Императрица Анна Иоанновна, придворный быт и забавы. 1730–1740.
Императрица Анна Иоанновна.
Императрица Анна Иоанновна вступила на престол уже в зрелом возрасте, испытав до этого много горя, неприятностей и унижений. С детства не любимая матерью, она выросла на руках мамок, среди распущенной дворни и разнаго рода ханжей, юродивых и святош, постоянно наполнявших дом царицы Прасковьи Феодоровны, прозванный Петром Великим — госпиталем всевозможных уродов и пустосвятов. Хотя царица и нанимала для своих дочерей учителей-иностранцев: немца Иоанна-Дидриха Остермана и француза Рамбурха, но учение этих педагогов не принесло царевнам никакой пользы; по крайней мере, Анна Иоанновна, не смотря на то, что впоследствии долгое время жила в Курляндии, окруженная немцами, никогда не выучилась говорить по-немецки и только могла понимать, когда при ней говорили на этом языке. Семнадцати лет, Анна Иоанновна была выдана замуж за герцога Курляндскаго Фридриха-Вильгельма и через два месяца после брака овдовела. Петр Великий поселил молодую вдову в Митаве, под надзором гофмейстера Петра Михайловича Бестужева-Рюмина, и приказал отпускать ей на содержание из курляндских доходов “столько, без чего прожить нельзя”, так что герцогиня всегда нуждалась в деньгах и для приобретения их должна была прибегать к униженным просьбам и займам. Раннее и бездетное вдовство в стране слабой, за влияние над которой спорили три сильных соседа, сделало из Анны Иоанновны игрушку политических соображений. Она стала невестой всех бедных принцев, старавшихся получить Курляндию в приданое; планы о ея браке составлялись и разделывались, смотря по отношениям между Россией, Польшей и Пруссией. Положение герцогини, тягостное при ея великом дяде, распоряжавшемся домашними делами племянницы, как своими собственными, не улучшилось ни при Екатерине I, ни при Петре II. Она встречала всюду только одни препятствия и огорчения. За близкия отношения к Бестужеву родная мать, на которую дочь очень походила жестокостью нрава, чуть не прокляла ее; понравился принц Мориц Саксонский, но Меншиков, не взирая на “великия слезы” и мольбы герцогини, разстроил этот брак из своих личных выгод; связь с Бироном повлекла к неприятной истории с Бестужевым и возбудила неудовольствие и оскорбительныя выходки курляндской аристократии. Унизительная роль, которую Анне Иоанновне приходилось играть так долго, была особенно чувствительна для нея, одаренной от природы характером жестоким, гордым и властолюбивым. На тридцать седьмом году, судьба, казалось, улыбнулась ей: “благородное российское шляхетство” избрало ее императрицей; однако, и тут примешалось неожиданное препятствие: вместе с актом избрания, депутаты привезли в Митаву ограничительные пункты и требование, чтоб любимый человек не смел являться в Россию. Наконец, Анне Иоанновне удалось разорвать связывавшия ее путы и сделаться самодержавной; но тут в сердце пожилой императрице, и без того наполненное горькими воспоминаниями, вкралось новое, роковое сомнение: дадут ли спокойно пользоваться властью? Благодаря энергическому движению гвардии, пункты, ограничивавшие самодержавие, были уничтожены; но между знатными и сильными людьми осталось много недовольных; при всяком удобном случае, к ним могли пристать и другие, а в Голштинии рос опасный соперник — родной внук Петра Великаго! Стремясь удержаться на престоле, Анна Иоанновна, по необходимости, должна была сосредоточить власть в руках людей вполне ей преданных, интересы которых были тесно связаны с ея интересами и которым грозила неминуемая беда, есдиб власть перешла в руки русской знати. Эти люди были иностранцы. Но возвышением иноземцев, и особенно одного из них, не имевшаго в глазах народа никаких прав на возвышение, оскорблялись русские. Анна Иоанновна, при своем не оспоримом уме, конечно, сознавала это, и потому не могла быть спокойной. Она жила в постоянном страхе, тревожно и подозрительно осматриваясь по сторонам. Чтобы успокоиться и забыться среди тяжелых обстоятельств жизни, для женщины не способной, подобно Анне Иоанновне, уходить во внутренний мир души и вызывать оттуда успокоение, оставалось одно средство, внешния развлечения, празднества, окружение себя существами, которыя развлекали бы каждую минуту и гнали бы далеко докучную мысль и тяжелое чувство.
Русский двор, отличавшийся при Петре Великом своею малочисленностию и простотой обычаев, совершенно преобразился при Анне Иоанновне. Императрица хотела непременно, чтобы двор ея не уступал в пышности и великолепии всем другим европейским дворам. Она учредила множество новых придворных должностей; завела итальянскую оперу, балет, немецкую труппу и два оркестра музыки, для которых выписывались из-за границы лучшие артисты того времени; приказала выстроить, вместо довольно теснаго императорскаго зимняго дома, большой трех-этажный каменный дворец, вмещавший в себе церковь, театр, роскошно отделанную тронную залу и семдесят покоев разной величины. Торжественные приемы, празднества, балы, маскарады, спектакли, иллюминации, фейерверки и тому подобныя увеселения, следовали при дворе безпрерывно одни за другими. Любовь императрицы к пышности и блеску не только истощала государственную казну, но вовлекала в громадные расходы придворных и вельмож. “Придворные чины и служители”,–говорит в своих записках Миних-сын, “не могли сделать лучшаго уважения государыне, как если в дни ея рождения, тезоименитства и коронования, каждогодно праздновавшиеся с великим торжеством, приезжали во дворец в новых и богатых платьях”. Разумеется, лица, имевшия доступ ко двору, соревнуя друг перед другом, лезли, как говорится, из кожи, чтоб угодить императрице и обратить на себя ея внимание. Многие из них в короткое время проживались совершенно, раззоряли свои имения и затем, для добывания средств, обращались к казнокрадству, которое развилось до поражающих размеров. Роскошь и мотовство, поощряемые государыней, стали считаться достоинством, дававшим более прав на почет и везвышение, нежели истинныя заслуги.
