Ее основа — история новгородских церквей или, вернее сказать, записки о построении церквей, веденные, как показывает этот драгоценный памятник, для всего Новгорода и отчасти для других городов новгородской волости. Впоследствии какой-то составитель, а может быть, и несколько составителей, включили туда в разные времена по произволу сказания из первой новгородской летописи, из росписи о новгородских записок и таким образом распространили эту летопись.
В списке, с которого она была напечатана, находится следующее заглавие: “Книга, глаголемая Летописец новгородской вкратце, церквам божиим, в которое лето которая церковь во имя строена, и при котором епископе али архиепископе или митрополите, и в котором годе который епископ али архиепископ или Митрополит поставлены быша, и прилучай в котором годе какие были в Великом Новеграде и в пригородех: и то в сем Летописце чтый и обрящещи”. Кажется, что древнее заглавие было только до слова “митрополите”, а остальное прибавлено после.
Доказательством этого служит то, что если сравнить третью летопись с предыдущими двумя, то окажется, что все политические события заимствованы из последних в тех эпохах, которые последними описываются, а относительно построения церквей есть сведения самобытные, именно, упоминается о построении некоторых церквей, о которых в других летописях не говорится, а о построении таких, о которых известия вошли и в другие летописи, сообщаются самобытные данные. О постановлении владык в этой летописи нет ничего нового против других источников. Кроме построения церквей существенной частью должны считаться также известия о написании икон и изменения в храмовом благочинии. Самая важнейшая часть этой летописи — вставка, заключающая в себе описание прихода в Новгород Ивана Васильевича и страшного побоища, произведенного им там в 1576 году.
Четвертая новгородская летопись есть не что иное, как позднейший уже свод прежних летописей. Известия в ней по большей части взяты из первой и второй летописи, но сверх того прибавлены события Суздальской, Тверской и Литовской земель. Составитель ее не имел, по-видимому, никакой определенной цели, записывая события, и не следил преимущественно ни за какой нитью; очень часто одно и то же событие повторяется несколько раз, некоторые годы совершенно выпущены.
Раз составленная, эта летопись переходила, должно быть, из рук в руки, что заметно по различным спискам; так, до 1325 года все варианты сходятся между собой, а с этого года заметны две различные ветви списка, которые тянутся до 1406 года вместе; один список более занимается делами, непосредственно касающимися Новгорода, другой же более представляет характер общего русского хронографа.
С 1406 года списки опять сходятся и идут вместе до 1447 года, где один оканчивается, а другой продолжается до 1515 года. Все остальное от 1447 по 1515 г. не находящееся в одном из списков, очевидно, есть приставка и отличается от предыдущих и по складу, и по тону; она состоит из чрезвычайно кратких замечаний. Главный характер летописи — отсутствие связи между событиями и запутанность хронологии. Известия большей частью кратки, но есть и пространные, смотря по тому, откуда случилось летописцу их почерпнуть.
Сюда целиком занесены особые статьи, составлявшие отдельные рассказы или акты, например, известие о море во Пскове в 1352 году, выписанное целиком из первой псковской летописи, нашествие Дмитрия Московского на Тверь в 1375 году из Софийского Временника; подробная повесть о побоище с Мамаем в 1380 году, также сводная с других летописных сказаний об этом событии; о пленении и прохождении Тохтамыша царя и о Московском Фотии; слово о том, как бился Витовт с Ордою, с царем Темиркутлуем в 1399 году; посольство Едигея к великому князю Василию, нигде не встречаемое при этой летописи; 1408 г. о Тферьском владыце; послание митрополита Фотия в Киев; слово о житии Дмитрия Донского и преставлении Михаила Александровича Тверского, занесенное из так называемой тверской летописи.