📑 II. В XVI веке коренные области Московского государства переживают кризис. . Смутное время. С.Ф Платонов

   

1. Княжеская знать и опричнина Грозного

Итак, к началу XVI века в составе Московского государства, в обеих его “половинах”, сложилось три как будто обособленных по внутренним признакам района: государственный центр (или “Замосковье”), Новгородские “пятины” и север – “Поморье” (под которым будем разуметь все вообще пространство по морским берегам и по долинам северных рек). В XVI веке в жизни этих районов происходили крупные перемены, создавшие серьезнейший общественный кризис для Замосковья и Новгородских пятин. В то же время удачная политика Москвы в середине XVI века к трем основным районам государства присоединила еще два: среднее и нижнее Поволжье и южное “Поле”. Как в Поволжьи, так и в особенности на “Поле” создался несколько особый общественный строй, в значительной степени зависимый от перемен, происходивших в центральных районах. Наблюдатель, желающий охватить в общей характеристике внутренние процессы Московской жизни XVI века, невольно поражается их сложностью и разнородностью и уже в середине этого века ловит признаки грозного общественного распада, ведущего государство к смуте.

Из этих процессов наиболее заметен был тот, который мы можем назвать гонением на княжескую знать. С присоединением к Москве удельных земель их владельцы удельные князья становились в зависимость от Московских государей, “приказывались к ним в службу”. Первоначально служилые князья держались особо от бояр московских, и среда, окружавшая государя в Москве, официально именовалась “князи и бояре”. С течением времени московский служебный порядок втянул в себя удельных князей и их потомство: они стали получать наравне с боярством думные и придворные чины и смешались с нетитулованными боярами в одну служилую среду. Обычай “местничества” (то есть, счета степенью знатности) расположил эту среду известными слоями. Сверху держался слой наиболее родовитых князей (“старейшая братия”), за ними стали знатнейшие и стариннейшие роды московских бояр – “исконивечных государских”, которые “ни у кого не служивали”, кроме московских государей. Далее, вперемежку следовали титулованные и простые служилые роды с меньшей знатностью (или “отечеством”) вплоть до “худых князишек”, потерявших имущество и знатность в неблагоприятных условиях московской жизни и службы. Однако же, войдя в состав московского боярства, княжеская знать все-таки не забывала своего династического происхождения и владельческих привычек. Некоторые “княжата” помнили, что они происходят даже от старших княжеских линий сравнительно с линией московских государей. Пережитки удельного строя сохраняли за княжатами в их наследственных землях такие владельческие права, которые делали их “государями” в их княженецких вотчинах: у них был свой “двор”, свои служилые люди; они сами судили население своих земель; они “жаловали” из своих земель деревни и пожни церквам и отдельным лицам. По выражению одного современника, они были “государи всея Русские земли”, зависимые только от московского великого князя, который был “всея Русские земли государям государь”.

Княженецкая “порода” и княженецкие “вотчины” были такими устоями для среды княжат, которые делали ее положение в Москве независимым от личного усмотрения государя. “За службу жалует государь поместьем и деньгами, а не отечеством”, говорилось тогда, а потому люди высокой породы властно шли “по отечеству” всюду на первые места, ссорились из-за них и не искали воли и ласки великого государя для их занятия. Государи могли сослать и даже казнить отдельных неугодных им княжат, но не могли устранить всю среду княжеской знати от правительственного первенства и не имели возможности править государством без этой среды. Чтобы освободить монарха от сотрудничества такой ненадежной и неудобной помощницы, необходима была какая-нибудь общая мера. До нее, однако, московские князья до середины XVI века не додумались. Решительнее поступали они с княженецкими вотчинами. От времени Ивана III уже сохранились ограничительные постановления о таких вотчинах: княжатам запрещалось бесконтрольно распоряжаться своими землями, продавать и завещать их; правительство прибегало иногда к конфискации княжеских земель, а иногда меняло их на другие земли из своего земельного фонда. Ревнивое и подозрительное внимание власти к княжескому землевладению в общем понятно. Крупные княженецкие вотчины лежали в основе экономической силы княжат, и правительство могло опасаться, что княжата в случае надобности бросят подвластное им население в политическую борьбу против Москвы. Оппозиционное настроение княжат иногда становилось явным; их традиционное стремление к соправительству с государем было постоянным. В юности Грозного особенно ясно сказалась княженецкая тенденция в деятельности так называемой “избранной рады” – того интимного кружка придворных, который образовался под руководством “попа Сильвестра” в помощь впечатлительному и доверчивому царю. И любопытно, что как только этот кружок получил влияние, он сейчас же схватился за свои княженецкие вотчины. Грозный впоследствии жаловался, что его соправители, снявшие с него всю власть, возвратили себе “грады и села”, отобранные у княжат его дедом, и разрешили свободное обращение княжеских земель, взятых под контроль московской властью. Испытав на себе воздействие приближенных им неосторожно княжат, Грозный остро почувствовал желание освободить власть государя от всего того, что ей мешало со стороны родовой аристократии, – во-первых, от постоянных местнических притязаний княжат, а во-вторых, от княженецких вотчин, которые еще оставались в руках у князей. Средство для этого Грозный нашел в изобретенной им “опричнине”.