При дворе велись азартныя игры и нередко в одну ставку в фараон или кинце (Quinze) проигрывалось до двадцати тысяч рублей. Сама императрица не была пристрастна к игре, и если играла, то для того, чтобы проиграть. В таких случаях, она держала банк и ставить могли лишь те, кого она называла. Выигравший тотчас же получал деньги, а с проигравшаго императрица никогда не требовала уплаты. Попойки, которыми прежде непременно оканчивались всякия торжества и собрания, теперь были совершенно изгнаны из придворных обычаев, потому что Анна Иоанновна не могла видеть и боялась пьяных. Только один день в году, как исключение, посвящался Бахусу, именно 19-го января, когда праздновалось восшествие на престол императрицы. В этот день каждый из придворных даже был обязан, опустившись на одно колено перед государыней, выпить огромный стакан венгерскаго вина. Впрочем, случалось иногда, после военных экзерциций или в навечерие больших праздников, что императрица сама подносила по бокалу вина придворным и гвардейским офицерам, являвшимся для целования ея руки. Известно, что господствующей страстью Бирона были лошади. По его желанию, знаменитый архитектор Растрелли воздвигнул, вблизи дворца, огромный манеж, или, как тогда называли, “конскую школу”, содержание которой обходилось казне ежегодно до 100,000 рублей. Анна Иоанновна, посещавшая манеж сперва из угождения своему любимцу, потом сама пристрастилась к лошадям и, не смотря на свои сорок лет и полноту, даже выучилась ездить верхом. В манеже для нея была отделана особая комната, где она не редко занималась делами и давала аудиенции. Кроме того, императрица очень любила охоту и стрельбу из ружей, в чем приобрела такую снаровку, что без промаха попадала в цель и на лету убивала птиц. Во внутренних покоях Анны Иоанновиы всегда стояли заряженныя ружья, из которых она стреляла, через окна, в мимолетавших ласточек, воробьев, галок и т. п. В Петергофе и других окрестностях Петербурга были выстроены зверинцы, наполненные всякаго рода туземными и чужеземными зверями и птицами. Всем верноподданным именными указами вменялось в непременную обязанность ловить, размножать и присылать в императорские зверинцы диких животных. При дворе была учреждена призовая стрельба, а в галлерее дворца устроен тир, где зимними вечерами, при ярком освещении, Анна Иоанновна практиковалась из винтовки. “С-Петербургския Ведомости” того времени изобилуют известиями об охотничьих подвигах императрицы.
Анна Иоанновна присутствовала постоянно на всех придворных увеселениях; но более всего любила проводить время в комнатах своего любимца или у себя в опочивальне, среди своих шутов и приживалок, которых состояло при ней множество. Они были обязаны болтать без умолку, и императрица просиживала целые часы, забавляясь их болтовней и кривляньями. Личностей, обладавших, завидным для многих из тогдашних придворных, даром говорить, не уставая, всякий вздор, розыскивали по всей России и немедленно препровождали ко двору. В государственном архиве сохранилось несколько собственноручных писем Анны Иоанновны, доказывающих заботливость ея о пополнении своего интимнаго штата разными болтуньями и дурами. Так, например, императрица писала в Москву: “у вдовы Загряжской, Авдотьи Ивановны, живет одна княжна Вяземская, девка; и ты ее сыщи и отправь сюда, только чтоб она не испужалась, то объяви ей, что я беру ее из милости, и в дороге вели ее беречь, а я ее беру для своей забавы, как сказывают, что она много говорит”. В другой раз государыня писала в Переяславль: “Поищи в Переяславле из бедных дворянских девок или из посадских, которыя бы похожи были на Татьяну Новокщенову, а она, как мы чаем, что уже скоро умрет, то чтоб годны были ей на перемену; ты знаешь наш нрав, что мы таких жалуем, которыя бы были лет по сорока и также-б говорливы, как та, Новокщенова, или как были княжны Настасья и Анисья” (Мещерския).
В свои фрейлины Анна Иоанновна выбирала преимущественно таких девиц, которыя имели хорошие голоса. В те вечера, когда при дворе не назначалось никаких увеселений, фрейлины должны были сидеть в комнате, соседней с опочивальной императрицы, и заниматься разными рукоделиями, вышиванием и вязанием. Позабавившись с шутами и приживалками, Анна Иоанновна обыкновенно отворяла дверь в комнату фрейлин и говорила: “ну, девки, пойте!” и девки пели до тех пор, пока государыня не кричала: “довольно!” Иногда Анна Иоанновна требовала к себе гвардейских солдат с их женами и приказывала им плясать по-русски и водить хороводы, в которых не редко принимали участие присутствовавшие вельможи и даже члены царской фамилии. Императрица не чуждалась и литературных забав: узнав как-то, что известный профессор элоквенции, В. К. Тредьяковский, написал стихотворение игриваго содержания, она призвала автора к себе и велела ему прочитать свое произведение. Тредьяковский, в одном из своих писем, следующим образом разсказывает об этом чтении: ,,Имел счастие читать государыне императрице у камина стоя на коленях перед ея императорским величеством; и по окончании онаго чтения удостоился получить из собственных ея императорскаго величества рук всемилостивейшую оплеушину”.
