📑 Феодор Иоаннович, последний представитель дома Иоанна Даниловича Калиты. В. Корсакова. 1901 год

Феодор Иоаннович — сын царя Иоанна Васильевича Грозного

В. Корсакова
Русский биографический словарь А. А. Половцова,
том 21 (1901)

 

Феодор Иоаннович (род. 31 мая 1557 г., † 7 января 1598 г.) — сын царя Иоанна Васильевича Грозного и супруги его, Анастасии Романовны Захарьиной-Юрьевой; царь Московский и всея Руси с 19 марта 1584 г. и последний представитель Московских великих князей “собирателей земли Русской” из дома Иоанна Даниловича Калиты.

Феодору было три года, когда умерла его мать Анастасия Романовна в 1560 г.; в следующем 1561 г. отец его вступил во второй брак с дочерью черкесского князя Темрюка, в православном крещении получившей имя Марии. Из тех немногих сведений, которые сохранились за время детства и юношества Феодора и старшего его брата Иоанна, видно, что царь Иоанн Васильевич брал их с собой в загородные поездки, например в 1564 г. в подмосковное село Черкизово на медвежью охоту: “и повеле по островом осеки осечи и медведи пущати, и тешился там не по один день”.

Весной 1569 г. вся царская семья отправилась в далекий путь на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь; Феодору было 12 лет, и эта поездка произвела на него сильное впечатление. Ему, очевидно, захотелось иметь в монастыре свою особую келью, подобно тому, как была келья у Иоанна, существовавшая для остановок во время приездов его в монастырь. Неизвестно, отважился ли царевич просить об этом отца, или сам царь пожелал сделать ему удовольствие, но в приходной книге Кирилло-Белозерского монастыря под 1570 г. находим сведение о том, что царевич Феодор пожаловал в монастырь 500 руб., да “на свою келью 100 руб.” и что в этой келье он велел поставить образ Богоматери на золоте, обложен “серебром сканью”, а в венце 3 камня, да 6 жемчугов.

Судя по тому, каким рисуется Феодор Иоаннович впоследствии, когда он уже стал царем, можно полагать, что в детских и отроческих годах он был тихим, робким и способным к восприятию лишь того, что поражало его в природе или действовало непосредственно на его душу. Вследствие этого весьма понятно, что, с одной стороны, присутствие на медвежьей охоте в семилетнем возрасте, с другой стороны, поездка на север и пребывание в Кирилло-Белозерском монастыре глубоко поразили Феодора. Позднее, во время своего царствования, имея возможность следовать своим личным вкусам, он предавался богомолию и посещал монастыри, но в то же время находил утеху в “медвежьих комедиях” и охотах на медведей, которые заканчивались иногда довольно печально для участвовавших в них охотников, как мы увидим ниже.

В 1571 г. на третьей свадьбе царя Иоанна с Марфой Васильевной Собакиной царевич Феодор сидел в “большом месте” у государя за столом. Меньше чем через месяц царица Марфа скончалась, а в начале 1572 г. Иоанн женился в четвертый раз на Анне Колтовской. В мае 1572 г. он с молодой женой и обоими царевичами, в сопровождении обоза, состоявшего из 450 возов, нагруженных царской казной (т. е. имуществом), поехал в Новгород под предлогом переговоров со Швецией, а в действительности для того, чтобы быть в безопасности, если крымский хан приступит к Москве.

В Новгороде царская семья прожила до 17 августа, прибыв туда 31 мая. По возвращении в Москву царь принял литовского гонца Воропая, который приехал с известием о смерти польско-литовского короля Сигизмунда-Августа и с просьбой не тревожить военными действиями Польши, Литвы и Ливонии до заключения вечного мира. В пространной речи, обращенной к Воропаю, Иоанн выставил те преимущества, которые получили бы Польша и Литва, если бы избрали его своим государем. Не желая отпустить на королевство царевичей Иоанна или Феодора, он прибавил: “Если паны хотят взять себе в государи которого-нибудь из сыновей моих, то их у меня только два, как два глаза у головы; отдать одного из них, все равно что из человека сердце вырвать”. Речь свою он закончил пожеланием, чтобы как можно скорее были присланы послы для переговоров. 21 сентября он снова с обоими царевичами отправился в Новгород для военных действий против шведов.

В начале 1573 г. открылся в Варшаве сейм для избрания короля. Главными кандидатами были:

1) юный Эрнест, сын немецкого императора Максимилиана;

2) Генрих, герцог Анжуйский, брат французского короля Карла IX;

3) король шведский Иоанн или сын его Сигизмунд;

4) царь московский и всея Руси Иоанн.

О выборе первых трех старались их посланники; Иоанн никого не отправил на сейм, рассуждая, что он нужен королевству, а потому следует ждать первого шага со стороны Литвы и Польши. 28 февраля 1573 г. литовский посол Гарабурда представился Иоанну в Новгороде и объявил, что литовские паны постараются склонить польских панов к избранию самого Иоанна или его сына Феодора, и просил дать решительный ответ, на ком из двух остановиться. Иоанн желал быть в сущности выбранным только на престол великого княжества Литовского, о чем дал понять Гарабурде через своих бояр, а полякам советовал выбрать немецкого эрцгерцога Эрнеста.

Литовцы предпочитали Иоанну сына его Феодора и просили в таком случае возвратить Смоленск, Полоцк, Усвят, Озерище, а самому Феодору пожаловать некоторые города из древних русских владений. Иоанн не соглашался на эти требования, считая их чрезмерными. Он поставил несколько своих условий, на которых может быть отпущен Феодор для занятия польско-литовского престола; между прочим он желал, чтобы сыновья Феодора после его смерти, а если таковых не останется, то наследники Иоанна Иоанновича, владели бы королевством по праву наследия, а не избрания; чтобы Литва и Польша в этом случае были нераздельны с Россией, с особенным именем королевства Польского и великого княжества Литовского в титуле государей русских; чтобы Киев и Ливония были уступлены Московскому государству.

В конце концов Иоанн заявил, что Феодор еще молод и не сможет защитить своего государства от врагов. Гарабурда уехал с поручением передать сейму не только условия, но и разные советы Иоанна. Все это ни к чему не повело, и в короли был выбран Генрих Анжуйский. После смерти Карла IX Генрих в июне 1574 г. тайно уехал из Польши во Францию. Снова наступило польское бескоролевье, а в связи с ним борьба за польский престол между многими венценосцами и польскими вельможами. На этот раз был избран седмиградский воевода Стефан Баторий, к огорчению литовского шляхетства, желавшего иметь королем Феодора, в надежде что он постоянно будет жить в Литве, полюбит страну, примет ее нравы и обычаи и, может быть, вернет ей Смоленск и всю землю Северскую.

В промежуток времени между 1572 и 1578 г. Иоанн написал духовное завещание, в котором высказывал убеждение, что он изгнанник, ведущий борьбу со своими врагами, что этой борьбе не видать близкого конца, а потому, давая наставление сыновьям, как им жить до окончания борьбы, высказывал желание, чтобы они не разделялись до тех пор, пока старший из них, Иоанн, не сломит крамолы и не утвердится на престоле. Иоанн завещал, чтобы братья жили между собой в согласии: “Аще Христос будет посреде вас, для вашея любви, и никто может вас поколебать, вы будете друг другу стена, и забрало, и крепость”.

Иоанну он велел беречь Феодора и любить, как самого себя, “чтоб ему ни в каком обиходе нужды не было, а всем бы был исполнен, чтоб ему на тебя не в досаду, что ему не дашь удела и казны”. Феодору в удел царь назначил 14 городов, из которых главный Суздаль, но вместе с тем, будучи удельным князем, он не должен был думать ни о какой самостоятельности: “удел сына моего Феодора ему же (царю Иоанну Иоанновичу) к великому государству”.

Относительно опричины предоставлялось Иоанну и Феодору решить: “как им прибыльнее, так пусть и делают, а образец им готов”. Отношения Феодора к старшему брату должны быть такие же, какие у него к отцу, т.е. он обязан во всем слушать его, быть ему покорным, желать ему добра: “Во всем в воли его (Иоанновой) буди до крови и до смерти, ни в чем ему не прекослови; а хотя будет на тебя Иванов сыновен гнев, или обида в чем-нибудь, и ты бы не прекословен был своему брату старейшему, и рати никакой не вчинял, и собою ничем не боронился, а ему еси бил челом, чтобы тебя пожаловал, гнев свой сложить изволил, и жаловал тебя во всем по моему приказу; а в чем будет твоя вина, и ты б ему добил челом, как ему любо, и послушает челобитья, ино добро, а не послушает, и ты б с собою не оборонялся ж, совсем бы еси, печаль на радость преложа, положил на Бога… И вы бы сей мой наказ памятовали крепко… да зде благоугодно поживши, и тамо будущих благ наследницы будете…”

В 1580 г. царевич Феодор женился на Ирине Феодоровне Годуновой, брат которой, Борис, пользовался в то время безусловным расположением царя Иоанна. В следующем 1581 г. на свадьбе Иоанна с Марией Феодоровной Нагой царевич Феодор был в “отцово место”, а Ирина в “материно место”. В 1582 году старший сын царя Иоанна Васильевича, Иоанн Иоаннович, пал жертвою его необузданного нрава, три дня спустя после того, как он в порыве гнева ударил его в висок острым железным наконечником своего посоха.

Смерть любимого сына, на которого он возлагал столько надежд, удручающе на него подействовала. Созвав знатнейших бояр, Иоанн заявил им о своем намерении удалиться в монастырь и предлагал избрать вместо себя достойного государя, так как признавал Феодора неспособным управлять государством. Некоторые бояре были растроганы скорбью Иоанна и верили его искренности; другие же опасались коварства со стороны царя и мести себе и своему избраннику, а потому все умоляли его по-прежнему остаться на царстве. Иоанн согласился.

Зимой 1584 г. царь занемог, а 18 марта скончался, объявив своим наследником Феодора. В помощь ему, как указывают некоторые историки, он выбрал из членов Боярской Думы пятерых бояр (Ив. Петр. Шуйского, знаменитого защитника Пскова; Ив. Феод. Мстиславского, по матери троюродного брата Иоанна; Никиту Ром. Юрьева, брата первой супруги Грозного, Анастасии; Бор. Феод. Годунова и Богд. Яков. Бельского — любимцев Иоанна в последние годы его царствования) и двух думных дьяков, братьев Щелкаловых, имевших при царе Иоанне Васильевиче большое значение.

В ночь с 18 на 19 марта многие приверженцы скончавшегося царя были высланы из Москвы или заключены в тюрьмы, а к Нагим, родственникам царицы, приставлена была стража, так как их обвинили в злых умыслах, вероятно в намерении объявить наследником престола сына Иоанна от брака с Марией Нагой, малолетнего царевича Дмитрия.

Утром 19-го марта последовало письменное обнародование о воцарении Феодора, но ввиду борьбы придворных партий это сочли недостаточным и в начале мая созвали Земский Собор для избрания на престол царевича Феодора.

Иностранцы говорят о единодушном избрании его высшими и низшими сословиями; из русских известий узнаем об участии “всех людей”, или “именитых людей”, пришедших к Москве “изо всех градов и всего государства Московского”. На этом Соборе назначили день венчания Феодора на царство 31 мая.

Вскоре после того царицу Марью Феодоровну Нагую с сыном Дмитрием, ее отца и братьев удалили в Углич, причем их торжественно проводили бояре, стольники и несколько стрелецких отрядов. Феодор прощался с братом со слезами на глазах, очевидно не сознавая, что отправляет его в ссылку. В Москве разгорелось волнение вследствие слухов, пущенных злонамеренными людьми, об опасности, угрожавшей царю. Говорили, что Богдан Бельский отравил Иоанна и намерен таким же способом погубить и Феодора. Вооруженная многотысячная толпа овладела в Китай-городе пушками и устремилась к Кремлю, но не проникла туда, потому что успели затворить ворота.

Кн. Мстиславский, боярин Никита Романович и дьяк Щелкалов от имени царя вступили в переговоры с мятежниками и, на требование выдать Бельского, ответили, что он будет отправлен в ссылку, но в действительности назначили его воеводой в Нижний Новгород. Рязанцы Ляпуновы, Кикины и другие возмутители московской черни сосланы были в дальние города и заключены в тюрьмы. 31 мая произошло торжественное венчание на царство Феодора Иоанновича в Успенском соборе.

