А. В. Арсеньев
Старые бывальщины
Исторические очерки и картинки
С.-Петербург
Издание А. С. Суворина
1892 г.
Неудачный карьерист.
(Мнимый заговор на жизнь императора Александра I).
I.
Поручик Семеновского полка Алексей Петрович Шубин, потомок елисаветинского “сержанта-фаворита” Шубина, проснулся в самом скверном настроении духа и с головной болью после вчерашнего кутежа. Накинув халат, поручик крикнул камердинера и спросил крепкого кофе.
На подносе, вместе с кофе, камердинер принес ему два письма.
— Кой еще там черт! проворчал хриплым голосом поручик и порывисто сорвал печать с одного пакета. Это было приглашение одного из товарищей-офицеров о подписке между семеновцами на ужин “с дамами”. При этом сообщалось, что по случаю предстоящего полкового праздника затевается особенное пиршество. “Вообще, ты в последнее время — говорилось в письме — как-то особенно редко появляешься на товарищеских попойках. Скуп стал ты, что ли, или заважничал?.. И то, и другое нехорошо относительно товарищей, и может быть истолковано ими в худую сторону. Предупреждаю тебя по-дружески. Подписные деньги можешь внести хоть сегодня же, но никак не позже трех дней”:
— Черт подери! Этого еще не доставало! зарычал поручик и бросил письмо далеко от себя.
— Где я возьму эти деньги?.. И так кругом в долгу — кредиторы грозят жаловаться, и тогда мне не сдобровать!
Другое письмо было от отца.
“Любезный Сын Алексей!
“Я с прискорбием замечаю, что ты, не внимая советам родителей твоих, ведешь в Петербурге жизнь развратную и разорительную. Таковое непокорство твое весьма огорчительно нам, а наипаче потому, что ты оказываешь мне дерзость и неуважение, и словесно и письменно. Ты пишешь, что гвардейская служба требует больших расходов, а я скажу тебе, что я сам служил побольше твоего и знаю, что с умом можно жить на те деньги, что мы с матерью посылаем тебе. Все же твои долги я заплатить не могу и объявляю тебе, что с сего времени ты не получишь от меня ни денежки сверх того, что я посылал, и долговые записки твои платить не буду. Помни это и будь благоразумнее. Времена нонче тугия, хлебу был недород, да и скотский падеж был у нас, и я продал двадцать душ без земли на вывод генеральше Зинаиде Федоровне”…
Поручик злобно фыркнул и, также недочитав письмо, швырнул его и схватился руками за голову…
— Ах, я несчастный, несчастный! шептал он, склоняясь над столом.– И что он, старый дурак, не убирается! вдруг вскочил поручик с места, — давно бы пора ему на покой, а он кряхтит, как кикимора, над деньгами, а тут вывертывайся, как хочешь!.. Не даст! ни гроша не даст, коли уж сказал — я его знаю! рассуждал сам с собой поручик, ходя из угла в угол… Вот когда беда-то!.. настоящая беда пришла!.. Надо что-нибудь придумать, надо вывернуться, наконец, из этой нужды, а то хоть выходи в отставку…
Поручик Шубин глубоко задумался.
Через час он, гремя саблею, уже спускался с лестницы, сел в дожидавшуюся у подъезда линейку и поехал “обделывать дела”, чтобы не ударить в грязь лицом перед товарищами, которые начали уже поговаривать что-то о скупости и заносчивости.
Поручик знал, что это значит, понимал, что этим самым ему дается косвенный намек на отставку или перевод в армию, и самолюбие его страдало неимоверно. Молодой и гордый Шубин не мог допустить мысли о позорном переводе в армию…
— По бед-но-сти!.. шевелилась в его голове неотвязная мучительная мысль, — скажут: “коли ты нищий, так чего и совался в гвардию… не марал бы мундира… Честь гвардейского мундира дороже всего!”
— Нет, я не допущу себя до этого позора! Я покажу себя, чего бы мне это ни стоило!…
Поручик велел кучеру остановиться у модного портного, где заказывала себе платье вся военная знать, и вошел туда. Добрых полчаса пробился он с хозяином полужидом-полуфранцузом, убеждая поверить в кредит и уверяя, что чрез две недели он получит “со своих земель” чуть ли не сотни тысяч и, наконец, уладив кое-как дело, весь красный и злой вышел из магазина. Предстояло еще труднейшее дело: достать денег.
Около гвардейских офицеров всегда трется целая орава разных ростовщиков, готовых за огромные проценты ссудить несколько сотен рублей, но для Шубина и этот источник был почти совсем закрыт. Он задолжал уже всем и никому не платил, как следует, да, кроме того, чуткие ростовщики пронюхали, что поручик беден, а отец его не платит долгов сына, владея незначительным имением.