Анна Иоанновна, вообще, была очень строга к своим приближенным и обращалась с ними крайне сурово. Так, например, однажды две фрейлины, сестры Салтыковы, которых она заставила петь целый вечер, осмелились, наконец, заметить ей, что оне уже много пели и устали. Императрица, не терпевшая никаких возражений, до такой степени разгневалась на бедных девушек, что тут же прибила их и отправила на целую неделю стирать белье на прачешном дворе. В другой раз, Анна Иоанновна, находясь не в духе, вздумала разсеять себя зрелищем какого-то танца. Она тотчас же послала за четырьмя, известными в то время, петербургскими красавицами и приказала им исполнить танец в своем присутствии. Дамы начали танцовать, но смущенныя грозным видом государыни, смешались, перепутали фигуры и в нерешимости остановились. Императрица молча поднялась со своего кресла, подошла к помертвевшим от страха танцоркам, отвесила каждой по почещине и за тем, возвратясь на место, велела снова начать танец. Анна Иоанновна весьма благоволила к статс-даме графине Авдотье Ивановне Чернышевой, умевшей хорошо разсказывать разныя городския новости и анекдоты; но, не смотря на это, никогда не позволяла ей садиться при себе. Однажды Чернышева, разговаривая с императрицей, почувствовала себя не хорошо и едва могла стоять на ногах. Анна Иоанновна, заметив это, сказала своей собеседнице: “ты можешь опереться на стол, служанка заслонит тебя и, таким образом, я не буду видеть твоей позы”.
Шуты при дворе Анны Иоанновны не имели того значения, которым пользовались при Петре Великом. Петр держал шутов не для собственной только забавы и увеселения, но как одно из орудий насмешки, употреблявшейся им иногда против грубых предразсудков и невежества, коренившихся в тогдашнем обществе. Шуты Петра очень часто резкой и ядовитой остротой клеймили пороки и обнаруживали злоупотребления лиц, даже самых близких к государю. Когда вельможи жаловались Петру на слишком безцеремонное обхождение шутов, он отвечал: “что вы хотите, чтобы я с ними сделал? ведь они дураки!” Щуты Анны Иоанновны не смели никому высказывать правды в глаза и, по доброй воле или принуждению, исполняли роль простых скоморохов, потешая свою повелительницу забавными выходками, паясничеством, сказками и прибаутками. По свидетельству Державина, всякий раз, как императрица слушала обедню в придворной церкви, шуты ея садились в лукошки в той комнате, чрез которую ей нужно было проходить во внутренние покои, и кудахтали, подражая наседкам. Иногда государыня заставляла их становиться гуськом, лицом к стене и, по очереди, толкать один другаго из всей силы; шуты приходили в азарт, дрались, таскали друг друга за волосы и царапались до крови. Императрица, а за ней и весь двор, восхищались таким зрелищем и помирали со смеху. Раз, кто-то из шутов, чувствуя себя не совсем здоровым, отказался от подобной забавы и был за это немедленно и жестоко наказан батогами. Анна Иоанновна учредила для поощрения и награждения своих шутов особый миниатюрный орден “св. Бенедикта”, весьма похожий на крест св. Александра Невскаго и носившийся в петлице на красной ленте.
Всех придворных шутов при императрице находилось шесть человек: Балакирев и д’Акоста, наследованные ею от Петра Великаго, Педрилло, граф Апраксин, князь Волконский и князь Голицын.
Иван Емельянович Балакирев, сын беднаго дворянина, был сперва стряпчим в Хутынском монастыре, близь Новгорода, а потом, вытребованный в 1718 году наравне с другими дворянами в Петербург на службу, определен “к инженерному учению'”. В столице он случайно познакомился с царскимъ любимцем, камергером Монсом, понравился ему своим веселым характером, балагурством и находчивостию, и сделался его домашним человеком. Монс, уже владевший тогда сердцем императрицы Екатерины I, доставил Балакиреву место иридворнаго камер-лакея, сносился через него с царицей, поручал ему выведывать и выслушивать придворныя новости и разговоры и при его содействии продавал разным лицам свои услуги и заступничество. Прикинувшись шутом, бывший стряпчий съумел обратить на себя внимание Петра Великаго, и получил право острить и дурачиться в его присутствии. Однако, Балакиреву пришлось не долго пользоваться выгодами своего новаго положения. Арестованный в 1724 году, вместе с Монсом, он подвергся пытке и за “разныя плутовства” наказан нещадно батогами и сослан в Рогервик, в крепостныя работы. По вступлении на престол Екатерины I, Балакирев был возвращен из ссылки и определен в преображенский полк солдатом. Не смотря на все старания и хлопоты, он только в царствование Анны Иоанновны попал снова ко двору и получил звание придворнаго шута. Многочисленные анекдоты о нем, изданные несколько раз и во множестве экземпляров, большею частию выдуманы или заимствованы из польских книжонок подобнаго же содержания. По крайней мере, ни один из современных Петру Великому писателей, разсказывая о царских забавах и шутах, даже не упоминает имени Балакирева.