Духовник государя нес, при звоне всех колоколов, из царских палат в Успенский собор животворящий крест, венец и бармы, а Годунов скипетр. Кремлевская площадь была сплошь занята народом, но все стихло, когда на дворцовом крыльце показался Феодор, сопровождаемый боярами и стольниками. Миропомазание совершил митрополит Дионисий; он же приобщил царя Св. Тайн и в краткой речи изложил главные обязанности царя. По сказаниям очевидцев, амвон, на котором сидели царь и митрополит, аналой, где лежала царская “утварь”, и места для духовенства были устланы бархатами, а помост церкви — персидскими коврами и английскими сукнами.

Во время миропомазания Борис Годунов держал скипетр, Никита Ром. Захарьин-Юрьев и Дм. Ив. Годунов (дядя Ирины) царский венец на золотом блюде. Приняв благословение митрополита, Феодор был осыпан деньгами в южных дверях собора и пошел поклониться гробам предков. Духовные и светские власти обедали затем с царем в Столовой Палате. По случаю царского венчания последовали милости: уменьшение налогов, освобождение заключенных и пленников, раздача наград боярам и служилым людям.

Целую неделю продолжались народные увеселения, закончившиеся воинским праздником за городом, на обширном лугу, в присутствии царя, всей знати и множества народа; гремело 170 медных пушек перед восемью рядами стрельцов, одетых в тонкое сукно и бархат. Первое время по воцарении Феодора главным его советником был дядя его со стороны матери Никита Романовнч Захарьин-Юрев, а затем, вследствие болезни Никиты Романовича (он занемог в августе 1584 г. и скончался в апреле 1586 г.), власть перешла в руки царского шурина Бориса Феодоровича Годунова, по причине дружеского расположения к нему его сестры, царицы Ирины, имевшей большое влияние на доброго и лишенного воли Феодора Иоанновича.

Царица получила хорошее для своего времени образование, т. е. была начитана в священном писании и в творениях св. отцов церкви, и, по свидетельству иностранцев, бывших в России, отличалась мудростью и милосердием. Будучи неспособен вникать в дела государственного управления и тяготясь ими, царь, “избывая мирской суеты и докуки”, отсылал всех челобитчиков к Годунову. В царских грамотах этого времени встречаем нововведение: разные льготы, например Ипатьевскому монастырю и Переяславским рыболовам, стали даваться по челобитью царицы; позднее появились грамоты, начинавшиеся следующим образом: “Божию милостию мы великий государь царь и вел. кн. Феодор Ивановичь всеа Руси самодержец, и наша царица и вел. княгиня Ирина”. Из этого нельзя вывести заключение об официальном участии царицы в государственных делах, но можно полагать, что Годунов предложил как-нибудь царю, горячо любившему свою жену, оказать милость ее именем; это вошло в обыкновение, а затем имя царицы получило в грамотах одинаковое значение с именем Феодора Иоанновича.

Усиление Годунова не могло пройти бесследно. По свидетельству летописца, среди бояр возникло два течения: одни стояли за Бориса, другие были против него; во главе последних находился кн. Ив. Феод. Мстиславский, которого Годунов назвал себе сначала отцом. Не вдаваясь в подробности, скажем только, что сторонниками последнего течения, по мысли кн. Шуйского, некоторых бояр и московских купцов, была изготовлена челобитная царю о разводе его с бездетной Ириной и о вступлении в новый брак.

Если бы эта челобитная была принята, то власть Годунова, естественно, рушилась бы. Митрополит Дионисий, голос которого имел большое значение в данном вопросе, согласился действовать заодно с челобитчиками, но Годунов узнал о заговоре, и ему удалось убедить Дионисия не начинать этого дела. Следствием такого замысла Шуйских было гонение на них и на их сторонников (их обвинили в “измене”), затем ссылка и заточение; людей их и “гостей” московских предали пытке. Митрополит Дионисий и Крутицкий архиепископ Варлаам стали говорить царю о “неправдах” Годунова. Действие вышло обратное тому, какое они ожидали; сами они пострадали за свое “печалование”. Дионисия заточили в Хутынский монастырь, а Варлаама в Антониев Новгородский. В митрополиты же был возведен архиепископ ростовский Иов, вполне преданный Годунову.

Сношения с иностранными державами и изменения во внутреннем распорядке Московского государства зависели почти всецело от воли Годунова, которого называли “изрядным правителем”, а потому мы постараемся представить обзор внешних и внутренних событий царствования Феодора Иоанновича, не вдаваясь в подробности, уместные в биографии Годунова. Остановимся сначала на внешнем облике и на ежедневном домашнем и общественном обиходе Феодора Иоанновича, а затем уже перейдем к рассмотрению сношений с иностранными державами.

Небольшого роста, приземистый, с некоторой наклонностью к отеку и нетвердой походкой, Феодор Иоаннович производил впечатление человека малоподвижного и недеятельного. Цвет лица у него был бледный, нос ястребиный, а на губах постоянно играла добрая улыбка, переходившая часто в смех. Феодор Иоаннович вставал обыкновенно рано. Умывшись и одевшись с помощью постельничего, спальников и стряпчих, он выходил в Крестовую, куда являлся духовник с крестом, а один из крестовых дьяков поставлял перед иконостасом на аналое образ святого, память которого праздновалась в тот день.

Приложившись ко кресту, царь начинал креститься перед принесенной иконой и молиться вслух, кладя земные поклоны, что продолжалось приблизительно четверть часа. По окончании молитвы царь прикладывался к этой иконе, а духовник окроплял его святой водою, которая называлась “праздничной”, потому что освящалась в храмовые праздники. Монастыри и многие приходские храмы присылали государю праздничную святыню: икону праздника, просфору и святую воду, которая не переводилась в течение всего года. За привоз этих святынь обыкновенно давалось, по царскому указу, “сукно доброе”, ценой в 2 рубля.

Окончив утреннюю молитву, государь посылал ближнего человека к царице спросить ее о здоровье и как почивала. Потом он сам шел в ее горницы: “переднюю” или “столовую” и, поздоровавшись, они вместе слушали в одной из “верховых” церквей заутреню, а иногда и раннюю обедню. В передней государевой горницы собирались бояре, окольничие, думные и ближние люди “ударить челом государю” и присутствовать в Боярской Думе. Поговорив с ними, Феодор Иоаннович, часу в девятом, отправлялся к поздней обедне в одну из придворных церквей. В праздничные дни “выход” был торжественнее, чем в будни. Во время обедни, которая продолжалась два часа, царь разговаривал с боярами, которые рассуждали и между собой, как будто бы находились в Думе. После обедни царь возвращался в свои покои и отдыхал до обеда.

Порядок и обряд комнатного стола был весьма сложный, так как принималось множество предосторожностей, из опасения отравы и порчи. Прежде чем попасть на царский стол, каждое блюдо пробовали: повар, в присутствии самого дворецкого или стряпчего, отпуская кушанье с поварни; ключники, подавая на кормовой поставец; дворецкий, когда сдавал стольникам; кравчий, принимая от стольников, отведывал от каждого блюда и ставил на стол. Такой же порядок наблюдался и с винами; их несколько раз отливали и пробовали, а когда кубок доходил до чашника, то он держал его во все время обеда и каждый раз, как государь спрашивал вино, отливал из кубка в ковш, выпивал из ковша, а потом уже подносил кубок царю.

После обеда царь ложился и спал обыкновенно часа три, до вечерни, которую слушал в верховой церкви. После вечерни до ужина царь и царица проводили время в кругу самых близких людей; одним из любимых развлечений служили дураки-шуты и дурки-шутихи, карлы и карлицы. Они пели песни, кувыркались и вообще потешали царя и царицу. Другой забавой, как мы упомянули выше, была “медвежья комедия”, в которой медведники-поводильщики доставляли зрителям немало веселья своими присказами и прибаутками, для объяснения медвежьих выходок.

20 февраля 1585 г. такая комедия началась тем, что некий Феодор Пучок Молвенинов привел государю “медведя с хлебом да с солью в саадаке” и потом “спущал” своего ученого медведя на бой с диким медведем. За это представление, очевидно доставившее Феодору Иоанновичу большое удовольствие, поводильщик получил довольно значительную награду: камку добрую в 5 руб., зуфь костоманскую в 3 руб., сукно доброе в 2 руб.; да человек его получил суконце в 4 гривны.

В начале того же 1585 г. Василий Усов “тешил” государя — заколол перед ним медведя, за что получил камку и сукно одинаковой стоимости с Молвениновым, да, кроме того, 10 руб. денег. 5 мая того же года, в именины царицы Ирины, “тешился государь медведи, и волки, и лисицами, и медведь ободрал охотника Юрия Глазова”, а 19 июня на “потехе” медведь ел охотника Петра Микифорова, но каждому из них за увечье было дано только по сукну доброму, ценою в два рубля. Оканчивая день, после ужина, царь снова шел в Крестовую и молился около четверти часа.

В покое государя ложился постельничий, который всегда убирал и охранял царскую постель, а иногда стряпчий с ключом и один или два спальника. В смежной комнате ложилось еще шестеро стряпчих и спальников; в третьей комнате помещалось несколько стряпчих и дневальных жильцов; у внешних дверей сторожили истопники. Этот обряд сохранился и при первых царях дома Романовых.

Мы привели описание ежедневного обихода царя Феодора Иоанновича на основании книги Флетчера. В тех случаях, когда бывали приемы иностранных послов и гонцов и заседания Боярской Думы, распорядок дня должен был, само собой, несколько измениться. Флетчер называет Боярскую Думу парламентом и подробно описывает, как происходили совместные заседания этой Думы с Освященным Собором. Царь постоянно присутствовал на заседаниях, но интересовался лишь в редких случаях, когда поднимался какой-нибудь церковный вопрос.

Феодор Иоаннович, как мы видели выше, был очень богомолен; религиозность его, однако, вследствие малой развитости и образованности, была чисто внешняя, церковно-обрядовая. Сохранилось известие, что во время “монастырской” жизни в Александровской слободе царь Иоанн Грозный “в четвертом часу утра ходил на колокольню с царевичами и с Малютой Скуратовым благовестить к заутрене”. Привычка эта осталась у Феодора навсегда, и, будучи царем, он хаживал иногда звонить на колокольне.

Находя удовлетворение своим духовным потребностям в еженедельном посещении монастырей и в торжественных богослужениях, он награждал тех лиц, которые удовлетворяли его богомольному настроению. Из расходной книги Казенного Двора 1584–85 гг. можно почерпнуть мелочные, но интересные подробности о некоторых существовавших в то время обычаях и о тех выдачах, какие делались по приказанию царя. Так, например, в очень многие московские монастыри и в церкви выдавался от царя ладан; за совершение богослужения в торжественные дни митрополит Дионисий, после обеда за царским столом, получал несколько аршин какой-нибудь ткани, и, кроме того, ему каждый раз “являли”, т. е. показывали, “кубок орех индейской окован серебром”; вместо этого кубка, считавшегося, по-видимому, в числе редкостей, митрополиту выдавалось по 9 руб. из Большого Прихода.

За причастие царя великим постом 1585 г. его духовник, Благовещенский протопоп, получил бархат и камку ценой в 19 руб. 19 алтын, да денег 50 рублей — что по тому времени составляло довольно большую сумму. Благовещенскому дьякону даны были два сукна добрыя, цена по 2 руб. сукно, за то что он у государя на Рождество Христово да на Крещенье “кликал на часах многолетье”.

На Казенном Дворе бывали большие запасы тканей и мехов, но их постоянно приходилось пополнять. Чтобы иметь собственный бархат, Феодор Иоаннович вызвал из Италии мастера Марко Чинони; ему был отведен дом близ Успенского собора, и из его ткацкой доставлялись бархаты и парчи. Закупка мехов поручалась надежным и сведущим лицам, но так как весь торг составлял собственность царя, главного и самого богатого вотчинника Московского государства, то городовые и посадские люди должны были “радеть” царю, не рассчитывая на награду за доставленную прибыль. Поразительный пример тому мы видим в награде, которую получили в 1585 г. три устюжанина; каждому из них дано по 9 арш. камки доброй, цена по 20 алтын аршин; “а пожаловал их государь за то, купили они на Вологде на государя соболи и куницу и белку, и в том товаре учинили государю прибыли 1550 руб.”.

Феодору Иоанновичу доставляло немалое удовольствие рассматривать работы золотых дел мастеров, алмазников, ceребреников, иконописцев, оружейников и вообще разных ремесленников, которые изготовляли что-либо для украшения царского дворца или лично для него. Архиепископ элассонский Арсений, бывший в Москве в 1588 г. с константинопольским патриархом Иеремией, пришел в изумление от прекрасных мозаичных изображений Иисуса Христа, Богоматери, ангелов, иерархов и мучеников на стенах палаты царицы Ирины. В других покоях дворца он обратил внимание на изящные золотые и серебряные сосуды в виде различных зверей и птиц.