Они не могли рассчитывать поживиться хорошо даже и после смерти отца, и потому Шубину было труднее, чем кому либо из его товарищей побогаче, достать от этих негласных благодетелей денег на предстоящие расходы.
Он знал это, понимал, какое унижение должен будет вынести, уговаривая этих иудеев ссудить ему рублей двести-триста, и все-таки ехал к ним, гонимый фатальной необходимостью “поддержать честь гвардейского мундира”… О, проклятая необходимость! Сколько ты погубила молодых и недюжинных сил! Сколько полезных деятелей родной страны превратила в преступников, сколько отцовских дворянских капиталов пересыпала в руки темных, из грязи вылезших людей гешефта. Какие роскошные имения рухнули и разнесены по бревну, подточенные тобою!.. Ты сыграла в числе других факторов свою большую историческую роль в деле пресловутого “смешения сословий”!..
У одного из подъездов на Большой Морской Шубин остановился и отправился к одному “благодетелю”, занимавшемуся ростовщичеством не гласно и не от своего имени. Тут поручику пришлось пустить в ход всё своё красноречие и всю дипломатию, и через два часа лжи и унижения он добыл драгоценные двести рублей, дав заемное письмо на четыреста.
С облегченным сердцем сел поручик на дрожки, чтобы сейчас же истребить добытые деньги. Подписная сумма была внесена, а через несколько времени поручика Шубина можно было уже видеть в модном ресторане весело шутившим среди офицерской молодежи.
— Черт возьми, господа, а не устроить ли нам завтра вечером катанье и жженку? сказал кто-то из офицеров.
— Отлично, господа! прихватим дам! подхватили другие голоса, и вечер тотчас же был организован.
Все наличные офицеры должны были к вечеру съехаться в назначенное место.
Кошки скребли на душе поручика, но… noblesse oblige!.. Мысль о будущем он старался гнать как можно дальше.
На другой день окна ресторана, где происходил кутеж офицеров, гремели от восклицаний и тостов, а на скрещенных шпагах пылали головы сахару, облитые ромом. Роскошная белокурая француженка, любовница одного из участников, вся раскрасневшаяся от выпитого вина, разливала пылающую жженку из большой серебряной чаши по стаканам…
Неприглядное “будущее” далеко-далеко исчезло из глаз Шубина под обаянием ароматного и возбуждающего настоящего…
В приятном полузабытьи ехал он домой уже когда совсем рассвело и бросился на постель, но ему попалось под руку письмо отца, полученное утром, и он с яростью разорвал его в мелкие куски…
II.
Поручик Шубин стал часто задумываться и часто даже в приятельской компании отвечал невпопад, вызывая взрывы смеха и шутки.
— Влюбился ты, что ли? спрашивали товарищи-офицеры.
— Нет, господа! он выдумывает новую машину!
— Вернее всего, что влюбился, господа! Я за ним кое-что замечаю: с недавнего времени он что-то томно посматривает на одни окна.
Шубин при этом приободрялся и старался казаться веселым, но чрез несколько времени тайная дума снова овладевала им помимо его воли…
— Скажи, пожалуйста, в самом деле, обратился раз к нему, по окончании ученья, его товарищ по полку, полковой адъютант Константин Маркович Полторацкий, — что ты в последнее время стал как-то особенно рассеян и задумчив?… Конечно, это не любовь, как шутят, — что же это такое?
— Ах, Костя, отвечал Шубин, — у меня есть важная причина задуматься… И ты на моем месте задумался бы…
— Черт возьми! вот никогда бы не задумался, а обрубил бы сразу: влюблен — женился бы, не отдают — силой увез бы… Да и что с тобой сделалось? ты никогда не любил особенно задумываться…
— Совсем особого рода обстоятельства!.. Самые необыкновенные… я уверен, что тебе и в голову не придет догадаться!..
— Да что такое?.. Ты меня интригуешь!.. Расскажи, пожалуйста!
Шубин замялся, а Полторацкий начал приставать к нему, прося посвятить его в тайны своих дум о необыкновенных обстоятельствах…
— Тут, брат Костя, такая история, что волос дыбом встанет, как услышишь! говорил Шубин с расстановкою.
Полторацкий рассмеялся.
— Ну, брат, я чувствую уже, как моя фуражка начинает шевелиться на голове! Ха, ха, ха!.. За большого же труса ты считаешь меня!..
— Ты смеешься!.. а я тебе скажу, что действительно ты побледнеешь, если я тебе сообщу о том, что мучит меня, сказал твердо Шубин, смотря прямо в глаза Полторацкому…
Тот отшатнулся от него, раскрыв глаза от удивления.
— Уж, не рехнулся ли? промелькнуло у него в уме. — Ну, перестань шутить, прибавил он, — и говори, коли хочешь, дело.