Ян д’Акоста, португальский жид, несколько лет странствовал по Европе, перебиваясь мелкими аферами; держал маклерскую контору в Гамбурге, и наконец, пристал в качестве шута к бывшему там русскому резиденту, с которым и приехал в Россию. Смешная фигура, уменье говорить по немногу на всех европейских языках и, свойственная еврейскому племени, способность подделаться и угодить каждому, доставили ему скоро место придворнаго шута. Он был чрезвычайно хитер и превосходно знал священное писание. Петр Великий особенно благоволил к д’Акосте, любил вступать с ним в богословские споры и дал ему привиллегию получать тысячу рублей за каждый раз, когда государь забыл бы провозгласить тост за здоровье “семьи Ивана Михайловича” (Головина), т. е. русскаго флота. Тост этот полагалось пить на всех празднествах и он, конечно, никогда не забывался, потому что царские деньщики должны были постоянно напоминать о нем императору. Петр подарилъ д’Акосте безлюдный и песчаный остров Соммерс, один из средних островов Финскаго залива, а впоследствии наградил его за усердную шутовскую службу титулом “самоедскаго короля”.
Пьетро-Мира, обыкновенно звавшийся сокращенно Педрилло, родом неаполитанец, явился в Россию в начале царствования Анны Иоанновны петь роли буффа и играть на скрипке в придворной итальянской опере. Не поладив, однако, с главным оперным капельмейстером Арайео, сметливый Педрилло перечислился в придворные шуты, и так удачно исполнял свою новую обязанность, что в короткое время сделался любимцем императрицы, и съумел скопить себе изрядный капиталец, с которым потом благоразумно удалился во свояси. Ловкость Педрилло в наживании денег можно видеть из следуюшаго анекдота: по каким-то разсчетам, он женился на очень невзрачной девушке; Бирон, желая, однажды, посмеяться над ним по этому поводу, спросил его: правда-ли, что ты женат на козе?”–“Не только правда,–отвечал находчивый шут,–но жена моя беременна, и должна на днях родить; я смею надеяться, что ваше высочество будете столь милостивы, что не откажете, по русскому обычаю, навестить родильницу и подарить что-нибудь на зубок младенцу”. Бирон захохотал и обещал исполнить его просьбу. Через несколько дней, Педриллоо пришел к Бирону с радостным лицом, и объявил, что жена его–коза благополучно разрешилась от бремени и напомнил об обещании. Выходка эта очень понравилась Анне Иоанновне. Она приказала Педрилло лечь в постель вместе с козой и пригласила весь двор навестить его и поздравить с семейной радостию. Каждый, разумеется, был обязан класть подарок под подушку шута, который приобрел, таким образом, в одно утро несколько тысяч рублей.
Кроме официальной должности придворнаго шута, Педрилло исполнял еще разныя другия поручения императрицы. Через его посредство выписывались иногда из Италии певцы и певицы для итальянской труппы и покупались для двора драгоценные камни и различныя безделушки. С этою целью он неоднократно посылался за границу и даже вступал в переписку с владетельными особами. Когда, в 1735 году, испанцы вторглись в Тоскану, управляемую слабоумным и развратным герцогом Гастоном Медичи, и европейския державы, для избежания войны, постановили, на выгодных для каждой условиях, передать Тоскану, по смерти бездетнаго Гастона, лотарингскому дому, то Анна Иоанновна, желая, по всем вероятиям, воспользоваться и на свою долю этим обстоятельством, поручила Педрилло устроить покупку, по дешевой цене, знаменитаго тосканскаго алмаза. По приказанию ея, шут обратился к герцогу с весьма оригинальным письмом:
“Королевское высочество! — писал онъ, — я поныне должность мою исполнить и к вашему высочеству писать пренебрег; но понеже сия оказия ныне подается, чтоб ея императорскому величеству, моей самодержице служить, привлекает меня вас сим утруждать. И тако объявляю, что понеже здесь получена ведомость, что владение вашего королевскаго высочества вступлением неприятельских войск едва не разорено, а именно: от вандальских войск, которыя свирепыми и жестокими своими поступками, разоряя земли и требуя великия контрибуции, в бедственоое состояние приводят подданных ваших. Того ради, для облегчения вашего от толикаго нападения, представляю вам со стороны сей августейшей моей императрицы 15,000 российскаго войска, да аван-гвардию 40,000 казаков и калмыков; и надеюсь, что, по прибытии сего храбраго войска, гишпанския войска стараться будут уходить спастись, и всю свою храбрость для безопасения среди Африки содержать, а генерал Монтемар и весь гишпанский двор и в Мадрите не без опасности будут. Однакож, надлежит для содержания сих храбрых войск, чтоб ваше королевское высочество, приказал приготовить довольное число самой крепкой гданской водки, такой, какую ваше королевское высочество пивал, будучи в Богемии, и оною охотно напивался до пьяна. Соблаговолите принять мое предложение и увидите, что владение ваше возстановится, подданные ваши веселиться станут и жизнь вашего королевскаго высочества двадцать лет еще продолжится. Чаю-ж я, что, по причине текущаго бедствия, казна ваша истощена деньгами и для того представляю вам купить ваш самобольшой алмаз, о котором слава происходит, что больше его в Италии не имеется; ежели не дорогою ценою оный продать намерены, то я вам купца нашел, ибо (правду вам сказать) и я хочу малою прибылью попользоваться. Ея императорское величество намерена тот алмаз купить и деньги за оный заплатить; но изволит, чтоб я себя купцом представил и торговал. Я бы надеялся, что ваше королевское высочество, не имея наследников, не пренебрежет сею оказиею, и продажею сего алмаза к ненужде себя приведет, понеже великий Бог ведает, кому, после преставления вашего, имение ваше достанется. Я вам сие представляю, как истинный неаполитанец и добрый приятель, и чаю, что таким и от вашего короловскаго высочества признан буду. Без замедления соблаговолите ответ мне дать и решительно намерение свое объявить, чтоб я мог деньги и вышесказанныя войска приготовить и бездельникам-гишпанцам напуск дать.