В царствование Феодора Иоанновича произошел переход от иконописи к писанию картин. Грановитая палата, называвшаяся подписной, была украшена бытейским историческим письмом, т. е. картинами из Ветхого и Нового Завета; во всех окнах палаты, в откосах, были написаны изображения великих князей и государей московских, начиная с великого князя Ярослава. В одном из простенков, под верхним окном, был написан царь Феодор Иоаннович портретно, а ниже он же на троне в полном царском одеянии; по правую сторону трона стоял Борис Годунов в шапке мурманке, в верхней золотой одежде на опашку, а вокруг него и с левой стороны трона бояре; над ними изображена была Палата, а за Палатой соборная церковь.

Перейдем к изложению событий, имевших весьма важное по своим последствиям значение в жизни Московского государства. Мы разумеем смерть царевича Дмитрия в Угличе и рождение, а затем кончину дочери царя Феодора Иоанновича. 15 мая 1501 года скончался в Угличе царевич Дмитрий. Событие это передавалось крайне разноречиво всеми лицами, близко стоявшими к царевичу: по словам одних, его зарезали Осип Волохов (сын мамки), Данило Битяговский и Никита Качалов; по словам других, царевич страдал падучей болезнью и пал жертвой собственной неосторожности, наколовшись на нож. Внезапная смерть царевича ошеломила его мать и дядей, Нагих, подняла на ноги весь Углич и повела за собой целый ряд следствий, пыток и ссылок.

Главным следователем был кн. Вас. Ив. Шуйский. Царь Феодор Иоаннович, нежно относившийся к своему меньшому брату, был сильно огорчен его кончиной и собирался поехать в Углич, но Годунов отговорил его. Народная молва называла Годунова убийцей царевича и объясняла это злодеяние желанием его устранить Дмитрия как единственного наследника бездетного Феодора Иоанновича. Тогда же распространился и совершенно другого рода слух: будто убит попов сын, а царевич заранее скрыт Романовыми в одной из их отдаленных вотчин на севере. Некоторые из историков позднейшего времени полагают, что если действительно царевич был убит, то гораздо более вероятно приписать его убийство кн. Вас. Ив. Шуйскому, чем Годунову. “Углицкое дело” настолько возбудило умы, что Годунова же стали винить в поджогах, когда в июне 1591 г. сделался пожар в Москве и выгорел весь Белый город. Говорили, что он хочет милостями, которые расточал погоревшим, заглушить ропот и недоброжелательство, возникшие против него после смерти царевича.

Царь Феодор Иоаннович, а главным образом царица Ирина печалились, что у них нет детей и неоднократно совершали богомольные “походы” по монастырям, усердно прося у Бога дарования чада. В 1588 г., во время пребывания константинопольского патриарха Иеремии в Москве, царица просила его и сопутствовавшее ему греческое духовенство молить Бога о рождении благословенного наследника. В июне 1592 г. царь и царица были обрадованы рождением дочери.

14 июня в Чудове монастыре окрестили царевну именем Феодосии. В этот день обедали у царя в Грановитой палате духовенство, бояре и другие чины “без мест”. Царь простил всех опальных и самых важных преступников, осужденных на смерть; велел выпустить узников из темниц; щедро наделил монастыри; послал много денег и мехов греческим патриархам; послал свою царскую милостыню во Львов (в теперешней Галиции) на построение там соборной церкви в имя Успения Пресв. Богородицы.

Радость родителей была, однако, непродолжительна: царевна Феодосия скончалась в 1594 г., как можно полагать — 25 января. Феодор дал по ней в Кирилло-Белозерский монастырь 500 руб. на поминовение и на корм; поминовение совершалось 25 января и в именины царевны, 29 мая. Не только царь и царица, но и вся Москва оплакивала кончину Феодосии. Она была погребена в Вознесенском монастыре; царь дал туда вотчину в Мосальском уезде, село Чертень.

Здесь будет кстати упомянуть и о других пожертвованиях, сделанных Феодором в Кирилло-Белозерский монастырь. После кончины своего отца, царя Иоанна, он дал по нем 1633 руб. и 11 алтын. В 1589 г. по кн. Ив. Петр. Шуйском, в иноках Ионе, дал 50 руб. да образов и книг на 50 руб. В 1595 г. пожаловал в вотчину два села: Новую-Ергу да Городище, с деревнями и всеми угодьями.

Как мы уже заметили выше, кончина царевича Дмитрия, а затем царевны Феодосии имели важные последствия. Останься в живых царевич, не появился бы Лжедимитрий; если бы не скончалась Феодосия, то царица Ирина не пошла бы в монастырь, и все течение жизни Московского государства приняло бы другое направление. Народная молва истолковывала многие события совершенно превратно, так как видела всюду и во всем старание Годунова очистить себе путь к престолу и избавиться для этого от тех лиц, которые могли иметь хоть малейшее притязание на московский престол.

Молва приписала Годунову не только убиение царевича Дмитрия, но ослепление Симеона Бекбулатовича, “сведенного из Тверского удела в cело Кушалино”, насильное пострижение Марьи Владимировны (вдовы ливонского короля Магнуса), отравление ее маленькой дочери Евдокии, затем царевны Феодосии и, наконец, самого царя Феодора Иоанновича. Мы лишь упоминаем обо всем этом, а не останавливаемся подробно, так как все слухи, направленные против Бориса Годунова, относятся к его биографии, а не к биографии Феодора Иоанновича.

Сношения с иностранными государствами.

Сношения с Польшей и Литвой, в силу близкого соседства, были издавние; Московское государство то враждовало с ними, то мирилось. Ко времени воцарения Феодора Иоанновича польские отношения стояли на первом плане в делах внешних; предстояло их уладить и решить вопрос о пленных, еще не разменянных после войны Иоанна Грозного со Стефаном Баторием.

Польский посол Лев Сапега приехал в Москву в 1584 г., не зная о кончине царя Иоанна, а потому решил отложить свое представление новому царю до получения другого наказа, что произошло лишь три месяца спустя после его приезда.

22 июня он был торжественно принят Феодором Иоанновичем, после чего и вступил в переговоры с боярами. Сапега заключил перемирие на десять месяцев, но московским послам в Польше, боярину кн. Троекурову и думному дворянину Безнину, удалось склонить Батория продлить перемирие еще на два года, несмотря на то что он желал войны и требовал уступки Смоленска, Северской земли, Новгорода и Пскова. Не имея возможности завоевать Московское государство, Баторий придумал мирный способ присоединения его к Польше.

В марте 1586 года прибыл в Москву чрезвычайный посол короля, Мих. Гарабурда, давно известный московскому двору, прекрасно говоривший по-русски и притом православный, с предложением вечного мира. Условие для этого мира было совершенно неожиданное: в случае кончины Стефана великое княжество Литовское и Польша должны были присоединиться к Московскому государству; если же Феодор умрет раньше, то пусть Московское государство обяжется признать Стефана своим государем. Это предложение было сделано, очевидно, с расчетом на бездетность и слабое здоровье Феодора Иоанновича; бояре нашли “непригожим” толковать о смерти того или другого государя и не сочли возможным согласиться на уступку вышеупомянутых областей. Вследствие этого Гарабурда уехал, ничего не добившись.

Баторий усердно готовился к войне и сумел склонить на свою сторону папу Сикста V, который, желая видеть на московском престоле католика, для “предприятия столь великого” назначил ежемесячно 25000 скудий.

28 июня 1586 г. кн. Троекуров вторично отправился к Стефану Баторию, застал его в Гродне и вручил панам грамоту от бояр; бояре предлагали мир с условием, чтобы были возвращены Киев, Ливония и все, что считалось древней собственностью Московского государства. Паны упрекали русских в гордости и между прочим говорили: “Разве мы не ведаем нынешних жалких обстоятельств вашей земли? У вас есть царь: но какой? едва дышит и бездетен; умеет только молиться. Бояре в смутах, народ в волнении, Держава в неустройстве, рать без усердия и без добрых воевод… Отечество в несгоде, а они презирают наше доброжелательство и твердят, что царь готов стоять против всех недругов”.

Князь Троекуров отвечал с большим достоинством: “Царствование благодатное именуете несгодою и бедствием для России. Видите гнев Божий, где мы видим одну милость Небесную. А будущее известно ли смертному?.. Горе тому, кто злословит Венценосца. Имеем царя здравого душой и телом, умного и счастливого, достойного своих великих предков. Как отец, дед, прадед Феодоров, так и Феодор судит народ, строит землю, любит тишину, но готов и разить недругов. Есть у него воинство, какого еще не бывало в России: ибо он милостив к людям и жалует их щедро из казны своей; есть воеводы доблие, ревнители славы умереть за отечество. Так, Феодор умеет молиться, и Господь, благоволя о небесной вере его, конечно даст ему победу — и мир, и благоденствие, и чад возлюбленных, да царствует племя Св. Владимира во веки веков”.

Относительно соединения обеих держав кн. Троекуров сказал, что царь не может решить столь важного дела без Земского Собора, а так как для созвания его потребуется много времени, то он просил продлить перемирие. Решили утвердить перемирие еще на два месяца, т. е. до августа 1588 г., чтобы в течение этого времени съехаться великим послам на реке Ивате, между Оршей и Смоленском. Баторий принял кн. Троекурова на отпуске и послал с ним поклон Феодору.

12 декабря 1586 г. скончался Баторий. Получив известие об этом, послали в Литву дворянина Ржевского выразить панам соболезнование и предложить в короли Феодора. Паны не стали входить в переговоры, а предложили прислать послов на сейм в Варшаву, причем дали понять, что следовало бы брать пример с немецкого императора, с Франции и Швеции, которые шлют богатые дары. В Польше и в Литве разыгрались страсти; одни были за Замойского, сподвижника Стефана, другие за его врагов, Зборовских.

Из Литвы явились в Москву послы, прося продлить перемирие до конца 1588 года. Бояре указывали им на те выгоды, которые получат Польша и Литва от избрания Феодора, так как он желает королевства не для увеличения земель своей державы, а для защиты их от неверных; он уступит панам и рыцарству все, что земля платила королю; даст им поместья в новых русских владениях; на собственные средства построит крепости на берегах Днепра, Донца и Дона. Вследствие убеждения литовских послов о необходимости иметь представителей на Варшавском сейме, были отправлены в Польшу Ст. Вас. Годунов, кн. Ф. М. Троекуров и дьяк Вас. Яков. Щелкалов; кроме полной доверенности, им вручено 48 писем к духовным и светским сановникам, но даров с ними не послано.

Сейму предлагались следующие условия для соединения Польско-Литовского и Московского государств. Государь ни в чем не изменяет прав и вольностей польских и литовских без приговора Вельможной Думы, которая располагает независимо казной и всеми государственными доходами. Он жалует бедным литовским и польским дворянам земли на Дону и Донце; платит из собственной казны до 100000 золотых венгерских монет тем ратным людям, которым остался должен Стефан Баторий.

Соединенные государства должны приложить все старания, чтобы воевать Оттоманскую империю, а для этого заключить союз с императором немецким, королем испанским и шахом персидским, свергнуть крымского хана Ислама и посадить на его место расположенного к России Сайдет-Гирея. Рати Московская, Казанская и Астраханская будут всегда бесплатно готовы для защиты Литвы и Польши, а денежные средства на военные издержки увеличатся, так как не будет необходимости содержать пограничные крепости между Литвой и Россией.

В случае освобождения Молдавии, Валахии, Боснии, Сербии и Венгрии от ига султанского — они присоединяются к Литве и Польше; точно так же, если удастся завладеть Эстонией, вся она, кроме Нарвы, будет уступлена им же. Русским предоставляется право жить в Литве и Польше, а литовцам и полякам — в России; разрешаются браки между ними. Литовские и польские купцы могут свободно приезжать в Россию, и через ее земли в Персию, Бухарию и другие восточные страны, также морем к устью Двины, в Сибирь и в великое Китайское Государство. В письменном наказе, данном послам, сказано, что если паны упомянут о юном брате государя, царевиче Дмитрии, то следует заявить им, что он, по своему малолетству, не может быть у них королем и должен воспитываться в своем отечестве.

