Труды Я. К. Грота
III.
Очерки из истории Русской литературы.
(1848–1893).
Приготовительные занятия Пушкина для исторических трудов
Напечатано в Русском Вестнике 1862 года.
История Пугачевского бунта была издана Пушкиным в конце 1834 года с предисловием, которое помечено: “2 ноября 1833 г. Село Болдино” {Объявление о продаже её помещено в фельетоне Северной Пчелы, 29 декабря 1834 г., No 296. Цена книги была 20 р., а с пересылкою 22 р. (ассигн.). Рукопись этого сочинения, составляющая толстую листовую тетрадь, но только отчасти писанная самим Пушкиным, хранится ныне в Императорской Публичной библиотеке. Предисловие переписано рукой товарища Пушкина по лицею, М. Л. Яковлева. Между приложениями подшиты печатные листы из книги: Записки о жизни и службе Бибикова.}.
В этом предисловии он говорит, что сверх официальных документов, обнародованных правительством, и известий иностранных писателей, он пользовался некоторыми рукописями, преданиями и свидетельством живых.
Далее из этого же предисловия видно, что дело о Пугачеве осталось тогда не распечатанным. Пушкин прямо упоминает о том и изъявляет надежду, что будущему историку, которому позволено будет распечатать дело о Пугачеве, легко исправить и дополнить его труд.
Какими же рукописями пользовался Пушкин? В своем возражении на критику Броневского, напечатанную в Сыне Отечества, он говорит: “я прочел со вниманием все что было напечатано о Пугачеве, и сверх того 18 толстых томов in folio разных рукописей, указов, донесений и пр.”
В материалах для биографии Пушкина, изданных Анненковым (стр. 360), сказано, что он получил право сноситься с С.-Петербургским архивом Инспекторского департамента и с Московским отделением его; что вместе с тем ему открыт был главный Московский архив министерства иностранных дел, которому посвятил он несколько месяцев 1836 г., и что с сокровищами Государственного архива он ознакомился под руководством и наблюдением графа Д. Н. Блудова. В этих указаниях не довольно точно обозначены эпохи и цели занятий Пушкина в разных архивах.
Главными и почти единственными рукописными источниками при названном труде служили ему документы, хранящиеся в архиве Инспекторского департамента Военного министерства, частью в С.-Петербурге, частью в Москве {С разрешения бывшего военного министра Д. А. Милютина, я имел в руках две толстые переплетенные книги здешнего архива Инспекторского департамента, которыми пользовался Пушкин.}. Они состоят большею частью в переписке Военной коллегии с местными начальниками, в бумагах, касающихся преимущественно численного состава и передвижения войск, в манифестах Пугачева и допросах некоторым из его сообщников. Притом, в этих книгах более обильные материалы относятся только к первой половине бунта, которая потому и разработана у Пушкина с большею полнотою и точностью нежели последняя половина, — период назначения Панина, преследования Пугачева Михельсоном, поимки самозванца, следствия и суда над ним. Вот почему и из документов этой второй эпохи Пушкин не напечатал почти ничего в приложениях к своей книге.
В возражениях на критику Броневского он говорит, что имел намерение приготовить второе, более совершенное издание своего труда. “Я собирался”, сказано в самом начале этой анти-критики, “при другом издании исправить замеченные погрешности”… Вот почему уже вскоре после напечатания Истории Пугачевского бунта Пушкин, конечно побуждаемый критикою, стал искать новых материалов для изучения этой эпохи. Между прочим, зная об участии Державина в действиях против Пугачева, он обращался к родственникам поэта с просьбою позволить ему просмотреть записки, а может-быть и другие бумаги покойного относящияся к пугачевщине.
Об этом свидетельствуют следующие строки из письма вдовы Державина Дарьи Алексеевны к K. М. Бороздину, от 28 июля 1834 г., из села Званки: “Благодарю тебя, душа моя Константин Матвеевич, за уведомление в рассуждении моей бумаги. И я твоих же мыслей — оставить оное до моего возвращения, тем более что оная бумага и переписана в скорости быть не может. И так скажи, душа моя, об этом Леониду {Леониду Николаевичу Львову, племяннику Державина по жене. Бороздин был женат на сестре этого Львова, Прасковье Николаевне.}, дабы он извинился перед Пушкиным и сказал бы ему, что прежде моего приезда удовлетворить его нельзя по причине той, что оная бумага не одно пугачевское дело в себе заключает, следственно посему надо прежде оную рассмотреть, а без себя оное мне сделать не возможно”.