“Ея императорскому величеству, учиненное от вашего королевскаго высочества чрез меня, устное поздравление объявил я, как о сем многократно вы, в бытность мою в Италии, приказывали; и сия моя августейшая государыня с такою ж склонностию ответствует и повелела мне поздравить ваше королевское высочество и желать вам всякаго многолетняго благополучия, так, чтоб могли пить чрез многия лета вкусныя пития: монте пульциана, гианти, вердеи, мускателла и проч. А чтоб весело жизнь свою провождать, вам надобно так поступать, как моя августейшая императрица, которая всегда веселится операми, комедиями, балами, интермедиями, приватною музыкой, фейерверками, катанием, преобразительными машинами и всеми теми приятными видами, каковы от сих забав происходят. Хотя мы находимся в самом Норде, однакож, при сем дворе имеются такия забавы, какия могут быть при первых европейских дворах, не смотря ни на какое иждивение. Ваше королевское высочество может сим примером пользоваться. Впрочем, имею честь нарицаться и с самым глубочайшим и покорнейшим решпектом пребыть вашего королевскаго высочества покорнейший и послушнейший слуга. Петр Мира. С.-Петербург, января в 13-й день, 1736 г.”.
Неизвестно, последовал-ли ответ на это письмо и привели-ли к какому-нибудь результату переговоры Педрилло с тосканским герцогом. Странный выбор корреспондента объясняется, отчасти, личным знакомством его с герцогом (как это можно заключить из некоторых выражений в письме) и слабоумием Гастона, которому предполагалось, вероятно, достаточным обещать несколько лишних тысяч червонцев, чтоб выгодно уладить дело.
Камергер князь Никита Федорович Волконский попал в число шутов из личной мести государыни к жене его, Аграфене Петровне, рожденной Бестужевой-Рюминой, отличавшейся умом, светским образованием и безпокойным характером. Ненавидя дочерей царя Иоанна Алексеевича, и в особенности Анну Иоанновну, она, в царствование Петра II, причинила им много неприятностей. В 1728 году, княгиня Аграфена Петровна, за тайныя политическия сношения свои с австрийским послом, графом Рабутином, и другия придворныя интриги, была сослана, по распоряжению верховнаго тайнаго совета, в заточение в Тихвинский монастырь. Анна Иоанновна, вступив на престол, отмстила своему уже безсильному врагу унижением любимаго ею мужа. Князь Никита Федорович, человек пожилой и болезненный, был назначен шутом и получил приказание ухаживать и смотреть за левреткой государыни.
Граф Алексей Петрович Апраксин, племянник известнаго петровскаго адмирала, графа Федора Матвеевича, начал службу камер-юнкером при Екатерине I и в 1729 году женился на княжне Елене Михайловне, дочери князя Михаила Алексеевича Голицына, о котором будет сказано далее. Увлеченный примером и убеждениями тестя, Апраксин принял католическую веру и, в наказание за это, был сднлан шутом. Он, впрочем, нисколько не тяготился своей унизительной ролью и исполнял ее с редким усердием почти до самой кончины, последовавшей в 1743 году. “Граф Никита Иванович Панин,– замечает Порошин в своих записках,– разсказывал о шуте императрицы Анны Иоанновны, графе Апраксине, что он несносный был шут, обижал всегда других и за то часто бит бывал”.
Князь Михаил Алексеевич Голицын, внук знаменитаго боярина и любимца царевны Софии, Василья Васильевича, и сын пермскаго наместника, князя Алексея Васильевича, родился в 1679 году, за нпсколько дней до того, как дед и отец его, лишенные чинов и поместий, были отправлены в ссылку в Пинегу. Когда князь Михаил Алексеевич достиг совершеннолетия. Петр Великий определил его солдатом в полевые полки, где он, на сороковом году от рождения, с трудом достиг чина маиора. Потеряв в 1729 году первую жену — Марфу Максимовну, рожденную Хвостову, от которой имел сына князя Алексея, умершаго бездетным в 1758 году, и дочь Елену, вышедшую замуж за графа Апраксина, Голицын испросил себе позволение ехать путешествовать за границу. Во время пребывания своего во Флоренции, он влюбился в одну итальянку низкаго происхождения, женился на ней и, по ея внушению, перешел в католическую веру. По приезде в Россию, князь Михаил Алексеевич жил в Москве, тщательно скрывая от всех жену и перемену религии; но обстоятельство это скоро обнаружилось и дошло до сведения императрицы. Голицын был привезен в Петербург и посажен в тайную канцелярию. По приказанию Анны Иоанновны, брак его был расторгнут, жена выслана за границу, а сам он разжалован в “пажи” и назначен придворным шутом. Несчастный не имел настолько твердости характера, чтоб предпочесть смерть позору,–и сел в лукошко у дверей того самаго царскаго кабинета, в который родственники его гордо входили без доклада. Голицыну, в числе прочих шутовских обязанностей, было поручено подавать императрице квас, вследствие чего придворные прозвали его “квасником”. Прозвищем этим он именовался даже в оффициальных бумагах того времени.