12 июня 1587 г. московские послы остановились в селе Окуневе, в 15-ти верстах от Варшавы, так как в столице было небезопасно. Замойский и друзья его, в угоду вдове Батория, предлагали шведского принца Сигизмунда, сына ее сестры. Зборовские — эрцгерцога Максимилиана, паны литовские и архиепископ Гнезненский — Феодора Иоанновича; султан желал посадить на польский престол брата Стефанова и грозил войной, если изберут Максимилиана или Феодора, его врагов.

Ввиду такого разнообразия притязаний, условились наконец выставить в поле три знамени: русское, немецкое и шведское, чтобы выяснилось количество избирателей. Русским знаменем была московская шапка; немецким — шляпа немецкая; шведским– сельдь. Большинство оказалось у Феодора, а потому сторонники немецкие и шведские присоединились к русским.

Для переговоров с русскими послами было выбрано 15 светских и духовных сановников. Депутаты эти предложили такого рода вопросы: будет ли соединена Россия с королевством так же неразрывно, как Литва соединилась с Польшей? В Кракове ли будет венчаться Феодор Иоаннович на королевство? Примет ли он римское католичество и будет ли находиться в послушании у папы? Когда приедет в Варшаву? Напишет ли в своем титуле королевство Польское выше царства Московского?

Послы ответили, что Феодор Иоаннович не переменит греческой православной веры, будет чтить папу, но не допустит его вмешиваться в дела греческой церкви, и намерен венчаться на королевство в Москве или в Смоленске. Относительно титула они решительно заявили: “Корона Ягайлова будет под шапкой Мономаха, и титул Феодоров: Царь u Вел. Кн. всея России, Владимирский и Московский, Король Польский u Вел. Кн. Литовский. Если бы и Рим старый, и Рим новый или царствующий град Византия приложились к нам, то и древнего, славного их имени государь не поставил бы в своем титуле выше России”.

Депутатам, очевидно, не по мысли пришлись эти ответы, но они не сразу высказали свое недовольство. Они хотели узнать, сколько царь будет давать ежегодно для содержания рати, приводили для примера громадные суммы, обещанные Максимилианом и королем испанским, и намекали, что деньги нужны и для того, чтобы усилить количество доброжелателей на сейме. Послы московские возмутились: “Если для вас казна милее покоя христианского, то знайте, что государь не хочет быть купцом, и за деньги ему не надобно доброжелателей, ни вашего королевства”.

После всесторонних обсуждений депутаты объявили послам, что Феодор не будет выбран королем. Заключить мир тоже не удалось: Литва потребовала Смоленска и земли Северской; Феодор — Дерпта.

В конце концов был выбран Сигизмунд; послы добились перемирия на 15 лет, с условием, чтобы обе державы остались при прежних владениях, а новый король подтвердил бы этот договор через своих уполномоченных в Москве. Избрание Сигизмунда было крайне неприятно для России: с его избранием Польша и Швеция, вследствие родственных отношений, становились для нее одним могущественным врагом.

В 1590 г. приехали в Москву послы Сигизмунда договариваться о мире и союзе, долго не могли придти к соглашению и лишь 1 января 1591 г. подтвердили перемирие еще на 12 лет, с новым условием, чтобы между Швецией и Россией в течение года не было войны. Феодор дал в этом присягу и послал окольничего Салтыкова взять таковую же с Сигизмунда.

Сношения с Немецкой империей. Вследствие дружественных отношений, существовавших между Россией и Немецкой империей в царствование Иоанна Грозного, был отправлен к императору Рудольфу II посланник Новосильцев с известием о восшествии на престол Феодора Иоанновича. Новосильцев был прекрасно принят немецкими сановниками; они давали ему обеды и тайно сообщили о желании заключить союз с Россией, чтобы свергнуть Батория с польского престола и разделить его королевство между немецким императором и русским царем. После смерти Батория эрцгерцог Максимилиан, брат немецкого императора, прислал в Москву своего посла просить, чтобы царь хлопотал о польской короне или для себя, или для него, Максимилиана.

В 1589, 1593 и 1594 гг. от немецкого императора приезжал в Москву посол Варкоч все с теми же просьбами: заключить союз против Турции и оказать должное вспомоществование для войны против нее. Московское правительство в течение этого времени отправляло неоднократно гонцов к Рудольфу II, побуждая его принять меры к единению всех христианских держав против Оттоманской империи. Не входим в подробности переговоров, так как в 1589 г., в первый приезд Варкоча, “государь приговорил с боярами”, что Годунов может от себя писать грамоты к эрцгерцогу Максимилиану.

В 1595 г. с думным дьяком Вельяминовым было отправлено к немецкому императору разных мехов на 44 тысячи тогдашних московских рублей; меха были разложены в 20 комнатах дворца, и немецкие купцы оценили их (Вельяминов отказался сообщить стоимость) в восемь бочек золота. Вельяминову оказали в Праге большой почет. Для изъявления благодарности за присылку мехов было снаряжено к Феодору Иоанновичу весной 1597 г. великое посольство во главе с Авраамом, бургграфом Донау.

Посольство это было всюду встречаемо торжественно; чтобы доказать населенность и богатство России, в попутных городах и на всех станах находилось множество людей, чисто одетых и собранных, по царскому указу, из отдаленных мест. В Москве для бургграфа Донау отвели прекрасный дом кн. Ноздреватого; 22 мая царь принял его в Грановитой палате. В наказе, данном императором своему послу, опять повторялись просьбы царю о вспоможении, но деньгами, а не мехами, так как их трудно продать с выгодой: кроме того, убеждали Россию препятствовать нападениям крымского хана на Венгрию и миру шаха с султаном. Бояре ответили, что без письменного обязательства со стороны Немецкой империи Россия не станет оказывать денежного вспомоществования. В июле бургграф выехал из Москвы с богатыми дарами.

Сношения с Англией.

У Иоанна Грозного, как известно, были дружественные отношения с королевой английской Елизаветой, находившей постоянную поддержку и в Борисе Годунове. Первое время по вступлении на престол Феодора Иоанновича, когда самыми влиятельными людьми в Думе были боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев и дьяк Андрей Щелкалов, английский посланник Баус, бывший тогда в Москве, жаловался на притеснения с их стороны.

В начале мая царь милостиво принял Бауса и отпустил его в Англию с дарами и дружелюбным письмом к королеве Елизавете, но Баус бросил это письмо в Холмогорах, дозволив себе весьма странные и неуместные выходки. С жалобой на Бауса был послан в Англию гонцом толмач Бекман, родом ливонец. Он долго не мог добиться приема у королевы, а когда увидал ее наконец и выяснил преимущества, которыми английские купцы пользуются в России, то королева выразила сожаление о кончине Иоанна и надежду, что Феодор будет покровительствовать англичанам.

В ответном письме царю Елизавета заявила, что хотя его требование свободной торговли русским купцам в Англии и несовместимо с пользой английских купцов, но она согласится на это, если Феодор исполнит обещание Иоанна дать новую жалованную грамоту для исключительной торговли в России обществу лондонских купцов, учрежденному королевой, не позволяя участвовать в торговле другим англичанам.

В сентябре 1585 г. в Англию был послан для переговоров живший в Москве английский купец Иероним Горсей. Ему было вручено письмо, в котором заявлялось от имени царя, что он не согласен предоставить лондонским купцам исключительных прав торговли, но что с тех “гостей”, о которых королева станет присылать грамоты, будет взиматься половинная пошлина. Узнав от Горсея о положении дел при московском дворе, Елизавета переменила тон, не настаивала на монополии и, кроме письма царю, послала отдельные письма царице Ирине, называя ее “любезнейшей кровной сестрой”, и Борису Годунову, которого именовала “родным приятелем” и благодарила за доброхотство к англичанам.

В 1587 г. по ходатайству Годунова лондонские купцы получили право беспошлинной торговли в России, вследствие чего казна лишилась значительного дохода.

В июне 1588 г. в Англию вторично был послан Бекман и возвратился оттуда лишь через год, так кек и на этот раз долго не мог получить приема у королевы, опечаленной смертью гр. Лейчестра. В то время как Бекман жил в Англии, в Москву приехал Флетчер с новыми требованиями королевы и тоже в течение полугода ожидал представления царю. Флетчера приняли в Москве не с таким почетом, какой обыкновенно оказывали посланникам, а подарок королевы царю признан настолько незначительным, что возвращен; Годунов, ввиду этого, тоже не взял даров королевы.

Требования Елизаветы касались торговли англичан в России, свободы вероисповедания для них, способа суда над ними, права проезда в Бухарию, Шемаху и Персию и помощи “для отыскания земли Китайской”. На заявление королевы: “если гостей английских не будет в России, то королева и не услышит о царе; а долговременная безвестность не охлаждает ли взаимного дружества?” бояре ответили, что государь, благодаря королеву за доброе к нему расположение, не может согласиться, чтобы венценосцы не имели других средств, кроме торговли, чтобы сноситься между собой. Царь хочет жить в братстве с иностранными государями и с королевой Елизаветой не для выгоды купцов, а для своего обычая государственного.

Флетчер прожил в России с 25 ноября 1588 г. до августа 1589 г. В это время находился в Москве и английский купец Иероним Горсей. В течение долгого пребывания в России он выучился говорить по-русски и приобрел много сведений о прошлом Московского государства, о географических и климатических условиях, о нравах и обычаях разных сословий. Беседы с Горсеем и собственные наблюдения дали Флетчеру богатый материал, который он привел в порядок по возвращении в Англию и напечатал под заглавием: “Of the Russe Common Wealth”.

Книга открывается посвящением королеве Елизавете, в котором он сравнивает способ правления в России и Англии и положение народа в обоих государствах. Посвящение заканчивается следующими словами: “Вы должны испытывать радость и удовлетворение, владея королевством, в котором имеете не рабов, а подданных, исполняющих свои обязанности по любви, а не из страха”. В 1591 г. королева запретила эту книгу, находя ее оскорбительной для царя Феодора Иоанновича.

В августе 1590 г. приезжал в Москву от королевы Иероним Горсей, изгнанный в 1588 г. из России за умысел препятствовать торговле “немцев” (голландцев) в Архангельске. Так как и царь, и Годунов не пожелали видеть его, то королева написала Годунову, что, не имея больше заступника в России, англичане, вследствие гонения Щелкалова, вынуждены будут навсегда покинуть ее. Около 1595 г. умер Андрей Щелкалов. Вслед за его смертью изменилось отношение к англичанам, и королева благодарила в начале 1596 г. царя за “добродетельную” любовь к ней, т. е. за новую жалованную грамоту, данную лондонским купцам на право беспошлинной торговли во всем Московском государстве.

Сношения с Францией.

Россия вступила в сношения о Францией лишь в конце царствования Иоанна Грозного, когда французские купцы стали заглядывать в гавани Белого моря. Жан Соваж, купец из Диеппа, посетивший Холмогоры и гавань св. Николая, где в 1584 г. основан Архангельск, издал в 1586 г. свои впечатления от этого путешествия под заглавием: “Relation du voyage en Russie”.

В 1586 г. был послан во Францию к королю Генриху III толмач Петр Рагон с известием о воцарении Феодора Иоанновича. Отпустив обратно Рагона, король отправил с ним Франсуа де Карля (de Carle) и вручил ему письмо с выражением соболезнования по случаю кончины Иоанна и поздравлением Феодора с восшествием на престол. Кроме того, Генрих III изъявил желание прислать своего полномочного посланника для заключения договора о свободной торговле французов в России и русских во Франции. Феодор ответил согласием.

23 марта 1587 г. был заключен торговый договор от имени царя Феодора Иоанновича с несколькими парижскими купцами. Так как они первые из французских купцов отважились прибыть для торговли в Россию, то постановлено было брать с них пошлину в половинном размере, разрешив свободную торговлю в Новгороде, Пскове, Холмогорах, Архангельске, Вологде, Ярославле и Москве. В 1595 г. французский король Генрих IV обратился с письменной просьбой к Феодору Иоанновичу об отпуске за границу, для свидания с родными и друзьями, находившегося при московском дворе престарелого медика Павла, миланского уроженца. Генрих предлагал прислать вместо него, если нужно, другого медика, за знание и верность которого он может поручиться.

Неизвестно, ездил ли этот Павел за границу, но в 1600 г. он продолжал жить в Москве и пользовался большим почетом у Годунова. Вот то немногое, что нам известно о сношениях с Францией за время царствования Феодора Иоанновича.

Сношения со Швецией.