В это время они подошли к квартире Шубина.
— Зайдем ко мне, и я тебе расскажу все дело, но дай мне слово сохранить это в тайне!.. Пусть это будет наша тайна, сказал Шубин с самым серьезным видом и протянул руку Полторацкому, подымаясь на лестницу.
— Даю слово! ответил Полторацкий, не зная еще, в шутку или серьезно принимать таинственный тон товарища.
Когда офицеры остались одни в комнате, перед топящимся камином, за бутылкою вина, Шубин придвинулся к Полторацкому и вполголоса произнес:
— Слушай, Костя, что меня мучает… Я знаю заговор на жизнь императора!..Понимаешь — на жизнь императора!
Полторацкий вскочил, как ужаленный, весь побледнев.
— Шубин! произнес он строго, — ты или с ума сошел, или простираешь свои глупые шутки слишком далеко!.. Берегись!
— Клянусь тебе, что это правда! торжественно уверял Шубин товарища.
Бледность Полторацкого мгновенно сменилась ярким румянцем.
— А если это правда, вскричал он, сжимая кулаки и подступая к Шубину, — то как же медлишь и не даешь знать кому следует, или сам не препятствуешь злоумышлению!. Ведь, пока ты размышляешь да раздумываешь, злоумышленники могут привести свой замысел в исполнение!.. И ведь тогда ты… изменник! ты!..
— Успокойся, Полторацкий, успокойся! Жизни императора пока не грозит еще опасность, — взял за руку товарища Шубин, — сядь и выслушай спокойно, что я тебе скажу; мы вместе с тобою обдумаем средства помешать этому…
— Какое тут к черту спокойствие! волновался молодой адъютант, — нужно сейчас же ехать к военному губернатору!.. А он говорит — спокойствие!..
— Выслушай, Полторацкий, сначала, прошу тебя! Своей горячностью ты только испортишь дело и действительно подвергнешь драгоценную жизнь императора опасности!.. Сядь и слушай! Полторацкий сел, тяжело дыша и вперив глаза в Шубина.
— Ну; ну, говори! только короче и яснее!..
— Заговор еще далек от исполнения… Я узнал о нем совершенно случайно… Как? — это другой вопрос — рассказывать долго… но достаточно того, что я узнал об этом заговоре… и знаю лицо, руководящее им…
— Кто это? спросил Полторацкий.
— Это… это… некто Григорий Иванов, находившийся прежде в свите великого князя Константина Павловича…
— Офицер?
— Офицер… И я, для того, чтобы лучше проследить все нити заговора, прикинулся сочувствующим их замыслу и теперь имею возможность раскрыть его, покуда никакая опасность еще не грозит государю…
— Отчего же ты не сделал этого раньше?.. отчего же сейчас, как только узнал об этом, ты не полетел с донесением?..
— Да пойми ты, прежде я и сам ничего не знал и мог сделать ложную тревогу, а злодей тем временем избегнул бы кары…
— Ну, ну, дальше!..
— Теперь злодей в наших руках!.. Ты мне дал слово держать это в тайне, ну так помоги немного, и мы поймаем его завтра же… Слушай: завтра этот Григорий Иванов назначил мне свидание в Летнем саду, в сумерки… Мы с тобой завтра поедем туда вместе — и злодей не избегнет наших рук!.. Понимаешь, мы его поймаем живьем!.. воскликнул Шубин, вскочив с места и делая жест рукою в воздухе, как будто бы злодей уже был в его руках.
— Правда это, Шубин? строго спросил Полторацкий, в упор глядя на него.
— Клянусь тебе честью офицера!:. Так решено: завтра мы едем вместе в Летний сад!.. ты вооружись парой пистолетов…
— Но зачем же только двое?.. можно оцепить весь сад, чтобы злодеи не убежали.
— Не надо этого!.. там будет всего один, и если мы будем принимать какие-нибудь чрезвычайные меры, он увидит это и скроется… Таким образом, мы потеряем последнюю возможность схватить злоумышленника, а он, этот Григорий Иванов, душа заговора, схватив его, мы расстраиваем всю их махинацию… Тут надо действовать осторожно и спокойно! Пойми хорошенько: спо-кой-но! иначе испортишь все дело…
— Да, пожалуй, ты и прав, согласился Полторацкий; — завтра я буду готов к твоим услугам и — горе злодеям! погрозил он кулаком в воздухе, — горе подлецу, носящему офицерский мундир!.. Завтра утром мы с тобой увидимся в полку, переговорим еще об этом…
— Да, да, только повторяю тебе, не горячись покуда и держи язык за зубами — от этого зависит успех дела и даже жизнь императора!..
— Хорошо, даю слово… но как ты это узнал?