Суть опричнины состояла в том, что царь решил применить к областям, в которых находились вотчины служилых княжат, тот самый “вывод”, какой, как мы видели выше, был применен в Великом Новгороде и вообще применялся к покоренным Москвой землям. Это был испытанный прием ассимиляции, которым московский государственный организм усваивал себе новые общественные элементы, в корень истребляя возможность местного сепаратизма. Решительное средство, рассчитанное на внешних врагов, Грозный направил на внутреннюю “измену”: он задумал вывести княжат из их старинных родовых гнезд на новые места, порвать тем самым их связь с местным обществом и разрушить их материальное благосостояние. “Вывод” удельной знати и конфискацию ее земель Грозный произвел не просто, а обставил дело такими действиями и начал его таким подходом, что возбудил общее недоумение как своих подданных, так и иностранцев. Начал он с того, что отказался от власти и покинул Москву. Этот, – конечно, мнимый – отказ он взял назад по просьбе москвичей с условием, что никто не будет ему перечить в его борьбе с изменой: “опала своя класти, а иных казнити, и животы их и сстатки (имущество, достатки) имати, а учинити ему на своем государстве себе опришнину: двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной”. Этот двор с особыми боярами и дворянами (“тысячью голов” опричников), с городами и волостями, к нему приписанными, стал базою для всей операции “вывода”. Грозный начал последовательно забирать в опричнину, в ведение своего нового двора, земли, которые составляли старую удельную Русь и в которых сосредоточивались вотчины княжат. На этих землях царь “перебирал людишек”, то есть землевладельцев: иных “принимал” к себе в новую “опришнинскую” службу, а других “отсылал”, иначе говоря, выгонял прочь из их владений, давая им другие земли (и притом вместо вотчин поместья) на окраинах государства. В течение двадцати лет (1565-1584) опричнина охватила половину государства и разорила все удельные гнезда, сокрушив княжеское землевладение и разорвав связь удельных “владык” с их родовыми удельными территориями. Цель Грозного была достигнута, но с такими последствиями, которые вряд ли были нужны и полезны. Взамен уничтожаемых “княженецких вотчин”, представлявших собою крупные земельные хозяйства, вырастали мелкие поместные участки: при этом разрушалась сложная хозяйственная культура, созданная многими поколениями хозяев княжат; гибло крестьянское самоуправление, жившее в крупных вотчинах; отпускались на волю боярские холопы, менявшие сытую жизнь боярского двора на голодную и бесприютную вольность. Самая суть производимой реформы – превращение крупной и льготной формы землевладения в форму мелкопоместную и обусловленную службой и повинностями – должна была вызвать недовольство населения. А способы проведения реформы вызывали его еще более. Реформа сопровождалась террором. Опалы, ссылки и казни заподозренных в измене княжат и иных людей, вопиющие насилия опричников над “изменниками”, кровожадная злоба и распутство самого Грозного – пугали и озлобляли народ. Он видел в опричнине непонятный и ненужный террор и не угадывал ее основной политической цели, которой правительство открыто не объясняло.

Такова была пресловутая опричнина Грозного царя. Направленная против знати, она тяготела над всем населением; имея целью укрепление государственного единства и верховной власти, она расстраивала общественный порядок и сеяла общее недовольство. Правда, знать была ею разбита и развеяна, но ее остатки не стали лучше относиться к московской династии и не забыли своих владельческих преданий и притязаний. Не успел Грозный закрыть глаза, как в самую минуту его кончины Москва уже бурлила в открытом междоусобии по поводу того, быть вперед опричнине или не быть, а княжата, придавленные железной пятой тирана, уже поднимали голову и обдумывали способы своего возвращения к власти. Наблюдая Москву в ближайшие годы после смерти Грозного, англичанин Дж.Флетчер находил, что “варварские поступки Грозного так потрясли все государство и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую ненависть, что, по-видимому, дело должно кончиться не иначе, как всеобщим восстанием”. Так определялись прямые политические результаты опричнины; но у нее были и результаты косвенные, повлиявшие на развитие социального кризиса в государстве.