Между Швецией и Московским государством существовали давнишние пограничные недоразумения, из-за которых часто возникали войны. Сношения Московского государства с Швецией происходили обыкновенно через новгородских наместников, потому что считалось “невместным” отправлять в Швецию особых посланников от царя, и эти сношения не обходились без неприязненных выходок с обеих сторон.

После вступления на престол Феодора Иоанновича эстонский наместник Делагарди и новгородский кн. Вас. Феод. Скопин-Шуйский обменялись резкими письмами по случаю вопроса, приедут ли русские послы в Стокгольм для заключения мира. Вслед за тем шведский король Иоанн прислал царю Феодору с гонцом грамоту, предлагая не возобновлять войны, и употребил такое выражение: “Отец твой, терзая собственную землю, питаясь кровию поданных, был злым соседом и для нас, и для всех иных венценосцев”. Грамота эта была возвращена гонцу с приказанием передать королю, что к сыну не пишут так об отце. Съезд шведских и русских уполномоченных 25 октября 1585 г. на устье реки Плюсы для переговоров о мире не привел ни к какому соглашению, так как ни Россия, ни Швеция не шли ни на какие уступки.

В декабре 1585 г. заключили перемирие на четыре года, а съезд в августе 1586 г. для переговоров о вечном мире опять оказался безуспешным. Возобновились набеги русских пограничных жителей на Финляндию и разбои шведов в Заонежской и Олонецкой областях. На предложение шведского короля в третий раз съехаться послам, московское правительство объявило, что не желает ни мира, ни перемирия, если Швеция не возвратит Новгородских земель и не уступит Ревеля и всей Эстонии. Объявив Швеции войну, позаботились собрать как можно больше войска.

Царь Феодор и царица Ирина отправились в Новгород; там были распределены полки, и сам царь с главной силой выступил 18 января 1590 г. к Нарве. 27 января была взята Яма (Ямбург). Вследствие осады Нарвы и опустошения Эстонии и Финляндии начались переговоры, закончившиеся заключением перемирия на год и уступкой со стороны Швеции, сверх Ямы, Иван-города и Копорья.

Шведский уполномоченный Горн обещал даже уступить на предстоящем съезде всю землю Корельскую, Нарву и другие эстонские города, но шведский король остался крайне недоволен этим договором. Личное участие Феодора Иоанновича в походе было явлением столь необычным, что при возвращении его с войны новгородский архиепископ Александр, а затем патриарх Иов, встречая в Москве, в приветственных речах сравнивали его с Давидом, сразившим Голиафа, с Константином Великим и Владимиром Святым.

В 1591 г. шведский король отверг перемирие. Следствием этого было вторжение шведов в Новгородскую область и опустошение местности возле Ямы и Копорья. Летом того же 1591 г. шведы проникли в северную Россию и взяли Сумский острог на Белом море, намереваясь овладеть всеми пристанями, чтобы повредить морской торговле. Были посланы стрельцы под начальством воевод, которым удалось занять Соловецкий монастырь, угрожаемый шведами, и истребить шведов в Сумском остроге.

Эти неприязненные действия едва не послужили причиной разрыва с Литвой: вступаясь за своего отца, короля шведского Иоанна, польский король Сигизмунд не хотел утвердить заключенного в Москве польскими послами перемирия, без обязательства со стороны России не тревожить Швеции. Согласившись наконец на утверждение договора, Сигизмунд заставил внести новое условие, чтобы в течение 12-ти лет ни Россия, ни Литва не думали о завоевании Нарвы.

Зимой 1592 г. русские войска выжгли в Финляндии селения и города и взяли несколько тысяч пленных. В последние месяцы своей жизни шведский король желал мира с Россией и выслал уполномоченных в августе 1592 г. на реку Плюсу для переговоров.

Двухлетнее перемирие было заключено в январе 1593 г. уже от имени нового шведского короля, Сигизмунда, так как Иоанн умер 25 ноября 1592 г. Сигизмунд соединил в своих руках державы двух королевств, опасных для России, но он не сумел поставить себя должным образом в Швеции и уехал в Варшаву, оставив верховную власть в руках сената.

На съезде у Тявзина, близ Иван-города, после долгих прений был подписан 18 мая 1595 г. договор о вечном мире. В силу этого договора Россия получала обратно Новгородские земли, а Швеция продолжала владеть Нарвою, Ревелем и всей Эстонией; лапландцы, кольские и соседние с землей Двинскою, должны были платить дань России, остальные — Швеции; устанавливалась свободная торговля между обоими государствами; пленные освобождались без окупа и без размена; разрешался проезд через Швецию московским послам, а также всем лицам, едущим в Россию; обе державы обязывались оказывать друг другу помощь во всех бедствиях и не поддерживать неприятелей союзного государства ни людьми, ни деньгами.

Сношения с Данией. Датский король Фридрих, бывший в неприязненных отношениях с Иоанном Грозным, хотел установить дружественную связь с Россией и 23 августа 1585 г. писал Феодору, что всемирная слава о “его христианском нраве и чувстве” дает ему надежду на прекращение старых неудовольствий и на возможность мирных сношений. Желая выяснить на севере точные границы между Данией (со стороны Норвегии, тогда принадлежавшей Дании) и Россией, Фридрих прислал в Колу поверенного Керстена Фриза, но он не дождался московского посла кн. Борятинского и уехал обратно.

После кончины Фридриха сын и преемник его, Христиан IV, изъявил желание быть с царем Феодором в “крепкой любви”, условился с ним о съезде послов в Лапландию, но тоже безуспешно: в 1592 г. кн. Звенигородский и Васильчиков долго жили в Коле и не могли дождаться датских поверенных. С обеих сторон извинялись дальностью и неизвестностью пути, бурями и снегами. Узнав от старожилов древнюю межу Норвегии с Новгородской Лопью, они велели пограничным жителям прекратить споры и мирно торговать до заключения письменного договора между Данией и Россией. Московское правительство обещало освободить некоторых пленных, взятых русскими во время набегов норвежцев на Холмогорский уезд, и послало об этом грамоты воеводам Астрахани, Терской крепости и Сибири, куда обыкновенно ссылались военнопленные.

Сношения с Римскими папами.

Папы Григорий XIII и Сикст V уведомляли Феодора Иоанновича о своем желании прислать в Москву Антония Поссевина, бывшего уже там при царе Иоанне Васильевиче. Так как папа Сикст V изменил свое первоначальное намерение вспомоществовать Стефану Баторию в войне с Россией, то Поссевин должен был стараться умиротворить враждующие стороны. Но смерть Батория сделала это посредничество излишним.

В 1595 и 1597 гг. приезжал в Москву посол Климента VIII, иллирийский священник Комулей, имевший большое преимущество перед всеми прежними послами: он знал русский язык и мог объясняться без переводчика. Ему было поручено склонять царя к войне с Турцией, указав на те выгоды, которые может получить Россия от приобретения плодородных южных стран, притом населенных народами, родственными нам по языку и вере.

Комулей должен был поставить на вид, что Византия (через брак Иоанна III с Софией Палеолог) есть наследственное достояние московских государей, что только папа может утвердить венценосцев в королевском достоинстве и что истинная церковь в Риме, а не в Константинополе, где султаны торгуют саном патриархов. Неизвестны ни ход переговоров Комулея, ни их последствия.

Сношения с Крымом и с Турцией.

В 1584 г., т. е. в год воцарения Феодора Иоанновича, в Крыму произошла перемена в правлении: хан Магмет-Гирей был убит в Константинополе своим братом Ислам-Гиреем, который и занял ханский престол. Сыновья Магмет-Гирея, Сайдет и Мурат, изгнанные в 1585 г. дядей, возвратились с 15 тысячами ногаев и свергли Ислам-Гирея с престола, но не надолго, так как через два месяца он привел войско и одержал победу над племянниками. Хотя эти междоусобия отвлекали внимание Крыма от России, но по временам происходили опустошительные набеги крымцев на Украйну, и московские воеводы стояли с войском на берегу Оки.

От имени царя Феодора было дозволено Сайдету кочевать с ногаями близ Астрахани, а Мурату предоставлено жить в самой Астрахани, после того как он принес в Москве присягу в верности, которую он действительно ненарушимо соблюдал до самой смерти. Покровительствуя племянникам Ислама-Гирея, московское правительство поддерживало сношения и с Исламом и обещало ему забыть о нападениях крымцев на русские пределы, если он окажет помощь против Литвы.

По смерти Ислама в 1588 г. ханом сделался брат его, Казы-Гирей. Получая от Казы-Гирея известия, что он старается в пользу России перед турецким султаном и производит опустошения в Литве, московское правительство не доверяло ему, посылало лишь умеренные дары и продолжало держать на берегу Оки войско.

Втайне в Москве радовались набегам крымцев на Литву, сами же не только не хотели выступить против нее, так как в это время воевали со Швецией, но даже послали в Литву гонца с изъявлением доброжелательства и сообщением об отказе Казы-Гирею воевать с ним против Литвы. Если Москва не верила Крыму, то и Литва, в свою очередь, не поверила Москве.

В 1591 г. Казы-Гирей, недовольный сделанными разоблачениями и отказом московского правительства отпустить к нему из Астрахани Мурата, вступил в сношения со Швецией: требовал денег и обещал идти воевать Украйну. Мурат, между тем, умер скоропостижно; хан утверждал, что русские отравили его; в Москве приписывали его смерть “порче” со стороны крымцев. Весной в Крыму началось всеобщее вооружение, будто бы для похода в Литву.

На берег Оки было выслано русское войско в обыкновенном составе. 26 июня прискакали в Москву гонцы с вестью, что степь покрылась крымцами, как тучей. Так как главная русская рать стояла в Новгороде и Пскове и не могла подоспеть к решительной битве, то Москву объявили в осадном положении. По распоряжению Годунова наскоро укрепили предместье за Москвой-рекой и некоторые монастыри; служили молебны и готовились к отражению неприятеля.

Воеводы всех степных крепостей со своими отрядами сошлись к Москве, и 1-го июля царь выезжал к ним в стан и милостиво разговаривал. 4-го июля началось сражение с крымцами под стенами Москвы.

Жители Москвы с напряженным вниманием следили за ходом битвы; только царь Феодор, встав после дневного отдыха, равнодушно смотрел из своего терема на сражающихся. За ним стоял Григ. Вас. Годунов и плакал. Феодор обратился к нему, увидал слезы и сказал: “Не бойся… завтра тех поганых не будет”. Обрадованный Годунов тогда же многим рассказал об этих пророческих словах.

Хан остановился в селе Воробьеве и слышал ночью неумолкаемую стрельбу в Москве, которую русские пленники объясняли радостью по случаю прибытия свежего войска из Новгорода и Пскова (чего в действительности не было). Хан испугался и за час до рассвета бежал, оставляя по пути в добычу русским и лошадей, и запасы; из его войска воротилось в Крым не более трети. Главные московские воеводы дошли до Серпухова, а дальше не сочли возможным преследовать хана.

Не станем останавливаться подробно на наградах, присланных в Серпухов и розданных потом в Москве, скажем только, что и в России, и в чужих землях велено было объявить от царского имени, что Бог даровал победу радением u промыслом Борисовым. Враги Годунова воспользовались приходом хана для своих целей; они пустили в народе слух, что сам Годунов навел хана на Москву, чтобы отвлечь внимание от волновавшего всех убиения царевича Дмитрия. Толки об этом породили пытки и казни простого люда.

Турецкий султан был крайне недоволен бегством Казы-Гирея из России. Вскоре возобновились сношения Крыма с Москвой; обе стороны уверяли друг друга в расположении, а между тем крымцы произвели опустошение в Рязанской, Каширской и Тульской областях. Вследствие этого на всех сакмах или путях от реки Донца к берегам Оки стали строить крепости и населять их стрельцами и казаками для наблюдения за крымскими татарами. В ноябре 1593 г. знатные послы, ханский Ахмет-Паша и московские князья Хворостинин и Богдан Бельский, съехались на берегу Сосны для предварительного договора.

Решили прекратить неприятельские действия и освободить пленников, и тут же разменялись великие послы: кн. Щербатов поехал в Крым, а кн. Ишимамет в Москву. Летом 1594 г. хан прислал “шертную” грамоту, напоминавшую прежние союзные грамоты Менгли-Гирея. После этого крымцы в течение трех лет не тревожили России, но московское войско не уходило с берегов Оки.