— О, это длинная история, которую ты узнаешь, после, а теперь я слишком взволнован, чтобы рассказывать. Я на тебя надеялся более чем на кого другого, и потому избрал тебя для участия в этом деле.
— Благодарю, благодарю, Алексей! пожал ему руку Полторацкий, — извини, если я погорячился; теперь я вижу, что ты прав… Ну, так до завтра…
— До завтра, прощай и помни!..
Словно в чаду, с бьющимися, как в лихорадке висками, вышел Полторацкий из квартиры Шубина и тихо направился по пустынной улице. Лицо его горело, а по всему телу проступал холодный пот. Мысль о затевающемся ужасном деле и о его роли в нем овладела всем его существом, и он шел, почти ничего не видя перед собою.
— Кто бы мог подозревать!.. Заговор!.. Григорий Иванов, офицер!.. проносилось в его голове, — завтра мы раскроем эту адскую махинацию, завтра в руках наших будет, злодей, покушавшийся на жизнь обожаемого монарха!.. Это… это, однако, может довольно хорошо для нас кончиться! — и мысль о награде за такое важное открытие вдруг озарила ум адъютанта…
— Хорошо, что Шубин выбрал именно меня для содействия в этом деле, продолжал мечтать Полторацкий, тихонько подвигаясь к дому…– право, хорошо!.. Но, однако, какой ужас!.. Здесь же, между нами, кроется адский замысел — и никто об этом не знает!.. Ужас, ужас!..
Волнуемый такими разнородными мыслями, Полторацкий дошел до дому, но, несмотря на поздний час, лечь спать не мог. Он ходил взад и вперед по комнате, осмотрел и зарядил пару прекрасных пистолетов и, уложив их бережно в ящик, начал, наконец, раздеваться.
Сон не скоро сомкнул его глаза.
Не менее тревожную ночь провел и поручик Шубин.
Завтрашний день должен был сделать крутой перелом в его жизни: конец лишениям бедности, конец насмешкам товарищей!.. С завтрашнего дня должна начаться для него новая жизнь — блестящая карьера, большие средства и всеобщее уважение к нему за важное открытие преступного замысла…
III.
Стоял светлый, теплый день. Фешенебельный Петербург весь высыпал на Невский проспект и пешком, и на лошадях прогуляться, раскланяться с обычными в этот час знакомыми, завсегдатаями Невского. Блестели наряды, кровные рысаки мчались взад и впредь. Двери блестящих магазинов отворялись и затворялись за нарядными дамами; ливрейные лакеи стояли вытянувшись в струнку у некоторых магазинов. Пестрая толпа прогуливалась, волнуемая своими мелкими радостями и горестями, наслаждаясь хорошим днем. Веселый день фешенебельного Петербурга должен был окончиться еще более веселым вечером — с балами, ужинами и спектаклями. Это и было всеобщею темою разговоров вечно праздной фешенебельной толпы.
Шубин с Полторацким увиделись утром на Семеновском плацу и обменялись многозначительным взглядом, а после ученья поехали вместе, сначала на квартиру Полторацкого — захватить пистолеты, а потом в гостиницу — обедать.
— А знаешь, Шубин, начал Полторацкий, когда они уселись в отдельной комнате ресторана, — ведь мы с тобою у дверей в храм счастия и славы! ведь за этот подвиг нас с тобой озолотят…
— Перестань говорить об этом! перебил его Шубин, — точно мы в ожидании наград только беремся раскрыть и уничтожить гнусный замысел, грозящий опасностью всему государству… Тут оскорблено и чувство русского, и честь офицера, и даже человеческое чувство! Мы должны, во что бы то ни стало, хотя бы мы шли на верную смерть, поймать злодея и спасти монарха. Тут не должна закрадываться ни одна корыстная или честолюбивая мысль!”
— О, черт возьми! вспылил Полторацкий, — да разве я сказал что-нибудь против этого, что ты мне читаешь нотации!.. Не думаешь ли ты, что я менее, чем кто другой, дорожу честью и русского, и офицера, и верноподданного!.. Я сумею доказать противное!.. Да я жизни моей не пожалею, если этого потребует безопасность государя!..
— Не сердись, Костя, не сердись! Никто не сомневается ни в твоей храбрости, ни в твоей готовности хоть сейчас умереть за императора! успокаивал Шубин приятеля, — я говорил это вовсе не относительно тебя, а вообще… Конечно, в случае успеха — а в нем я не сомневаюсь — нас наградят… А теперь выпьем за успех предприятия! Мы докажем, что истинно русский человек не потерпит в среде своей злодея, умышляющего на жизнь монарха, и что офицерство готово пойти за государя в огонь и в воду!..