2. Поместная система и крестьянская “крепость”

Этот кризис был весьма сложен. В общем он заключался в том, что трудовая масса, земледельческая в волостях, торгово-промышленная в городах московского центра, была сорвана со своей оседлости теми условиями быта, какие создались в XVI столетии в результате деятельности московского правительства под давлением военных и политических необходимостей.

Как уже было упомянуто, московская власть деятельно умножала свои боевые силы, верстая на поместья все большее и большее число служилых людей. Она вербовала их во всех слоях московского населения, переводя на государеву службу и снабжая поместьями даже частновладельческих холопов. Только в самом исходе XVI века, когда в центральных областях количество служилых людей достигло желаемой степени, явилась мысль, что в государеву службу следует принимать с разбором, не допуская в число детей боярских “поповых и мужичьих детей и холопей боярских и слуг монастырских”. Складываясь из лиц самых разнообразных состояний, служилый класс рос с чрезвычайной быстротой. Он требовал для своего хозяйственного обеспечения громадного пространства земель, и эти земли отводились ему преимущественно в южных и западных частях государства, по близости от возможного театра войны (с татарами, литвой и “немцами”), а также вокруг самой Москвы. Мало-помалу, на всем этом пространстве служилое землевладение достигло крайнего развития в том смысле, что захватило в свой оборот все земли, кроме части собственно государевых (“дворцовых”) и церковных. При этом, разумеется, тяглое население оказалось сплошь на частновладельческих землях, и гражданская свободная крестьянская община исчезла. Общинно-податное устройство крестьян могло сохраниться лишь там, где крупное частновладельческое хозяйство охватывало целиком исстаринную бытовую крестьянскую волость, или же там, где оно находило свою выгоду в сохранении “мирского” самоуправления под надзором вотчинной власти. Естественный рост поместного землевладения и сопряженной с ним крестьянской “крепости” был круто осложнен и ускорен опричниной Грозного. Она, во-первых, распространила порядок поместного владения на княженецкие вотчины, пуская их в поместную раздачу наряду с остатками “черных” государственных земель, и этим окончательно искореняла крестьянское самоуправление в государственном центре. А во- вторых, опричнина, действуя приемами свирепого террора, сообщила аграрной реформе характер общественного бедствия, наступившего внезапно и разорявшего безжалостно страну. Рассказы современников (иностранцев Таубе и Крузе, например) о ликвидации княжеских хозяйств в опричнинском порядке поражают нас гнусною жестокостью этого порядка. Вот почему именно с развитием действий опричнины соединились, в 70-х годах XVI века, первые признаки тех последствий, какие повлекло за собой возникновение крестьянской “крепости” в условиях поместной системы. Этими последствиями были – массовый крестьянский “выход” из коренных областей государства на окраины и в зависимости от него опустение государственного центра.
3. Крестьянский “выход” и опустение Московского центра