В числе приживалок Анны Иоанновны находилась одна калмычка, Авдотья Ивановна, пользовавшаяся особенным благоволением императрицы и носившая, в честь ея любимаго блюда, фами-лию “Бужениновой”. Калмычка эта, уже не молодая и очень некрасивая собой, как-то в разговоре выразила Анне Иоанновне охоту выйдти замуж. Посмеявшись над таким желанием, императрица спросила Буженинову, есть-ли у нея в виду жених, и, получив отрицательный ответ, сказала, что берет на себя устройство ея судьбы. На другой же день Голицыну было объявлено, что государыня нашла для него невесту, и чтоб он готовился к свадьбе, все расходы которой ея величество принимает на свой счет. Мысль императрицы–женить шута на шутихе–встретила полное сочувствие в кругу ея приближенных. Камергер Татищев подал идею– построить для этой цели на Неве дом изо льда и обвенчать в нем молодых “курьезным образом”. Немедленно была составлена, под председательством кабинет-министра Волынскаго, особая “маскерадная коммиссия”, которой поручен высший надзор и скорейшее исполнение предложения Татищева.
Коммиссия избрала для постройки ,,Ледяиаго дома” место на Неве, между Адмиралтейством и Зимним дворцом. Материалом при постройке служил только чистый лед; его разрубали большими плитами, клали их одну на другую и для связи поливали водою. Архитектура дома была довольно изящна. Он имел восемь сажень в длину, две с половиной в ширину и три в вышину. Кругом всей крыши тянулась сквозная галлерея, украшенная столбами и статуями; крыльцо, с резным фронтисписом, вело в сени, разделявшие здание на две большия комнаты; сени освещались четырьмя, а каждая комната–пятью окнами, со стеклами из тончайшаго льда. Оконные и дверные косяки и простеночные пилястры были выкрашены зеленою краскою, под мрамор. За ледяными стеклами стояли, писанныя на полотне, “смешныя картины”, освещавшияся по ночам извнутри множеством свечь. Перед домом были разставлены шесть ледяных трехфунтовых пушек и две двухпудовыя мортиры, из которых не раз стреляли. У ворот, сделанных также из льда, красовались два ледяные дельфина, выбрасывавшие из челюстей, с помощию насосов, огонь от зажженной нефти. На воротах стояли горшки с ледяными ветками и листьями. На ледяных ветках сидели ледяныя птицы. По сторонам дома, на пьедесталах с фронтисписами, возвышались остроконечная, четырехугольныя пирамиды. В каждом боку их было устроено по круглому окну, около которых снаружи находились размалеванныя часовыя доски. Внутри пирамид висели большие, бумажные, восьми-угольные фонари, разрисованные “всякими смешными фигурами”. Ночью в пирамиды влезали люди, вставляли свечи в фонари и поворачивали их перед окнами, к великой потехе постоянно толпившихся здесь зрителей. Последние с любопытством теснились также около стоявшаго, но правую сторону дома, ледянаго слона в натуральную величину. На слоне сидел ледяной персиянин, двое других таких же персиян стояли по сторонам. “Сей слон”, разсказывает очевидец, “внутри был пуст и столь хитро сделан, что днем воду вышиною на двадцать-четыре фута пускал; ночью, с великим удивлением всех смотрителей, горящую нефть выбрасывал. Сверх же того, мог он, как живой слон, кричать, который голос потаенный в нем человек трубою производил”.
Внутреннее убранство дома вполне соответствовало его оригинальной наружности. В одной комнате стояли: туалет, два зер кала, несколько шандалов, карманные часы, большая двухспальная кровать, табурет и камин с ледяными дровами. В другой комнате были: стол резной работы, два дивана, два кресла и резной поставец, в котором находилась точенная чайная посуда, стаканы, рюмки и блюда. В углах этой комнаты красовались две статуи, изображавшия купидонов, а на столе стояли большие часы и лежали карты с марками. Все эти вещи, без исключения, были весьма искусно сделаны изо льда и выкрашены “приличными натуральными красками”. Ледяныя дрова и свечи намазывались нефтью и горели. Кроме этого, при “Ледяном доме”, по русскому обычаю, была выстроена ледяная же баня; ее несколько раз топили и охотники могли в ней париться.
По именному высочайшему повелению, к “курьезпой” свадьбе Голицына с Бужениновой были доставлены в Петербург, из разных концов России, по два человека обоего пола всех племен и народов, подвластных русской государыне. Всего набралось триста человек. Маскарадная коммиссия снабдила каждую пару местной народной одеждой и музыкальным инструментом.
6-го февраля 1740 года, в день, назначенный для празднества, после бракосочетания сиятельнаго шута, совершеннаго обычным порядком в церкви, разноплеменные “поезжани” потянулись со сборнаго пункта длинным поездом. Тут были: абхазцы, остяки, мордва, чуваши, черемисы, вятичи, самоеды, камчадалы, якуты, киргизы, калмыки, хохлы, чухонцы и множество других “разноязычников и разночинцев”, каждый в своем национальном костюме и с своей прекрасной половиной. Одни ехали на верблюдах, другие — на оленях, третьи — на собаках, четвертые — на волах, пятые–на козлах, шестые–на свиньях и т. д., “с принадлежащею каждому роду музыкалиею и разными игрушками, в санях, сделанных на подобие зверей и рыб морских, a некоторые в образе птиц странных”. Шествие открывали “молодые”, красовавшиеся в большой железной клетке, поставленной на слоне.