— Верно, друг Шубин, верно! и мы сегодня же докажем это самым, блистательным образом! с увлечением воскликнул Полторацкий, крепко чокнувшись с Шубиным и залпом выпивая стакан.
До самых сумерек Полторацкий с Шубиным не расставались, а когда немного стемнело, оба отправились к Летнему саду. У обоих сильно бились сердца перед важностью наступающего момента; слова застывали на губах, а по телу проходила лихорадочная дрожь. Сзади за ними следовали дрожки, которым они велели остановиться у Михайловского замка.
— Мы войдем не вместе, не сразу, сказал Шубин Полторацкому, — ты следуй за мною на некотором расстоянии, но не теряй меня из виду; в саду мы сойдемся, как бы случайно встретясь.
— Хорошо, я войду даже другими воротами.
Надвигались уже густые сумерки; под лиственными сводами аллей было довольно темно; сад был пустынен. От Невы и с пруда несло холодною сыростью; Шубин поплотнее завернулся в шинель — его била настоящая лихорадка: зубы стучали, едва попадая один на другой. Голова горела, как в огне… Наступал решительный момент, от которого зависела вся его будущность, или розовая и богатая, или… Ветка хрустнула под его ногами, Шубин вздрогнул и огляделся. На конце аллеи чернела какая-то человеческая фигура; Шубин пошел к ней, пристально вглядываясь.
— Полторацкий! это ты?.. окликнул его Шубин.
— Я… ответил адъютант, — видел ты его?.. здесь он?..
— Нет еще, надо подождать; вероятно, скоро, придет.
— А ну, как он вовсе не придет? спросил Полторацкий, — что тогда делать? Знаешь, я думаю, тогда нужно донести военному губернатору… чего еще тут ждать?..
— Хорошо, тогда можно будет и донести… но он непременно, должен придти сюда, говорил Шубин, тихо идя рядом с Полторацким и сжимая судорожно пистолет в боковом кармане шинели. Они приближались снова к Михайловскому замку, вокруг которого чернели ветхие деревянные лачужки рабочих, еще не сломанные со времени постройки замка.
Вдруг Шубин порывисто схватил Полторацкого за руку.
— Слышишь? слышишь?.. кто-то идет… хрустнуло… вон тень, смотри!..
Полторацкий вздрогнул от неожиданности нервы его сильно были напряжены ожиданием; он устремил глаза по направлению, указанному Шубиным, и в чаще кустов — ему показалось — мелькнула какая-то тень и послышался хруст сломанной ветки… Он схватил пистолеты….
— Слышу, слышу!.. вижу!.. вон там!..
— Да!.. Это он!.. Подожди здесь! Я пойду к нему один… потом позову тебя… будь готов!..
Шубин порывисто пошел вперед и скрылся в темноте аллеи; Полторацкий взвел курки обоих пистолетов и остался неподвижен на том же месте, где стоял, вперив глаза по направлению, куда ушел Шубин… Руки его тряслись… Так прошло несколько минуть.
Ничего не было слышно, кроме слабого хруста ветвей, да набежавший, свежий ночной ветер зашумел вершинами деревьев в саду…
Полторацкий тихо начал подвигаться по аллее, держа пистолеты наготове…
Вдруг раздался выстрел и гулко прокатился по безмолвному саду, отдавшись и на Царицыном лугу… послышался хруст ветвей, всплеск воды и затем стон… Полторацкий бросился бежать по направлению выстрела, не разбирая дороги, через кусты и скамейки. В темноте он спотыкался, ветки хлестали ему в лицо, сучки царапали руки…
— Сюда… сюда!.. Костя! помоги!.. послышался снова стон.
Полторацкий, наконец, продрался к месту происшествия; на опушке летнего сада, у самой канавки, Шубин лежал на земле и слабо стонал.
— Что с тобой, Шубин!.. что случилось?.. Ты ранен?.. воскликнул Полторацкий, бросившись, на колени перед товарищем и наклоняясь к нему.
— Убил!.. убил меня, злодей, простонал Шубин.
— Где, где он?.. куда он побежал?.. и Полторацкий снова вскочил на ноги, оглядываясь во все стороны.
— Караул!! вдруг закричал Полторацкий во весь голос, — сюда!.. караул!!..
Эхо громко разнесло по саду мощный крик офицера, но в ответ на него не слышалось ни звука… Шубин продолжал стонать, а растерявшийся адъютант не знал, что делать… Скоро задребезжали дрожки поджидавшего их кучера; он подъехал со стороны Царицына луга и их разделяла канавка.
— Смотри не бежит ли кто-нибудь, крикнул кучеру Полторацкий, — и лови, гони лошадь во весь дух!..