Вероятно, и по возвращении Дарьи Алексеевны в город, бумаги её мужа не были доставлены Пушкину: по крайней мере нет никаких данных для предположения, чтоб они были в руках его.
Счастливее был он в своих стараниях найти доступ к актам Государственного архива. Здесь кстати проследим весь ход дела по допущению его к разным хранилищам этого рода.
23 июля 1831 года граф Бенкендорф, по высочайшему повелению, уведомил графа Нессельроде, чтоб он определил в коллегию иностранных дел “известного нашего поэта титулярного советника Пушкина” с дозволением отыскивать в архивах материалы для истории Петра I. К этому Бенкендорф присоединил свою просьбу назначить Пушкину жалованье.
В этой бумаге чин Пушкина означен был ошибочно. В записке, представленной государю 12 января 1832 г., граф Нессельроде, докладывая, что во исполнение высочайшей воли коллежский секретарь Пушкин определен в коллегию и потом пожалован в титулярные советники, испрашивал, благоугодно ли, чтоб ему открыты были и все секретные бумаги, как-то: о первой супруге Петра, о царевиче Алексее, также дела бывшей тайной канцелярии.
Государь решил этот вопрос тем, чтобы секретные бумаги были открыты Пушкину не иначе как по назначению графа Блудова {С 1832 года министра внутренних дел, а перед тем товарища министра народного просвещения и пр.}. Вместе с тем повелено было, чтобы Пушкин прочтением дел и составлением из них выписок занимался в коллегии и ни под каким видом не брал вообще вверяемых ему бумаг к себе на дом. Об этом Нессельроде уведомил графа Дмитрия Николаевича 15 января, через три дня после доклада.
Между тем Пушкин возымел мысль написать историю Суворова, и в начале 1833 г. возникает, вследствие этого, переписка по военному министерству. 8 февраля того же года граф А. И. Чернышев, вероятно по поводу личного объяснения, просил его “уведомить, какие именно сведения нужно будет ему получить” из этого министерства для сказанной цели. “Приношу вашему сиятельству”, отвечал Пушкин, “искреннейшую благодарность за внимание оказанное к моей просьбе. Следующие документы, касающиеся истории графа Суворова, должны находиться в архивах главного штаба:
1) Следственное дело о Пугачеве.
2) Донесения графа Суворова во время кампании 1794 г.
3) Донесения его 1799 г.
4) Приказы его к войскам.
“Буду ожидать от вашего сиятельства позволения пользоваться сими драгоценными материалами”. (Письмо ошибочно помечено 7-м февраля, вероятно вместо 9-го).
Означенных тут дел в здешнем архиве Инспекторского департамента не оказалось, и потому о них тотчас же написано в московское отделение архива, а между тем к Пушкину отправлены 25 февраля, при отношении военного министра в третьем лице {“Его благородию А. С. Пушкину. Военный министр, препровождая при сем к А. С. Пушкину три книги” и проч. Отпуски с этого и других отношений к Пушкину засвидетельствованы служившим тогда в Военном министерстве М. Д. Деларю, также бывшим лицейским воспитанником и поэтом. Известно, как он пострадал чрез несколько времени за перевод весьма невинных стихов В. Гюго, напечатанный в Библ. для Чтения.}, отысканные здесь три книги, из которых две уже обозначены мною выше, а третья содержит письма и донесения Суворова за 1789, 90 и 91 года.
Вскоре были присланы из Москвы донесения Суворова во время компаний 1794, 99 и частью 1800-го, а также реляции его за два последние года. 8 марта эти материалы были препровождены к Пушкину опять при такой же бумаге Военного министра, с уведомлением, что приказов Суворова к войскам и следственного дела о Пугачеве не находится и в московском отделении архива.
Пушкин в тот же день отвечал графу Чернышеву:
“Доставленные мне, по приказанию вашего сиятельства из московского отделения Инспекторского архива книги получить имел я честь. Принося вашему сиятельству глубочайшую мою благодарность, осмеливаюсь беспокоить вас еще одною просьбою: благосклонность и просвещенная снисходительность вашего сиятельства совсем избаловали меня.
“В бумагах касательно Пугачева, полученных мною пред сим, известия о нем доведены токмо до назначения генерал-аншефа Бибикова, но донесений сего генерала в Военную коллегию, так же как и рапортов князя Голицына, Михельсона и самого Суворова, тут не находится. Если угодно будет его сиятельству оные донесения и рапорты (с января 1776 г. по конец того же года) приказать мне доставить, то почту сие за истинное мне благодеяние.