31 августа 1584 г. в Константинополь был отправлен посланник Борис Петр. Благово известить султана о восшествии на престол Феодора Иоанновича, объяснить его миролюбивые намерения и склонить Амурата к дружественным отношениям, напомнив, что их отцы и деды назывались братьями. Он должен был объявить, что турецкие купцы могут торговать в России без всякого “завета” в товарах и без пошлины; что из Терской крепости ратные люди выведены еще при царе Иоанне, а теперь там живут волжские казаки без государева ведома; и что магометанской вере нигде в России нет притеснения.

Благово был принят в Константинополе с почетом и получил от султана бархатный кафтан с золотом, несмотря на то что паши высказывали ему недовольство султана “малыми поминками”, присланными царем. Хотя с великим трудом, но все-таки Благово убедил отправить с ним в Москву посланника.

Султан отпустил своего “чауша” Ибрагима. Для охраны от нападений терских и донских казаков был выслан навстречу обоих послов воевода Биркин с приказанием оберегать их. Приехав в Москву, Ибрагим отказался от переговоров с боярами о союзе Турции с Россией и требовал, чтобы ему выдали крымского царевича Мурат-Гирея, “присяжника” России, и уняли бы донского атамана Кишкина, нападавшего на Азов. Ибрагиму заявили, что о царевиче будет наказано с особым посланником, а Кишкин отозван в Москву и его товарищам запрещено тревожить азовцев.

После этого в течение шести лет не было отправки послов в Константинополь, и Россия была настроена крайне недружелюбно по отношению к Турции. В 1592 г. ездил к султану дворянин Нащокин для переговоров об упрочении мирных отношений с Крымом. По дороге в Константинополь Нащокин должен был передать донским казакам грамоту, в которой царь убеждал их жить мирно с азовцами и отпустить пленных турок и черкес, зa что обещал им свое великое жалованье. Казаки дали Нащокину провожатых до Азова, но на отпуск пленных не согласились.

Приехав в Константинополь, Нащокин писал царю, что ему было “великое истязание во розмирье” донских казаков с азовцами. В грамоте царя Феодора Иоанновича к султану Амурату между прочим сказано: “Мы не хотим слушать императора, королей испанского и литовского, папы и шаха, которые убеждают нас вместе с ними обнажить меч на главу мусульманства”.

Нащокин должен был сказать султану, что царь Феодор Иоаннович оттого долго не отправлял к нему посланника, что литовско-польский король не пропускал через Литву, а через Дон тоже опасно ехать, вследствие враждебного отношения как донских, так и живущих там запорожских казаков. Нащокину было предписано войти в тайные сношения с патриархом Иеремией и с Терновским митрополитом Дионисием, который незадолго перед тем приезжал в Москву и родственник которого, Иван Грек, состоял ближним человеком при дворе султана. Узнав, что при возвращении Нащокина из Константинополя султан отпустит с ним своего чауша править посольство в Москве, царь послал на Дон дворянина Измайлова с грамотой к казакам для приготовления встречи.

Как оказалось, казаки не дали провожатых согласно требованию кн. Волконского, отправленного вслед за тем встречать турецкого посланника под Азовом. Приехав в Москву, турецкий посланник Резван повторил требования, предъявленные Нащокину в Константинополе, т. е. чтобы были выведены донские казаки, а крепости на Дону и Тереке разрушены. В ответ на грамоту султана отписали, что государевых людей на Дону нет, а живут там “воры”, беглые люди, которые вместе с запорожскими казаками нападают на турецкие города без ведома государя; разрешили проезд турецким людям через Кабардинскую землю в Дербент и Шемаху.

В июле 1594 года отправлен был послом к султану дворянин Исленьев; он должен был передать грамоту и жалованье терновскому митрополиту, а патриарху повез паробка для обучения греческому языку. Подробности его переговоров неизвестны. Из сношений с немецким императором узнаем, что новый султан, Магомет III, задержал Исленьева в Константинополе.

Сношения с Грузией.

В 1586 году грузинский царь Александр обратился к Феодору Иоанновичу с настоятельной просьбой принять Иверию “под свою высокую руку”. Московское правительство послало гонцов через землю мирного князя аварского, чтобы взять с царя Александра и со всего народа клятву в верности России, а вслед за гонцами был отправлен кн. Звенигородский с жалованной грамотой. Царь Александр и его три сына, Ираклий, Давид и Георгий, клялись вместе со всею землею быть в вечном подданстве у Феодора и его будущих детей и присылать ежегодно в Москву по 50 златотканых камок персидских и по 10 ковров с золотом и серебром или, в их цену, собственные узорочья земли иверской.

Царь Феодор обещал всем жителям земли иверской “бесстрашное пребывание в его державной защите”. Московское правительство распорядилось об исправлении крепости на реке Терек и отправило туда стрельцов под начальством воеводы кн. Хворостинина; кроме того, оно приняло меры к утверждению власти России над черкесскими и кабардинскими князьями, “присяжниками” со времен Иоанна: усмирило мятежного дагестанского князя Шавкала; снабдило Александра огнестрельным снарядом, обещая прислать пушечных мастеров, и обратило внимание на восстановление храмов и городов Грузии, так как многие были в развалинах.

С этого времени Феодор стал писаться “Государем земли Иверской, Грузинских царей и Кабардинской земли, Черкасских и Горских князей”. На требование турецкими пашами запасов для Баку и Дербента Александр отвечал отказом, говоря: “Я холоп Московского государя”.

В 1596 г. московские воеводы дважды ходили против Шавкала; от кн. Засекина он бежал в горы. Кн. Хворостинину велено было покорить дагестанскую землю, соединиться в ней с войском иверским, под предводительством Георгия (сына Александра), и взять ее столицу Тарки, чтобы отдать другому князю дагестанскому, тестю Георгия, Крым-Шавкалу. Кн. Хворостинин взял Тарки, но, не получив помощи ни от Георгия, ни от его тестя, вынужден был вернуться в Терскую крепость.

Предпочитая быть под властью России, а не Турции, Александр тем не менее стал неаккуратно платить дань России; он оправдывался расходами на свадьбу дочери, отданной за кн. Дадьяна, и многими дарами, которые приходилось посылать султану. Для защиты Иверии от Дагестана московские воеводы основали новые крепости на берегу реки Койсы.

Сношения с Персией.

В 1586 году персидский шах Годабенд прислал к Феодору великих послов с известием о своих мнимых победах над турками и с предложением уступить России издавние персидские города, Баку и Дербент, даже в том случае, если не Россия, а сам шах выгонит оттуда турок.

В 1588 г. был послан в Персию дворянин Васильчиков для заключения союза на таком условии. В это время шахом, как оказалось, был Мирза-Аббас, свергнувший с престола своего отца Годабенда и заключивший его в тюрьму. Новый шах принял Васильчикова с великой честью и отправил в Москву своих послов объявить Феодору, что он уступит не только Дербент и Баку, но и Тавриз и всю Ширванскую землю, если турки будут вытеснены оттуда с помощью России; что султан предлагает ему мир, желая выдать свою дочь за его племянника; что он, однако, не хочет и слышать об этом, в надежде на союз с Россией и с Испанией.

Послы шаха, представленные Годунову, говорили, что общими силами можно не только выгнать турок из персидских владений, но даже завоевать Константинополь. Вскоре после отъезда персидских послов из Москвы пришло известие, что Аббас заключил перемирие с султаном.

В 1593 г. приезжал в Москву посол шаха Аббаса с просьбой возобновить дружеские отношения с Персией и уверял, что перемирие, заключенное с Турцией, только хитрость.

В 1594 г. кн. Звенигородский, отправленный послом к шаху, был им прекрасно принят в Кашане; в честь его давались пиры и происходили разные увеселения; за обедом он сидел рядом с шахом, выше посла Индии, из особенного уважения к Феодору. Аббас говорил кн. Звенигородскому о своем желании восстановить целость Персии и соглашался вступить в сношения с немецким императором через посредство Москвы. Шах послал с кн. Звенигородским в Москву одного из своих вельмож.

Царь Феодор, в свою очередь, отправил к шаху кн. Тюфякина с образцом договорной грамоты, чтобы быть союзниками и общими силами выгнать турок из земель Каспийских; Россия взяла бы в этом случае Дербент и Баку, а Персия — Ширванскую область. Кн. Тюфякин и сопровождавший его дьяк умерли в пути, о чем в Москве узнали много времени спустя. Аббас был занят тогда войной с Бухарией, весьма для него удачной, и сношения Персии с Россией возобновились уже в царствование Бориса Годунова.

Из мероприятий по внутреннему распорядку Московского государства остановимся на:

1) учреждении патриаршества,

2) изменении в крестьянском землепользовании,

3) Судебнике царя Феодора Иоанновича,

4) покорении Сибири и основании новых городов и острогов.

Центрального и областного управления, а также правительственных распоряжений по части финансовой и торговой мы не касаемся, потому что в них не произошло существенного изменения сравнительно с временем Иоанна Грозного.

Учреждение патриаршества.

По мере возрастания могущества России и церковь ее, считавшая своим главой константинопольского патриарха, все более приобретала самостоятельность. Вследствие бедственного положения восточных церквей Россия являлась как бы покровительницей и благодетельницей их и ежегодно наделяла деньгами и мехами духовных лиц, приезжавших за “милостыней” от патриархов, митрополитов и епископов, а также из афонских, палестинских, египетских и сербских монастырей.

Летом 1586 года впервые приехал в Россию за милостыней сам антиохийский патриарх Иоаким. Узнав о прибытии его в Смоленск, царь Феодор Иоаннович позаботился устроить ему встречу.

В Москву патриарх приехал 17 июня, а 25-го состоялся прием его царем в Подписной золотой палате; на приеме Иоаким вручил государю грамоту от константинопольского патриарха Феолипта с просьбой придти на помощь антиохийской церкви, задолжавшей 8000 золотых. После приема Иоаким пошел в Успенский собор, где митрополит Дионисий, сделав несколько шагов навстречу, первый благословил его. Чувствуя свое зависимое положение в Москве, патриарх нашелся только “слегка поговорить” Дионисию, “что пригоже было митрополиту от него благословение приняти наперед, да и перестал о том”.

По окончании литургии патриарх поехал во дворец на торжественный обед и был одарен царем: получил от него 100 руб., кубок и ценные ткани. Пребывание Иоакима в Москве послужило как бы толчком для поднятия вопроса об учреждении патриаршества. Мы уже упомянули выше, что царица Ирина имела большое влияние на Феодора Иоанновича. Она являлась его помощницей, советчицей и руководительницей в тех делах, которые он намеревался предпринять; в большинстве случаев это были дела церковные, так как, будучи очень религиозен, Феодор интересовался ими. “Тайно помыслив со своей благоверною и христолюбивою царицею и великою княгинею Ириной”, Феодор приступил к переговорам об учреждении патриаршества.

Переговоры эти велись с патриархом Иоакимом тайно; ему предложили поставить московского митрополита в патриархи, но он уклонился от этого, а пообещал передать о желании царя собору вселенских патриархов.

Лишь два года спустя после отъезда патриарха Иоакима явилась возможность возобновить переговоры об учреждении патриаршества. Летом 1588 г. неожиданно приехал в Смоленск константинопольский митрополит Иеремия. В Москве недоумевали, где прежний патриарх Феолипт, а потому не знали, как отнестись к Иеремии. Получив грамоту Иеремии с просьбой о дозволении приехать в Москву, царь и его приближенные подумали, что, быть может, он везет соборное постановление об учреждении патриаршества.

Встречи в Смоленске и в Москве были торжественны и подробно описаны спутником патриарха, елассонским архиепископом Арсением. По приезде в Москву патриарх и все его спутники были размещены на рязанском подворье; им назначен был щедрый корм, приставам велено относиться к ним с почтением и заботиться о них, но в то же время они очутились как бы в заточении: к ним не допускали иноземцев, особенно греков и турок, и все их сношения с внешним миром происходили с ведома и разрешения посольского дьяка Щелкалова.

Митрополита Иов отнесся к Иеремии совершенно иначе, чем Дионисий к Иоакиму; на другой же день после его приезда в Москву послал приветствовать и “спросить его о здравии”. После торжественного приема патриарха царь, по его просьбе, дозволил ему переговорить с Годуновым о своих делах и нуждах. Выяснилось, что Иеремия приехал за милостыней. Потом он заявил, что есть у него некоторые “тайные речи”; надо полагать, что речи эти касались вопроса о польском престоле, так как, проезжая через Литву, патриарх был призван канцлером Замойским, и тот рассказывал ему подробности о сейме и об избрании на престол шведского королевича Сигизмунда.