— Никого не видно, ваше, благородие! ответил кучер, пристально осмотревшись во все стороны, — темно, худо видно…
— Объезжай сюда, кругом! скомандовал Полторацкий, а сам начал расстегивать мундир Шубина, который продолжал стонать.
— Ох!.. умираю… злодей заметил, что за ним следят — и убил меня за измену!.. Ой!..
Тем временем на выстрел и крик Полторацкого начали сбегаться к Летнему саду с разных сторон люди, между прочим, два-три будочника прибежали с алебардами, и солдаты, из бараков кругом Михайловского замка. Весь этот народ толпился и шумел, не зная куда броситься и что делать.
— Сюда! крикнул еще раз Полторацкий из сада, и все бросились в сад.
— Ищите по всем кустам и закоулкам — здесь скрылся злодей, убивший офицера; скомандовал адъютант.
Все рассыпались в разные стороны; некоторые остались, чтобы поднять Шубина и снести на дрожки, въехавшие в сад. По шинели поручика текла кровь; кровь была и на руках. Полторацкого.
— Вези в Михайловский замок! велел Полторацкий, выехав из сада и завидев огонь в одном из окон нижнего этажа.
Раненого Шубина внесли в комнаты, занимаемые бывшим кастеляном дворца, и приступили к осмотру раны; она оказалась не смертельною: прострелена была левая рука выше локтя. Шубин от потери крови впал в забытье, а Полторацкий тотчас же распорядился послать за доктором.
Перепуганный кастелян спрашивал адъютанта, что это значит? но Полторацкий только махнул рукой на это.
— После! узнаете после, что случилось; — а теперь, пожалуйста, смотрите за ним; мне нужно тотчас же ехать к государю с докладом!.. Пожалуйста!..
— Хорошо, хорошо! будьте покойны!.. Да что это такое?..
— Покушение на жизнь государя императора! сказал адъютант, выходя на улицу.
Кастелян онемел…
— На Каменный остров, во дворец! крикнул Полторацкий, и рысак сорвался с места во весь опор.
— Нашли? спросил адъютант, — на минуту остановясь у Летнего сада, где толпилась и галдела куча народу, — нашли кого-нибудь?
— Ищут там, ваше благородие! да никого, кажись, еще нету…
— Ищите хорошенько — это важный преступник! сказал адъютант и снова, как стрела, помчался по пустынным улицам на Каменный остров, где имел в это время пребывание император Александр Павлович.
VI.
Полиция в Петербурге, во времена Александра I, была организована самым жалким образом. “Кварталы” тогдашнего времени, как и нынешние участки, были непомерно завалены посторонними делами, до надзора за порядком не относящимися; переписка с разными присутственными местами занимала все руки и все головы; обилие дел, возложенных на полицию разными учреждениями, вызывало то, что для своего “настоящего” дела — надзора за порядком в городе, ей недоставало времени совсем, да и остальные дела она старалась только как бы поскорее сбыть с рук.
В разных местах города полицией были выстроены низенькие и тесные будки, лишенные всяких приспособлений для жизни — даже печи там не полагалось, и зимой они промерзали насквозь. Выстоять холодную ночь в этакой будке с длинною алебардою в руках было делом тяжелым.
“Бутарей” для этих будок каждый околоток должен был выбирать из свой среды, содержать их и платить жалованье. Если же который околоток отказывался найти бутаря, т. е. внести эту полицейскую повинность “натурою”, то должен был платить в квартал деньгами — девять рублей. На эти деньги уже сам квартал нанимал бутаря. Но ничтожность такой платы за месячное денно-нощное бодрствование в холодной будке, да еще с риском подвергая себя, опасности при ловле мазуриков и разнятии уличных драк, понятно, не могла привлечь много охотников. Кварталы сами не могли найти охотников идти в бутари, и поэтому многие будки круглый год стояли пустыми.
В бутари, при таких условиях, шел самый низкий пролетариат — люди, которым ничего не нашлось лучшего, загнанные крайностью. Понятно, что о нравственном качестве таких стражей общественной безопасности не могло быть и речи, — рады были всякому желающему, и нередко сами бутари были первыми пособниками воров и мазуриков. Уличная безопасность в плохо освещенном и плохо вымощенном Петербурге, с улицами, состоявшими нередко сплошь из заборов, была ничем не обеспечена. Грабежи и насилия самые наглые были весьма обыкновенны и случались чуть не ежедневно.
Незадолго до описываемого нами события, случилось два происшествия, которые доказали плохое устройство полиции и обратили на это внимание государя. Чья-то карета, мчавшаяся во весь опор с Васильевского острова, наехала на какого-то англичанина и изуродовала его. Кучер успел уехать, неудержанный, — и полиция никак не могла отыскать ни самой кареты, ни того, кому она принадлежала.