Это было основное явление в хозяйственной жизни Московского государства того времени. Трудовое население центра не желало оставаться на местах, где оно теряло личную свободу и с ней прежнюю возможность пользоваться и распоряжаться землей, на которой оно сидело и трудилось. В нем как бы оживала вековая тяга на “новые землицы”, и при первом же случае крестьянин и холоп “сходили” с боярского двора и постылой помещичьей пашни, мало думая о соблюдении законных условий “крестьянского выхода” и холопьей “отпускной”. Политическая обстановка того времени очень способствовала такому уходу: московская власть деятельно закрепляла за собою завоевания Грозного. На широких пространствах бывшего Казанского царства (по-московски “Низа”) ставились города с людными гарнизонами и водворялись служилые землевладельцы, а с ними вместе на новых землях, государевым жалованием, возникали и монастырские вотчины. Это землевладение нуждалось в крестьянском труде, а новые города нуждались в военном и торгово-промышленном люде. Выходя из своих старых гнезд, с верхней Волги и с верхней Оки, крестьяне и холопы хорошо знали, куда им можно идти. Само правительство звало этих “верховых сходцев” для заселения новых городов и пограничной укрепленной черты в “Понизовьи” (на Волге), а также на “диком поле” (на юг от средней Оки в черноземном пространстве). Новые места манили к себе переселенцев своим простором, прелестью климата, богатствами почвы, лесов и рек. Выходило так, что власть одними мерами как бы гнала угнетаемый народ из внутренних областей, а другими – привлекала его на окраины, обаятельные для поселенцев и без всяких казенных приглашений. Последствия такого порядка вещей скоро сказались. В центре государства создался острый хозяйственный кризис, вызванный недостатком рабочих рук. Выход трудовой массы влек за собою хозяйственную пустоту. Писцовые книги второй половины XVI века отмечали очень много “пустошей, что были деревни”; вотчин пустых и поросших лесом; сел, брошенных “за пустом” без пашни. Местами была еще жива память об ушедших хозяевах, и пустоши еще хранили на себе их имена, а местами и хозяева уже забыты и “имян их сыскати некем”*… Всего более терпели от “пустоты” мелкие хозяйства простых служилых людей: малопоместному человеку не с чего было явиться на службу и “вперед было собратися нечем”; он сам шел “бродить меж двор”, то есть побираться, бросая опустелое хозяйство на произвол судьбы. Крупные же землевладельцы – служилые и церковные – обладали большей экономической устойчивостью. У них была возможность манить к себе крестьян податными льготами, которыми они располагали. Сохранившееся на их землях “мирское” устройство крестьян привязывало к ним народ. Наконец, и уйти от крупного владельца было не так легко, ибо он имел всякого рода способы догнать и вернуть беглеца. Крупные хозяйства не только удерживали за собою свою рабочую силу, но и норовили “перевозить” к себе крестьян и кабалить холопов со стороны, пользуясь для этого всякого рода законными и незаконными средствами. “Перевоз” крестьян из чужих хозяйств и другие виды борьбы за рабочие руки тогда приняли характер общественного бедствия. В обычные сроки крестьянского перехода (около “Юрьева дня осеннего”) развивалась целая кампания крестьянской “возки”: одни принимали все меры, до открытого насилия включительно, чтобы не выпустить крестьян из своих владений; другие же пускали в ход все средства, даже силу, чтобы добыть себе крестьян из чужих хозяйств. В результате этой борьбы проигрывал бедный и мелкий землевладелец, выигрывали же крупные и богатые хозяева, уже просто потому, что они были экономически сильнее. Бесконечное “насильство” в данном деле озабочивало правительство. Еще при Грозном были принимаемы какие-то, нам точно неизвестные, меры относительно крестьянского “вывоза” и было дано какое-то “уложенье”, чтобы крестьян насильством не возили, или чтобы их и вовсе не возили в известные сроки – в “заповедные лета”, которые точно наперед определялись правительством. Этим временно отменялось право крестьянского “выхода”. Отмена существовала уже при Грозном и продолжалась до самого конца XVI века; стало быть, она хотя признавалась временной (“до указа”), но была длительной и простирала свою силу на целые десятилетия. Приостановка “крестьянской возки” имела в виду вообще удержать рабочее податное население на местах и прекратить его массовый уход, а затем – закрепить его за “воинскими людьми” в мелких поместьях и удержать от перехода на льготные земли крупных и льготных владельцев, от которого “великая тощета воинским людям прииде”.

______________________

* Вот цифровые данные по столичному Московскому уезду за 1585-1586 годы. В 13 станах уезда писцовые книги показывают до 100.000 четей (полудесятин) пахотных земель. Из них пустует до 32.000 четей в поместьях и вотчинах и, сверх того, 7.500 за отсутствием владельцев сдано из оброка; стало быть, до 40% пахотной земли вышло из нормального хозяйственного оборота. А остальные 60% распределены так: за помещиками 6% (6.227 четей), за вотчинниками 17% (17.272 чети) и за монастырями почти 37% (36.786 четей). Это значит, что служилые люди в Московском уезде к концу XVI века оставили впусте почти 2/3 общего количества пашни, которой могли бы владеть: сохранив за собою 23.500 четей, они забросили 39.500 четей. Данные по Новгородским пятинам за 1582-1584 гг. о распределении пашни сводятся к тому приблизительному выводу, что из общего количества пахотной земли в обработке было лишь 7.5% и пустовало 92.5%.