“С глубочайшим почтением, преданностью и благодарностью честь имею быть” и проч.
Вследствие этого письма, были вытребованы из Москвы и доставлены Пушкину (29 марта) рапорты Бибикова, князя Голицына и Суворова за 1774 год; рапортов же Михельсона в делах Военного министерства не оказалось.
Бумаги, полученные Пушкиным из этого ведомства и составлявшия двенадцать книг, оставались у него почти до конца 1835 г., то-есть еще год после издания сочинения его о Пугачевском бунте. В сентябре этого года дежурный генерал Главного штаба, граф Н. А. Клейнмихель, потребовал их обратно, так как в них встречалась по Инспекторскому департаменту надобность, Пушкину же они, вероятно, более не были нужны.
Пушкин в то время находился в Михайловском. Приехав оттуда, он поспешил исполнить это требование, и 19 ноября написал к генералу Клейнмихелю следующее письмо:
“Возвратясь из путешествия, нашел я предписание вашего высокопревосходительства, коему и поспешил повиноваться. Книги и бумаги, коими пользовался я по благосклонности его сиятельства графа Чернышева, возвращены мною в Военное министерство.
“Обращаюсь к вашему высокопревосходительству с покорнейшею просьбою: в Главном штабе находится одна мне еще неизвестная книга, содержащая последние письма и донесения генерала Бибикова (1774 г.). Мне было бы необходимо справиться с сими документами: осмеливаюсь просить на то соизволения вашего высокопревосходительства. “С глубочайшим почтением честь имею быть” и проч.
По приказанию генерала Клейнмихеля, в архиве Инспекторского департамента наведена была справка об упомянутой Пушкиным книге; но оказалось, что там её нет, и что она находится в архиве Генерального штаба (собственно Военно-топографического депо). Генерал Клейнмихель коротко отвечал Пушкину 29 января {Роковой день кончины Пушкина в следующем году.} 1836 года, что книги, которой он просит, “ни в здешнем, ни в московском архиве Инспекторского департамента нет”.
Таким образом Пушкин, адресовавшись не туда, куда следовало, не ознакомился с книгой, которая действительно находится в архиве Военно-топографического депо {См. статью мою: “Материалы для истории Пугачевского бунта” во 2-й кн. Записок Академии Наук 1862 года.}, и этим кончилась переписка его с военным министерством.
Переписка о дозволении пользоваться Государственным архивом для истории Пугачевского бунта началась не прежде 1835 года, то-есть уже после издания книги об этой эпохе. 2 февраля граф Бенкендорф сообщил Д. В. Дашкову, как министру юстиции, высочайшее повеление о допущении камер-юнкера Пушкина в сенатский архив для прочтения дела о Пугачевском бунте и составления из него выписки.
В то время существовала временная комиссия для разбора дел сенатского архива, и так как на основании правил, данных в руководство этой комиссии, пугачевское дело, как секретное, подлежало передаче в Государственный архив министерства иностранных дел, то Дашков испрашивал высочайшего разрешения, как ему поступить относительно Пушкина. Государь приказал дело о Пугачевском бунте в восьми запечатанных пакетах передать в Государственный архив, и о допущении туда Пушкина уведомить графа Нессельроде, которому Дашков и сообщил об этом 21 февраля.
Затем, конечно по соглашению между обоими министерствами, дело о Пугачеве из сената доставлено было прямо к Пушкину. Распечатав восемь связок, в которых оно заключалось, он не нашел в них главнейшего, по его словам, документа, — допроса, снятого с Пугачева в Москве. Поэтому Пушкин, письмом 28 августа того же года, просил заведывавшего тогда Государственным архивом Василия Алексеевича Поленова, снестись о том с начальником архива Московского, А. Ф. Малиновским, которому де вероятно известно, где находится сей документ.
Желание Пушкина было исполнено, хотя и не скоро. 20 сентября К.К. Родофиникин писал к Малиновскому но этому предмету. Малиновский отвечал, что в Московский архив никаких официальных бумаг о Пугачеве не поступало, но что в архивской библиотеке находятся собранные приватно его предместниками, Миллером и Бантыш-Каменским, современные материалы: из портфеля Миллера шесть таких тетрадей, и том in-folio разных бумаг, внесенный в архив Бантыш-Каменским в 180S году. Эти материалы были препровождены в здешний Государственный архив, и конечно сообщены Пушкину.