Другой случай был еще хуже и наглее. У самого Михайловского замка был ограблен и страшно избит некто Ушаков, брат служившего при великих князьях Николае и Михаиле Павловичах Ушакова. И это совершилось около самого замка, где он жил с братом своим, и куда возвращался ночью. Грабители также успели скрыться, и полиция не могла розыскать их, несмотри на все старания в силу строгих приказов.
Такими порядками император Александр Павлович был крайне недоволен…
Уже ночью, когда все спали, прискакал на Каменный остров Полторацкий и бросился с докладом прямо к обер-гофмаршалу, графу Николаю Александровичу Толстому. Встревоженный граф вышел к адъютанту и с ужасом услышал страшную весть о заговоре на жизнь императора.
— Мы следили за злоумышленником в Летнем саду… он выстрелил в Шубина и скрылся… теперь его ищут…
Голос Полторацкого прерывался, руки со следами крови на них дрожали.
— Боже мой, какое несчастие! воскликнул граф Толстой, — я сейчас же доложу его величеству… Погодите немного здесь, сядьте… вы не ранены?..
— Нет, ваше сиятельство, не ранен… А у Шубина доктор; рана не опасная…
Страшная весть мигом разнеслась по резиденции императора и наделала ужасного переполоха. Через несколько времени Полторацкого потребовали к императору, и он подробно рассказал ему все происшедшее.
С Каменного острова полетели курьеры в разные стороны. Весь Петербург всполошился; Летний сад оцепили войсками, произведен был тщательный обыск всякого кустика и уголка, но никого найти не удалось.
Когда Полторацкий воротился в Михайловский замок к Шубину, около него уже хлопотал доктор; рана была перевязана, а под утро Шубина перевезли на его собственную квартиру.
Государь прислал своего доктора и флигель-адъютанта справиться о здоровье раненого. Шубин отвечал, что его здоровье — пустяки, лишь бы был безопасен император.
На другое утро, в квартире Шубина и около неё на улице было огромное скопление знати — все осведомлялись о его здоровье, расспрашивали о происшедшем и развозили эти рассказы по городу.
Семеновский поручик Шубин стал героем дня; во всем городе только и говорили о нем и о Полторацком, хвалили его самоотвержение и жалели о несчастьи и о побеге преступника. Все сулили Шубину блестящую карьеру.
Заря новой жизни, о которой так долго мечтал гвардейский поручик, уже занималась на его горизонте, и ни одно облачко покуда не туманило его.
На другой день после истории с Шубиным в правительственных сферах были сделаны некоторые перетасовки. Главнокомандующим в Петербурге был назначен фельдмаршал граф Каменский, а начальником петербургской полиции — энергичный и деятельный Е. Ф. Комаровский, в следующем 1803 году получивший графский титул Римской империи.
Ему было поручено произвести строжайший розыск по делу Шубина и отыскать во что бы то ни стало злодея. Кроме того, по этому же делу была назначена комиссия из генерал-адъютантов: Уварова, князя Волконского и сенатора Макарова.
В первый же день следствия по делу Шубина у Комаровского, служившего прежде адъютантом при великом князе Константине Павловиче, закралось сомнение в действительном существовании Григория Иванова, так как такого имени не было в числе служивших при великом князе Константине. Приметы его, данные Шубиным, не подходили ни к одному из служивших при великом князе; однако, по всем трактам было оповещено о задержании такого, если окажется.
— Il me semble que ce prétendu Григорий Иванов n’est qu’un fantôme! (Мне кажется, что этот предполагаемый Григорий Иванов есть ничто иное, как призрак!), сказал новый начальник полиции, Комаровский, при посещении военного губернатора М. Л. Кутузова.
— Vous avez raison, mon général, ce n’est qu’un fantôme! (Вы правы, генерал, это призрак!), согласился военный губернатор, — и эти слова послужили исходным пунктом для раскрытия таинственной истории Шубина.
Новый начальник полиции круто взялся за дело, познакомился со всеми служащими полицеймейстерами и частными приставами и из этих последних выбрал одного, некоего Гейде, своим ближайшим сотрудником.
— Осмелюсь доложить вашему превосходительству, что история с господином Шубиным довольно подозрительна, сказал Гейде при представлении новому начальнику.
— Гм! мне и самому так кажется, отвечал начальник, — но на чем вы основываете ваше подозрение?
— Да на том, ваше превосходительство, что рана сделана на левой руке, — рана неопасная, и ее легко можно было нанести самому.
— Да, это так, это подозрительно!.. Ну, а знаете вы о двух последних историях с англичанином и Ушаковым, которые остались нераскрытыми?
— Как же-с, ваше превосходительство, знаю.
— Не можете ли вы раскрыть их!.. Если вам это удастся — я вас награжу!