Из всего вышеизложенного видно, что патриарх Иеремия не получил от восточных патриархов полномочия для решения вопроса о патриаршестве, и надо было постараться склонить его поставить московского патриарха единолично, без собора, а в случае отказа заручиться его содействием на предстоящем вселенском соборе.

Митрополит монемвасийский Иерофей, один из спутников Иеремии, так передает о его согласии занять патриаршую кафедру в России: “Русские придумали хитрую уловку и говорят: владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы имели бы тебя патриархом. И эти слова им (т. е. патриарху и его спутникам) сказал не царь, и не кто-либо из бояр, а только те, которые их стерегли. И Иеремия, неосмотрительно и неблагоразумно и ни с кем не посоветовавшись, отвечал: “Остаюсь”.

По поручению собрания духовенства Годунов должен был предложить Иеремии остаться патриархом в России, но жить “в стольнейшем граде Володимере”. Предложение это обидело патриарха; ему стало ясно, что не особенно стараются удержать его в России, и он отказался жить не при царе, а в каком-то Владимире. После этого была собрана боярская дума, и царь сообщил, что так как Иеремия не желает остаться патриархом во Владимире, то он намерен просить его поставить в патриархи митрополита Иова.

Иеремия очутился в крайне затруднительном положении, так как усиленные и настойчивые просьбы со стороны русских об учреждении патриаршества в Москве приняли характер требований, а окружавшие его лица неодобрительно относились к его согласию на исполнение этого желания царя.

17 января 1589 года был созван собор из высших иерархов русской митрополии для совещания, как лучше устроить это великое дело. Потолковав, они заявили, что пусть сам царь со своими мудрыми советниками решит, как все нужно устроить, что они, иерархи, удалились от дел и их обязанность молить Бога помочь царю в его начинаниях. По воле царя собор постановил послать к патриарху Иеремии дьяка Андрея Щелкалова разузнать все подробности поставления и взять письменное изложение “чина” его.

Отличаясь простотой, свойственной греческой церкви, чин этот не удовлетворил царя Феодора Иоанновича, склонного к церковной торжественности, а потому он приказал Андрею Щелкалову составить чин поставления в патриархи из чина, написанного патриархом Иеремией, и чина поставления в митрополиты, выработанного на соборе 1564 г. Не вдаваясь в подробности дальнейших пересылок с Иеремией, скажем, что роль его была страдательная: в “приговоре государя” были намечены кандидаты для избрания на патриарший престол и на учреждаемые вновь митрополичьи и архиепископские столы и начертан план предстоявшего торжества.

Из трех кандидатов, представленных для избрания в патриархи, царь остановил свой выбор на митрополите Иове, и 26 января состоялось его посвящение. Позаботились обставить с внешней стороны наивозможно пышнее и богаче. В Успенском соборе заранее приготовили возвышение, на котором поставили три кресла — для царя и обоих патриархов. Государево место было “оболочено” и обито “сукны червчатыми”, стул же позолочен и обит лазоревым бархатом; патриаршие места обиты лазоревым сукном, а стулья покрыты черным бархатом. От возвышения по обе стороны поставлены скамейки для высшего духовенства, а на церковном помосте, посредине, написан большой орел.

По окончании чина поставления в патриархи и литургии Феодор Иоаннович произнес приветственную речь и подал Иову золотой посох. В этот день оба патриарха обедали у царя, и греки были поражены богатством убранства, обилием и разнообразием яств и питий. На другой день оба патриарха были приняты царем в Золотой палате, полной бояр, дворян и духовенства. Патриарх Иов поднес царю образ Богородицы в золотой оправе, после чего государь провел обоих патриархов, в сопровождении епископов и “царского синклита”, к царице. Описание приема у царицы, сделанное Арсением елассонским, очень интересно, но о нем не приходится распространяться в биографии Феодора Иоанновича.

Несмотря на неоднократные просьбы патриарха Иеремии об отпуске его в Царьград, его удерживали в Москве и отпустили лишь в мае 1589 г., после того как грамота об учреждении патриаршества была скреплена печатью царя и подписями и печатями обоих патриархов и высшего духовенства. Перед отъездом патриарх и его спутники были приняты царем и получили богатые подарки, состоявшие из золотых и серебряных вещей, шуб, соболей, тканей и денег. Царь собственноручно передал Иеремии драгоценную митру, осыпанную жемчугом и каменьями, с распятием наверху и с жемчужной надписью вокруг: “от царя — патриарху”. Произнесены были благодарственные речи, а елассонский архиепископ Арсений коленопреклоненно просил разрешить ему навсегда остаться в России, что ему и было обещано.

Через два года патриарх Иеремия прислал соборную грамоту об утверждении патриаршества в России за подписью его, патриархов иерусалимского и антиохийского, 42-х митрополитов, 19-ти архиепископов и 20-ти епископов.

Крестьянские переходы и сыски беглых крестьян.

В царствование Феодора Иоанновича произошло важное изменение в правах землевладельцев по отношению к крестьянам. Утверждая, что в 1592 г. был издан указ, отменявший правила двух первых Судебников о свободе перехода крестьян в Юрьев день, Татищев, Карамзин и русские историки до половины 70-х годов XIX в. брали за точку отправления указ 24 ноября 1597 г. “Которые крестяне из за бояр, и из за дворян, и из за приказных людей, и из за детей боярских, и из за всяких людей, из поместей, и из вотчин, и из патриарховых, и из митрополичьих, и из владычних, и из монастырьских вотчин, выбежали до нынешнего 106 году за 5 лет, и на тех помещиков и вотчинников, за кем они выбежав живут, тем помещикам, из за кого они выбежали, и патриаршьим, и митропаличьим и владычним детем боярским и монастырских сел прикащиком и служком давати суд и сыскивати накрепко всякими сыски, и по суду и по сыску тех беглых крестьян с женами, и с детми, и со всеми животы возити назад, где кто жил”.

Но вторая часть указа 1597 г. исключает возможность такого толкования. Там сказано: “А которые крестьяне выбежали до нынешнего 106 году лет за 6, и за 7, и за 10 и болши, а те помещики и вотчинники, из за кого они выбежали, и патриаршьи, и митрополичьи, и владычьи дети боярские, и монастырских вотчин приказщики, и служки, на тех своих беглых крестьян в их побеге, и на тех помещиков и на вотчинников, за кем они, из за них выбежав, живут, до нынешнего 106 году, лет за 6 и за 7 и за 10 и болши, государю царю и вел. князю Федору Ивановичю всеа Русии не бивали челом; и государь ц. и в. кн. Федор Ивановичь всеа Русии указал и по государеву цареву и в. кн. Федора Ивановича всеа Русии указу бояре приговорили: на тех беглых крестьян в их побеге и на тех помещиков и на вотчинников, за кем они выбежав живут, суда не давати и назад их, где кто жил, не возити”.

Сперанский и новейшие историки и историки русского права, основываясь на этой части указа 1597 г., видят лишь старание правительства упорядочить предъявление исков о беглых крестьянах.

Чтобы яснее представить себе постепенность прикрепления крестьян к земле, надо хотя бы вкратце познакомиться с первоначальными условиями поселения их на землях помещичьих, вотчинниковых, церковных или монастырских. Срок найма или (употребим теперешнее выражение) аренды земли колебался от 1 года до 10 лет, чаще всего бывал 5, 6 и 10 лет. “Ряд” и “выряд” (начало и конец найма) выпадал на конец марта и начало апреля или на зимнего Николу.

Условие являлось обоюдным, а потому за “недожив” до срока, равно как и за досрочный выряд со стороны владельца, назначалась неустойка. Нанимая хозяйственный, преимущественно пашенный участок, крестьянин заключал с его владельцем договор — “ряд” или “поряд”, т.е. принимал на себя известные обязательства. Порядчик должен был удобрять поля, огораживать их, пахать, сеять и вообще “не запереложить” пашню, т. е. не запустить ее; существовавшие постройки поддерживать, а если построек не было, то поставить, что указано в условии.

В пользу землевладельца крестьяне платили оброк или празгу — известное количество мер зерновых хлебов или определенную долю урожая — и доставляли кур, яйца, масло, рыбу, ягоды, грибы. Сверх оброка, они отбывали разные повинности, которые назывались “издельем”, “боярским делом” (барщина), “помещицким делом” или “крестьянским делом”; довольно редко определялось в “порядок” количество дней в году, назначенных для “здельной работы”; в большинстве случаев устанавливалась только обязанность “на дело крестьянское ходити, как и прочие крестьяне ходят”. Кроме того, крестьяне принимали на себя уплату различных государственных сборов и отбывание повинностей.

Условия крестьянской аренды осложнялись необходимостью денежной или хозяйственной поддержки со стороны землевладельцев, которая называлась подмогой или ссудой. На ссуженые деньги “серебро” — шел “рост”, на ссуженый хлеб — “насп” (от глагола насыпать). Крестьянам трудно было своевременно платить “рост”, размер которого определялся в заемных кабалах XVI в. “как идет в людех на пять шестой”, т. е. равнялся 20/%.

Ввиду этого, если срок займа был пятилетний, стали писать кабалы вдвойне, так как в 5 лет занятый капитал удваивался. Вошло в обычай вместо “роста” на подмогу или ссуду назначать “изделье”. Не имея средств для расчета с землевладельцами, крестьяне лишались возможности пользоваться правом перехода; выход без уплаты долга становился уже “бегством”, и беглому крестьянину грозил иск о возврате к прежнему землевладельцу, с выдачей “головою до искупа”, т. e. холопством до отработки долга.

Если сторонний землевладелец платил за крестьянина долг прежнему землевладельцу, то крестьянин становился должником этого нового землевладельца, который перевозил его к себе; таким образом “выход” превращался в “своз”, а “переход” в “перевоз”, что видно уже из памятников половины XV в. В половине XVI в. возник ряд челобитных помещиков и крестьян по поводу незаконного вывоза или незаконного задержания крестьян; из этих челобитных ясно, что не сами крестьяне отказывались, а их за себя отказывали другие землевладельцы.

Бывали случаи, что задолжавшие крестьяне в течение долгого времени жили за одним владельцем; такие старинные крестьяне, или старожильцы, стали считаться утратившими право перехода в силу давности или старины и положили начало образованию владельческих крестьян. Обычай возник в ограждение интересов землевладельцев и связывал крестьян, не ограничивая прав землевладельцев, которые могли отпускать их или принимать “отказы” на них от других землевладельцев на известных условиях. Хотя не было издано указа о прикреплении старожильцев, но обычай оказался сильнее закона, и, по словам Дьяконова, “старина, как основание прикрепления, нашла применение не только среди владельческих крестьян, но и среди крестьян черных волостей и посадских тяглецов. Старинных тяглых крестьян и посадских людей можно было возвращать назад без соблюдения правил Судебника (1550 г.) об отказе, так как эти старые тяглецы не имели права покидать своих тяглых участков и дворов в силу давности жительства”.

В течение XVI в. значительное количество “черных” земель было роздано в поместья служилым людям и в вотчины монастырям. Споры из-за старожильцев между землевладельцами и тяглыми общинами особенно обострились после завоевания Казанского и Астраханского царств и учреждения опричнины. Население двинулось в местности по среднему и нижнему течению Волги, бассейна Камы и верхнего Дона, вследствие чего произошло запустение посадов, сел и деревень во многих уездах Московского государства, и ценность крестьянского труда настолько возросла, что явилась необходимость удерживать за собой крестьян и возникло стремление вернуть беглых.

С введением опричнины произошло перемещение вотчинников и помещиков, в большинстве случаев служилых княжат, из одних владений в другие, и споры из-за беглых крестьян и старожильцев еще более запутались. Чтобы уменьшить количество судных дел о “беглых” был издан указ 1597 г.; он прекращал все иски, начатые ранее 1592 г., и допускал только возникшие в этот промежуток времени, так как в 1593 г. были учреждены писцовые книги, которые и положены в основу решения споров о беглых крестьянах.

Вопрос о “Судебнике” 1589 года.

К тому же году, в котором было учреждено патриаршество, относится весьма замечательный и вместе с тем несколько загадочный юридический памятник — так называемый Судебник царя Феодора Иоанновича. Найденный на исходе 90-х годов прошлого столетия С. К. Богоявленским в числе рукописей, принесенных в дар Московскому Главному Архиву Министерства Иностранных Дел Ф. Ф. Мазуриным, Судебник дошел до нас в этом единственном экземпляре, и, будучи обследован и издан в 1900 г. Богоявленским, он с этого времени подвергается учено-критическому изучению русских историков и историков русского права.