Свадебный поезд, управляемый Волынским и Татищевым, с музыкою и песнями, проехав мимо дворца и по всем главным улицам, остановился у манежа герцога курляндскаго. Здесь, на нескольких длинных столах, был приготовлен изобильный обед, за которым каждая пара имела свое народное блюдо и свой лю бимый напиток. Во время обеда. Тредьяковский приветствовал молодых следующим стихотворением:
- “Здравствуйте, женившись, дурак и дурка.
- Еще… тота и фигурка!
- Теперь-то прямое время нам повеселиться,
- Теперь-то всячески поезжанам должно беситься.
- Квасник–дурак и Буженинова…
- Сошлись любовию, но любовь их гадка.
- Ну, мордва, ну, чуваши, ну, самоеды!
- Начните веселье, молодые деды!
- Балалайки, гудки, рожки и волынки!
- Сберите и вы бурлацки рынки.
- Ах, вижу, как вы теперь рады!
- Гремите, гудите, брянчите, скачите,
- Шалите, кричите, пляшите!
- Свищи весна, свищи красна!
- Не возможно вам иметь лучшее время:
- Спрягся ханский сын, взял ханское племя.
- Ханский сын. Квасник, Буженинова ханка.
- Кому того не видно, кажет их осанка.
- О пара! о не стара!
- Не жить они станут, но зоблить сахар.
- И так надлежит новобрачных приветствовать ныне
- Дабы они все свое время жили в благостыне:
- Спалось бы им да вралось, пилось бы да елось.
- Здравствуйте-ж, женившись, дурак и дурка,
- Еще… тота и фигурка!”
После обеда, “разноязычная” пары плясали каждая свою национальную пляску, под свою национальную музыку. Потешное зрелище это чрезвычайно забавляло императрицу и вельможных зрителей. По окончании бала, пестрый поезд, предшествуемый по прежнему “молодыми”, возседавшими в клетке на слоне, отправился в “Ледяной дом”, который горел огнями, эффектно дробившимися и переливавшимися в его прозрачных стенах и окнах; ледяные дельфины и ледяной слон метали потоки яркаго пламени; “смешныя” картины в пирамидах вертелись, к полному удовольствию многочисленной публики, встречавшей новобрачных громкими криками.
Молодых, с различными церемониями, уложили на ледяную постель, а к дому приставили караул, из опасения, чтоб счастливая чета не вздумала раньше утра покинуть свое не совсем теплое и удобное ложе…
Через девять месяцев после ,,курьознаго” праздника, императрица Анна Иоанновна скончалась, завещав, как известно, русский престол племяннику своему, принцу Брауншвейгскому, Иоанну Антоновичу. За малолетством последняго, управление государством перешло в руки матери его, принцессы Анны Леопольдовны, женщины доброй, мягкой, обладавшей прекрасными душевными качествами. Анна Леопольдовна, в первый же день своего правления, уволила всех шутов, наградив их приличными подарками. С этого времени оффициальное звание “придворнаго шута” уничтожилось навсегда. Хотя потом шуты и продолжали появляться при дворе, но уже под другим именем и не в шутовской одежде. Ви заключение, нам остается сказать несколько слов о дальнейшей судьбе князя Михаила Алексеевича Голицына.
В 1741 году он удалился в Москву, где его жена-калмычка вскоре умерла. От нея он имел двух сыновей: князя Алексея, умершаго холостым, и князя Андрея, женившагося на Анне Федоровне Хитрово и оставившаго многочисленное потомство. В 1744 г., князь Михаил Алексеевич обвенчался, в четвертый раз, с Аграфеной Алексеевной Хвостовой и прижил с ней трех дочерей: Варвару и Елену (младшую), умерших в девицах, и Анну, вышедшую замуж за отставнаго поручика конной-гвардии Федора Григорьевича Карина, составившаго себе, в исходе прошлаго столетия, некоторую известность литературными трудами 1). Князь Михаил Алексеевич скончался в 1778 году в глубокой старости. Тело его погребено в селе Братовщине, по дороге от Москвы в Троице-Сергиеву Лавру.
С. Н. Шубинской.
От редакции. Настоящий очерк составлен и помещен для того, чтобы напомнить читателям “Русской Старины”, среди каких обстоятельств, для чьей потехи и образчиком какого рода нравов и обычаев было сооружение пресловутаго “Ледянаго дома” 1740 г. Тщательно выполненные рисунки этой замечательной постройки впервые появляются в нашей печати после 1741 г.; говорим впервые потому, что политипажи, изображавшие ее, с того времени были или крайне плохи, или даже не полны.
Весь склад нравов и обычаев двора императрицы Анны Иоанновны представляет в высшей степени благодарный сюжет для таланта художника, как историческаго романиста, так и историческаго живописца. Это, как нельзя лучше, понял один из самых замечательных современных русских художников, профессор В. И. Якобий 2), избравший предметом для своей последней картины: “Утро во дворце Анны Иоанновны в 1740 г.”. Картина эта известна весьма многим жителям Петербурга, посещавшим мастерскую художника. Картина в три аршина длины и два аршина высоты, включает в себе до 26-ти лиц, из которых, за исключением двух-трех фигур, все остальные суть исторические портреты. Так как это новое произведение кисти г. Якобия, вероятно, скоро сделается всем известным, то мы считаем не лишним, хотя в нескольких словах, передать сюжет картины. В обширной спальне государыня Aнна Иоанновна лежит на постели, она не домогает. Подле постели, в небрежной позе, сидит в кресле Бирон и чистит себе ногги. На ухо ему шепчет начальник страшной тайной канцелярии, генерал Андрей Иванович Ушаков; с противоположной стороны постели, герцогиня Бирон подает больной лекарство; подле постели, на полу, сидит карлица-шутиха, калмычка Буженинова. Комната полна народу здесь обычный персонал двора Анны Иоанновны — шуты и потешники; они силятся своим скоморошничеством вызвать улыбку на уста своей владычицы. Шуты играют в чехарду; посреди комнаты, склонившись к полу, стоит дугой маститый старец, кн. М. А. Голицын; чрез него перепрыгнул и лежит на полу гр. Апраксин; на Голицына вскочил кн. Волконский, а на спине последняго возвышается веселая, умная фигура смелаго забавника Балакирева. Шут Педрилло, в самой забавной позе, стоя у дверей, играет на скрипке. Шут д’Акоста бичем, с привязанным к нему пузырем, сидя на полу, подстегивает всю группу играющих в чехарду, а с другой стороны стегает ее бичем малолетный, но уже грубый, нравственно-испорченный сынишка Бирона.