______________________

4. Московский город в XVI веке

Выход рабочего населения из внутренних областей государства выражался не только в том, что пустели сельские, пашенные хозяйства и дворы вотчинников и помещиков. Пустели и города, из которых уходило торгово-промышленное “посадское” население. Изучение данных по городам открывает перед исследователем печальную картину. В городах Замосковья, кругом самой столицы и на юг от нее, наблюдается отлив податного населения и замена его различными служилыми “чинами” как в городском “посаде” в тяглых дворах, так и на городской площади, “в торгу”. Та же необходимость государственной обороны, которая развила поместную систему над крестьянской массой, выжимала трудовое население и из городов. Правительство держало в них гарнизоны, состоявшие из “стрельцов” и иного звания “приборных людей”. На досуге от своих служебных обязанностей эти люди занимались промыслами и торгом, не неся на себе государева “тягла”, то есть податного бремени, и поэтому получали огромное превосходство над “тяглецами” в торгово-промышленной конкуренции. Кроме того, дворяне-помещики из уезда, которому принадлежал город, обязательно имели в городе “на приезд” свои “осадные дворы” и в них держали своих людей, “дворников”, которые тоже занимались торгом и промыслами. Наконец, уже вне связи с вопросом об обороне города, льготные землевладельцы, бояре и монастыри, подсаживали к государеву “посаду” свои частные “слободки” с зависимыми от них людьми, торговавшими и промышлявшими, а государевых податей не платившими. В таких условиях тяглый посадский “мир” в городах Московского центра не был хозяином своего посада и торга. Стесненный конкуренцией пришлых и чуждых ему служилых, боярских и монастырских людей, он бросал свою оседлость и “брел розно”, в поисках лучшей обстановки для своего труда. Такой процесс разложения городских податных общин и обращения городов из центров народно-хозяйственной жизни в административно-военные пункты происходил на всем протяжении XVI века. Московский город как бы умирал медленной смертью; вместо же него вырастала крепость. Исключением были только те города, которые лежали на торговых путях от столицы к северным гаваням на Мурмане и в устьях Сев.Двины. Возникший в середине XVI века торг с иноземцами, англичанами и голландцами, в морских корабельных “пристанищах” севера оживил торгово-промышленную деятельность тех городов (Ярославля, Вологды и др.), которые стояли на путях от центра к Белому морю и втянулись в торговый оборот. Но именно это новое обстоятельство в русской экономической жизни, – благодетельная для русского севера Беломорская торговля, – нанесло окончательный удар благосостоянию Великого Новгорода и его области. Новгородская торговля под московской властью постепенно падала – и не только потому, что Москва истребила новгородское боярство, руководившее этой торговлей. На место удаленных из Новгорода местных капиталистов явились московские, правительство готово было всячески поощрять их на новом поприще их деятельности. Упадок торговых оборотов Новгорода зависел от причин международных, именно от упадка Ганзы и роста Ливонских городов, которые стремились к наиболее грубым и для них выгодным способам эксплуатации русского рынка. Они запирали выход на Балтику для московских и новгородских купцов и не позволяли русским “торговати у них с Заморцы самим без обид”. За это-то угнетение русского торга и свободный выход к морю начал (в 1558 году) Грозный свою Ливонскую войну. Но затянувшаяся война не привела к успеху, а между тем прекратила почти весь торговый обмен на западных Новгородских рубежах. Возможность завязать сношения с Европой через Северный океан подоспела как раз вовремя и, если можно так выразиться, повернула торговую Москву надолго лицом от запада на север. Оживились северные торговые пути и города, и уже независимо от военных обстоятельств стали глохнуть города и пути западные. Сам Новгород в течение второй половины XVI века постепенно хирел и терял свое население: с 1546 года по 1582 год его населенность с 5.000 дворов спустилась до 1.000, иначе говоря, он потерял до 80% жителей*. Так же пустели и другие города и “пятины” Новгородского края. К войне и к торговому параличу, вызванному войной, присоединились здесь и другие причины: по современным выражениям, край пустел, кроме войны, “от царевых податей”, “от помещикова насильства”, “от хлебного недорода”, “от опричнины” и т.п. По сложности разрушительных влияний Новгородское запустение явно превосходит прочие области государства и получает характер “ужасающего по своим размерам несчастья” (слова Н.Ф.Яницкого). Можно сказать, что вся Новгородская страна обратилась “в пусто” и только в самом конце XVI века наблюдаются в ней некоторые, впрочем слабые, признаки возрождения хозяйственной жизни и некоторый прирост населения.

______________________

* Последними исследованиями (A.M. Гневушева, Н.Ф. Яницкого и О.Ф. Терешкевич) доказано, что опустение Новгорода совершалось с правильной постепенностью и что известный погром Грозного в 1570 году не произвел большого опустошения в Новгороде: процент запустения в этом году не выше, чем в ряде соседних лет.

При перепечатке просьба вставлять активные ссылки на ruolden.ru
Copyright oslogic.ru © 2024 . All Rights Reserved.