На основании этих изучений можно придти к следующим, если не вполне положительным, то довольно вероятным выводам:

1) Судебник 1589 г. есть черновая и неисправная редакция проекта дополнений и изменений так называемого Царского Судебника 1550 г. (в Судебнике 1550 г. имеется 100 статей; в Судебнике 1589 г. их 231, из которых новых статей 67, а остальные состоят в дополнениях или сокращениях прежних статей).

2) Редакция принадлежит малограмотному лицу, не знакомому с московскими судебно-приказными порядками.

3) С точностью нельзя утверждать, был ли этот Судебник заслушан царем, но не приведен в исполнение, или же формула о заслушании, которой открывается Судебник, являлась только повторением таковой же формулы Судебника 1550 г.

4) В Судебнике отразились многие особенности севера и северо-запада Руси, составлявших до исхода XV в. владения Новгорода Великого. Особенности эти относятся к языку, быту и общественному укладу указанной местности. Здесь обычное право стародавних русских насельников и земский их строй, очевидно, были очень живучи, и дальнейшее изучение Судебника 1589 г., быть может, укажет нам связь этого памятника не только с Важской и Двинской уставными грамотами XVI в., но и с Новгородской судной грамотой XV в. и с русскими церковными уставами. Остановимся подробнее на этих особенностях.

Вместо прежних волостелей и отчасти губных старост являются земские судьи; они не “кормятся” от судных дел, а отсылают судные пошлины государю и производят суд не единолично, а вместе со “старостами” и целовальниками. По-видимому, еще в некоторых местах оставались в это время губные старосты.

В статье о бесчестии лиц, принадлежащих к различным классам общества, мы находим значительное изменение и дополнение Судебника 1550 г. Вводятся новые общественные группы, указывающие на своеобразный общественный уклад севера и северо-запада России, и по количеству пени, взимаемой за их бесчестие, можно установить до некоторой степени их общественную градацию.

Во главе этих групп стоит земский дьяк, за ним следуют:

1) “гости”, т. е. иностранные купцы, большие, средние и малые,

2) торговые люди посадские, судьи и старосты (церковный и губной),

3) “добрые” торговые крестьяне, низшие судебные чины (подвойский и сотский) и “описной (?) скоморох”,

4) молодшие люди, посадские и волостные; молодшие судебные чины, “неописной скоморох”, московские городские нищие, кликуны и калики.

Затем является целый ряд лиц, подчиненный церковному суду и управлению: священник сельский (волостной), дьяк (т. е. дьячок), пономарь, просвирня, игумен, чернец.

Возникает заботливость о судьбе незаконнорожденных, вдов, девиц и нищих вообще, чего в статье о бесчестье Судебника 1550 г. нет вовсе. Служилые люди царские, как и по Судебнику 1550 г., не получают за увечье определенной пени, а денежное взыскание за их увечье назначается по указу царя; но к лицам, там перечисленным, здесь прибавлены ратные люди вообще, стрельцы, вольные казаки и “царские каменщики”. Бесчестье остается ненаказуемым для татей, разбойников, поджигателей и вообще для “лихих людей”, потому что они лихие люди.

После общественных классов особый интерес представляют статьи Судебника 1589 г., относящиеся к сельскому быту вообще и к крестьянам-землепашцам в особенности. Здесь прежде всего следует отметить заботу о сельском хозяйстве и разных промыслах и об исправности путей сообщения. Особенно характерны статьи, регулирующие строй древнерусской северной крестьянской общины и особой в этой общине формы землевладения, так называемого “складничества”.

Если принять в соображение, что русский север никогда не знал вотчинного и помещичьего крепостного права, то статьи Судебника 1589 г. о крестьянском отказе и переходе в Юрьев день и получают особо важное значение: они касаются крестьянского отказа и перехода на землях монастырских и вольных общинных (черносошных).

Укажем в заключение на следующие еще важные стороны Судебника 1589 г.:

1) этот Судебник, несмотря на то что не был официальным судебником в Московском государстве после Судебника 1550 г., имел все-таки некоторое применение на практике в судебных решениях северной Руси,

2) он совсем не был известен в других областях Московского государства, а потому не знали его и составители Уложения 1649 г.

Покорение Сибири и основание новых городов и острогов.

Покорение Сибири, начатое при Иоанне Грозном, закончилось при Феодоре. В 1585 г., уже после гибели Ермака, московское правительство отправило в Сибирь стрельцов с воеводами и огнестрельными орудиями. Стали строить крепости и города; прежде всего была построена Тюмень, затем Тобольск, где воздвигли первую христианскую церковь в Сибири. К Тобольской крепости подступил один из сибирских князей, Сейдяк; московские воеводы взяли его в плен со всем обозом и богатством, и с тех пор город Искер опустел, а Тобольск сделался новой столицей Сибири.

В 1591 г. сибирский воевода кн. Кольцов-Мосальский ходил против хана Кучума; близ озера Чили-Кула он истребил большую часть его конницы, захватил двух жен его и сына, Абдул-Хаира. От имени Феодора Иоанновича Кучуму было предложено оставить его царем в Сибири, если он явится в Москву с изъявлением покорности, но Кучум не шел ни на какие уступки. Между тем воздвигались новые города; в 1592–96 гг. были построены: Пелым, Березов, Сургут, Тара, Нарым и Кетский острог. Кроме ратных людей, стрельцов и казаков, посылались в Сибирь и земледельцы из Перми, Вятки, Каргополя и областей Московских, чтобы завести в удобных местах пашню.

Подвигаясь в Сибири все более и более на восток и постепенно покоряя сибирских инородцев, правительство царя Феодора Иоанновича в то же время зорко следило за укреплением русской власти среди поволжских инородцев и предпринимало целый ряд мер как для защиты Московского государства от набегов степняков с юга и с юго-востока, так и для защиты его западных границ. После усмирения черемис построены были на горной и на луговой сторонах Волги крепости: Цивильск, Уржум, Царев-город на Кокшаге (нынешний Царевококшайск), Санчурск и др. и населены русскими. В Астрахани в 1589 г. возведена была каменная крепость; выше ее по Волге построены Самара, Царицын и Саратов.

Для того чтобы обезопасить себя от набегов ногаев и крымских татар, начали строить остроги и проводить сторожевые линии в степи, которая рекою Доном делилась на восточную, или ногайскую, и западную, или крымскую. Ногайская сторона была защищена лесами, тянувшимися по реке Цне, а потому на ней построили меньше укреплений; по крымской линии расположили остроги преимущественно в тех местах, через которые проходили крымцы, на так называемых бродах и перелазах.

В степи возникли: Курск, Ливны, Елец, Воронеж, Белгород, Оскол, Валуйки и Кромы. На отделенном Яике, в Башкирии, построена Уфа. Война с Баторием навела на мысль, что следует укрепить Смоленск, а потому в 1596 году там построили каменную крепость.

В конце декабря 1597 г. царь Феодор Иоаннович занемог, а 7 января 1598 г. скончался. Летописные сказания различно передают предсмертную волю царя относительно назначения преемника. По свидетельству одних, перед самой кончиной Феодор сказал: “В царстве волен Бог”; Ирине же, как было решено между ними еще раньше, “повеле принять иноческий образ”.

Другие говорят, что когда Годунов спросил умирающего царя, в присутствии Ирины и Феодора Никитича Романова, двоюродного брата Феодора Иоанновича со стороны матери, кому быть на царском престоле, — он указал на Феодора Никитича как на своего преемника.

После кончины Феодора Иоанновича весь “царский синклит”, с правителем Годуновым во главе, в присутствии патриарха Иова принес присягу царице Ирине. Во исполнение воли умершего царя и скорбя, что “ею единою царский корень конец прият”, Ирина не захотела остаться на царстве и, вслед за погребением Феодора Иоанновича, удалилась в Новодевичий монастырь, где и постриглась с именем Александры.

В заключение приведем отзыв о Феодоре Иоанновиче кн. Ив. Мих. Катырева-Ростовского, как наиболее краткий и характерный: “Царь же Феодор возрастом мал бе, образ постничества нося, смирением обложен, о душевней вещи попечение имея, на молитве всегда предстоя и нищим требующая подая; о мирских ни о чем попечения имея, токмо о душевном спасении.

От младенства даже и до конца живота своего тако пребысть, за сие же спасеное дело его Бог царство его миром огради, и враги под нозе его покори, и время благоутешно подаде”. Все прочие сказания единодушно восхваляют благочестие Феодора Иоанновича, его кротость, милосердие, нищелюбие, постничество и удаление от мирской суеты.

Дьяк Иван Тимофеев в своем “Временнике” употребил даже такое выражение: “Мню, не убо кто согрешит, аще и в молитвах того призовет”. Патриарх Иов в “Повести о честнем житии царя Феодора Ивановича”, выставляя его действительные свойства, уклоняется от истины, так как признает в нем деятельного правителя, чего, как мы знаем, на деле не было.

При поставлении в 1619 г. в патриархи ростовского митрополита Филарета Никитича (в миру Феодора Никитича Романова) было написано “Известие о начале патриаршества в России”; в нем тоже помещено похвальное слово Феодору Иоанновичу и выражается сожаление, что он не оставил потомства.

 

“С. Г. Г. и Д.”, тт. I–III. — “А. А. Э.”, тт. I, II, IV. — “Акты Исторические”, тт. I и II. — “Доп. к Актам Историческим”, тт. I, II, III, V. — Федотов-Чеховский, “Акты, относящ. до гражд. расправы в древн. России”, Киев, 1860 г., т. I. — “Памятники дипломатических сношений”, тт. 1, 2 и 10. — “Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией”. Изд. под ред. Н. И. Веселовского, СПб., 1890 г., т. I. — А. Попов, “Изборник слав. и рус. сочинений и статей, внес. в хронографы рус. ред.”, М., 1869 г. — Fletcher, “La Russie au XVI siХcle”. Trad. de l’anglais. Avec une introduction par Charles du Bouzet. Leipzig et Paris, 1864. — То же в русском переводе, изд. Суворина. — C. M. Середонин, “Сочинение Джильса Флетчера Of the Russe Common Wealth как исторический источник”, СПб., 1891 г. — Ю. В. Толстой, “Первые сорок лет сношений между Россией и Англиее”, СПб., 1875 г. — Rambaud, “Recueil des instructions donnИes aux ambassadeurs et ministres de France”. Paris, 1890, t.1. — “Сказания Массы и Геркмана о смутном времени в России”, СПб., 1874 г. — “Сказания современников о Димитрии самозванце”, СПб., 1837 г., ч. I– IV. — “Записки отделения рус. и слав. археологии Имп. Археологического Общ.”, СПб., 1851 г., т. I, отд. III. — “Сборн. Имп. Рус. Исторического Общ.”, т. 38. — “Древн. Рос. Вивлиофика”, тт. XII, ХV. — “Р. И. Б.”, т. XIII. — Е. Е. Замысловский, “Объяснения к учебному атласу по русской истории”, СПб., 1887 г. — Н. М. Карамзин, “История государства Российского”, изд. Эйнерлинга, тт. IX, X. — С. М. Соловьев, “История России”, т. VII. — И. Е. Забелин: 1) “Домашний быт русских цариц”, 2 изд., М., 1872 г.; 2) “Домашний быт русских царей”, 3-е изд., М., 1895 г. — С. Ф. Платонов: 1) “Древнерусские сказания и повести о смутном времени XVII в. как исторический источник”, СПб., 1888 г.; 2) “Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI–XVII вв.”, СПб., 1899 г. — А. Я. Шпаков, Государство и церковь в их взаимных отношениях в Московском государстве. Царствование Феодора Иоанновича. Учреждение патриаршества в России”, Одесса, 1912 г. — М. Ф. Владимирский-Буданов, “Обзор истории русского права”. Изд. 6-е, Киев, 1909 г. — М. А. Дьяконов, “Очерки общественного и государственного строя древней Руси”. Изд. 3-е, СПб., 1910 г. — “Судебник царя Феодора Иоанновича 1589 г.”, М., 1900 г., изд. Комиссии печатания Госуд. грамот и договоров при Моск. Гл. Арх. Мин. Иностр. Дел. С предисловием С. К. Богоявленского и с “Замечаниями о Судебнике царя Феодора” В. О. Ключевского. — Владимирский-Буданов, “Судебник 1589 г., его значение и источники” (“Известия Киевского Университета”, 1902 г., кн. 3). — М. М. Богословский, “К вопросу о Судебнике 1589 г.” (“Журнал Мин. Народного Просвещения”, 1905 г., кн. 12).

В. Корсакова