Государыню, однако, видимо, уже не забавляют эти, столь обыденныя для нея, потехи,–она едва улыбается; за то весело смеется кружок придворной блестящей знати: то красавица статс-дама Наталья Федоровна Лопухина (впоследствии, в 1743 году, понесшая столь ужасную казнь), герцогиня Гессен-Гомбургская и гр. Левенвольде, фаворит Лопухиной; они трое сидят в ногах больной и играют в карты, но игра прервана — они любуются на чехарду. На нее также направлено, с другой стороны комнаты, внимание будущей правительницы Анны Леопольдовны, французскаго посла маркиза-де-Шетарди, хирурга Лестока и еще одного сановника; все они, расположились в глубине спальни. Гр. Миних и кн. Ник. Трубецкой, с озабоченными лицами, ведут за постелью деловой разговор, а в противоположном концу покоя, близь станка с попугаями, в униженной позе, согбенно, стоит пиита Василий Кириллович Тредьяковский: в его руках свиток–то новая ода; подобострастнейший взор Василия Кирилловича устремлен по направлению к больной, но на него никто не обращает внимания. Две фигуры: черемисянка в национальном костюме и негритенок, обе фигуры, сидящия на полу, дополняют картину.
Все лица, вошедшия в картину, поражают своим сходством с подлинными портретами; экспрессия каждой физиономии схвачена поразительно верно; вся картина так и дышет движением, жизнию, исторически-бытовою правдою… Взор ваш невольно, однако, ищет фигуры, на которой бы выразился протест против того унижения, в котором погрязли все эти люди,–и вы с удовольствием замечаете в глубине картины, в дверях, только что вошедшаго Артемия Волынскаго. Никем из присутствующих не замеченный, знаменитый кабинет-министр останавливается на пороге и с негодованием смотрит на представившееся ему зрелище… Очевидно, что, поэтизируя Волынскаго, вслед за поэтом и романистом его воспевшими, художник думал представить в его лице ту небольшую еще группу вполне русских людей, которые сознавали позор и стыд, до которых довел Бирон ненавистное ему российское дворянство — этих сподвижников и сынов “птенцов Петра Великаго”. Повторяем, картина поражает своею художественною правдою и поразительно-мастерскою отделкою всей обстановки до мельчайших подробностей, что, впрочем, и не могло быть иначе, так как кисть В. И. Якобия — эта лучшая кисть — почти два года не оставляла полотна картины!
Некоторые прочитавши нашу заметку и не видав еще описываемое нами замечательное создание современнаго русскаго художества, придут к заключению, что картина Якобия — пародия, насмешка над русской аристократией… Таковое заключение было бы совершенно ошибочно: картина эта есть лишь воспроизведение историческаго факта и притом не единичнаго и не мелочнаго. Не столько омерзение к представителям боярства того времени охватывает зрителя, сколько негодование к чужеземцам-проходимцам, каковы Бирон и его подлые клевреты, которые довели Россию до того унижения, в котором она находилась при Анне Иоанновне–женщине, почти случайно занявшей престол. В ея время, уже в последний раз, выступила помесь всего низкаго и худшаго из не понятых европейских новизн и не отброшенных еще азиатских привычек и обычаев. Дивная кисть художника, с полным безстрастием правды, чуждая малейшей насмешки, напоминая нам эту тяжелую, позорную для России эпоху (1730–1740), в тоже время, однако, как бы напоминает, что это были последние крупно-тяжелые дни переживаемаго русским обществом прогресса; это был момент того процесса преобразовательной эпохи, когда наверх всплыли все дурныя осадки,– но затем уже были близки дни светлые… И в самом деле, не в этот ли же самый дворец вступила дочь Великаго Петра, не из того ли же боярства выдвинулись зиждители московскаго университета, победители Фридриха Великаго, сподвижники Екатерины II!.. Не подле ли согбеннаго Тредьяковскаго невольно вспоминается исполненная сознания своего достоинства величавая фигура русскаго самородка-гения, велпкаго Ломоносова!
Нет, чем правдивее и полнее кисть и перо наших художников и писателей будут воспроизводить темныя стороны нашего историческаго бытия, тем ярче выступят в нашем сознании светлыя явления и нашего прошедшаго, и нашего настояшаго.
Шубинский С.Н. Императрица Анна Иоанновна, придворный быт и забавы. 1730-1740 // Русская старина, 1873. – Т. 7. – No 3. – С. 336-353.
Шубинский Сергей Николаевич (02/06/1834 — 28/05/1913): русский историк, журналист, многолетний редактор журналов «Древняя и Новая Россия», «Исторический вестник», генерал-майор.