По смерти его, граф Бенкендорф, отношением 6 февраля 1837 г., просил графа Нессельроде доставить ведомость всем бумагам из разных архивов, которые были выданы Пушкину чрез министра Иностранных дел. Нессельроде отвечал, что Пушкин занимался бумагами архивов в самом доме министерства, для чего отведена была особая комната, и возвращал дела по мере их прочитывания; не возвращенною же осталась только рукопись сочинения Корба, которую граф и просил доставить. За болезнью Бенкендорфа, Дубельт уведомил 24 марта, что между книгами и бумагами покойного поэта рукопись Корба не оказалась, и что он просил Жуковского возвратить эту рукопись, если она впоследствии отыщется.
Из всех этих сношений видно, как серьёзно наш гениальный писатель смотрел на предпринятый им труд, и как деятельно заботился об усовершенствовании его. Но, начав вскоре издавать журнал, он не успел уже заняться разработкою новых материалов, и сам сомневался в возможности переделать свою книгу; это видно из слов той же антикритики, напечатанной в 3-м томе Современника 1836 гада.
Пушкин тут говорит, что он решился отвечать Броневскому, “тем более что История Пугачевского бунта, не имея в публике никакого успеха, вероятно не будет иметь и второго издания”. Можно однакож полагать, что такой строгий к самому себе писатель как Пушкин рано или поздно возвратился бы к своему труду, если бы тому не помешала ранняя смерть его; но как бы ни было, История Пугачевского бунта осталась в своем первоначальном виде.
Недостаток знакомства с самыми важными источниками не мог не отразиться на этом сочинении и надобно еще удивляться относительному обилию верных и точных сведений собранных Пушкиным, если вспомнить как мало времени он употребил на всю эту работу, и как мало имел навыка в исторических исследованиях. Впрочем иногда заметно, что он не вполне пользовался и теми материалами, какие были в руках его, и довольствовался легкими, хотя и мастерскими очерками, когда можно было развить предмет с большею подробностью. Даже некоторые из документов, им самим напечатанных, остались у него как будто без приложения к делу.
По словам самого Пушкина (в ответе Броневскому), он посвятил два года, то-есть 1833 и 1834, на составление Истории Пугачевского бунта. Принимая в расчет другие труды, которые занимали его в то же время, мы должны значительно сократить этот срок. Вероятно, первый том, в котором самый текст состоит только из 168 страниц довольно разгонистой печати, был закончен уже в 1833 г., на что указывает и предисловие, помеченное 2-м ноября этого года. В 1834 же происходило напечатание как этого тома, так и второго, содержащего одни приложения.
Я уже сказал, что в этих приложениях заключаются почти одни извлечения из дел Инспекторского департамента. О каких же 18 толстых томах in-folio Пушкин в ответе Броневскому говорит, что прочел их со вниманием? Не надо забывать, что этот ответ писан был уже спустя по крайней мере полтора года после появления Истории Пугачевского бунта. Пушкин говорит тут не об одних бумагах, прочитанных до напечатания этого труда, но и о тех, которые он имел в руках уже после, когда задумывал второе издание книги. Под этими 18 томами следует разуметь, во-первых, 2 тома из петербургского архива Инспекторского департамента, и 8 книг из московского отделения этого архива; во-вторых, 8 связок, впоследствии доставленных Пушкину из сената и им распечатанных.
Из слов самого Пушкина в его антикритике, видно, что он придавал особенную цену второму тому своей книги. “Взглянув, говорит он, на приложение к Истории Пугачевского бунта, составляющий весь второй том, всякий легко удостоверится во множестве важных исторических документов, в первый раз обнародованных {Дополнения к ним, собранные мною из разных архивов, напечатаны в Записках Академии Наук.
Из сведений, представленных здесь, объясняются, между прочим, и слова, до сих пор мало понятные, в предисловии к книге Пушкина: “Сей исторический отрывок составляет часть труда, мною оставленного”. Этим трудом была, как мы видели, задуманная поэтом История Суворова.}…
Признаюсь, я полагал себя в праве ожидать от публики благосклонного приема, конечно, не за самую Историю Пугачевского бунта, но за исторические сокровища к ней приложенные”. Сверх этих документов Пушкин приложил к своему труду портрет Пугачева, карту, именной указатель и несколько fac-similé.