— Постараюсь, ваше превосходительство; только осмелюсь просить вас дозволить мне производить розыски в партикулярном платье… Полицейская форма мне будет мешать.
— Хорошо, это я вам дозволяю… Ну, так постарайтесь.
Гейде откланялся и на другой день явился с докладом к Комаровскому об успехе своих розысков.
— Нашел, ваше превосходительство, — карета принадлежала извозчику, который арестован уже, а господин Ушаков был ограблен беглыми солдатами… Я их тоже поймал, ваше превосходительство!
— Прекрасно, прекрасно, г-н Гейде! похвалил его начальник, — я вижу, вы необыкновенно способный человек… Это делает вам честь. Согласно моему обещанию, я сделаю о вас представление — вы будете произведены в высший чин… А теперь вы помогите мне раскрыть историю с Шубиным — и тогда ваша карьера упрочена.
— Не имею слов выразить мою благодарность вашему превосходительству, рассыпался счастливый Гейде; — а история с поручиком Шубиным — довольно призрачная история-с.
— Призрачная-то призрачная, но нет веских улик!.. Сыщите мне эти улики… Распутайте этот узел.
— Все силы употреблю! отвечал Гейде с глубоким поклоном…
Над головой бедного Шубина собиралась гроза…
А он лежал дома в уверенности, что зардевшаяся заря скоро разгорится для него в сияющий день и обогреет его, так много страдавшего.
Он приятно улыбался, оставаясь один, и все ждал от царя милостей за свое самоотвержение. Совесть не поднимала своего голоса в его душе.
Но милости и награды что-то не торопились сыпаться на него, а через несколько дней вокруг него рой добрых, знакомых и приятелей значительно поредел. В городе стали упорно разноситься насчет его разные неблаговидные и подозрительные слухи. Полторацкому запрещено было видеться с ним… Но счастливый в своей мечте поручик еще ничего не замечал и не подозревал…
V.
А между тем, запутанная история, при содействии пристава Гейде, обладавшего, действительно, замечательными сыскными способностями все более и более день ото дня распутывалась.
Через несколько дней Гейде принес к начальнику полиции пистолет, найденный одним истопником Михайловского замка в канаве, когда он ловил рыбу. Пистолет оказался от офицерского седла.
— Надо, ваше превосходительство, показать его лакею поручика Шубина — не признает ли он его? сообщил Гейде.
— Да, да! это непременно надо!.. Пошлите за ним, мы его здесь и допросим, согласился генерал Комаровский.
Камердинер Шубина был представлен генералу, и Гейде начал опрос:
— Ты давно, служишь у поручика Алексея Петровича Шубина?
— Да мы, ваше высокоблагородие, ихние крепостные будем; я у их благородия служу с самого поступления в полк.
— А скажи, пожалуйста, не было ли у твоего барина седла какого-нибудь?
— Как же-с! и по сейчас есть седло у нас… Это еще когда барин был полковым адъютантом, так с тех пор седло.
— В седле этом и пистолеты есть?
— Есть-с, как следует, по форме-с.
Гейде показал ему пистолет, вытащенный из канавы у Летнего сада.
— Не признаешь ли ты этого пистолета?.. Был ли у барина такой?
Камердинер внимательно осмотрел пистолет.
— Кажись — и наш, а может быть — и не наш… все они на один фасон.
— Седло у вас где находится? дома?
— Дома где-то завалено — барину теперь не требуется…
— Ну, так ступай сейчас же домой; я пошлю с тобой полицейского, и отыщи седло с пистолетами… Да барину ни слова, а не то — худо будет!
Седло было отыскано; в нем недоставало одного пистолета в кобуре, и оставшийся был как раз под пару найденному…
— Ну, теперь ясное дело, что он сам себя ранил и что весь заговор не более, как выдумка с корыстной целью! заключил генерал вместе с Гейде.
— Только теперь вот еще приметы этого Григория Иванова? продолжал допытываться Гейде, — откуда он их, ваше превосходительство, взял?..
— Ах, с этими приметами скандал вышел, сказал, смеясь, Комаровский.– Они замечательно совпали с наружностью П. В. Кутузова, и он страшно обижается… Да, да, это правда — откуда он их взял?.. разыщите.
— Надобно допросить опять его лакея — не знает ли он кого с этими приметами.
Когда лакею прочитали приметы Григория Иванова, лакей отвечай:
— Да, был у нас, ваше высокоблагородие, ровно бы как такой… тоже из крепостных барина, лакеем служил.
— Где ж он теперь?
— А Бог его знает, где!.. Бежал он от барина, неизвестно куда.
— Бежал? переспросил генерал,– ну, что ж, объявку в полицию подавали?
— Как же-с, беспременно подавали!.. в 3-ю Адмиралтейскую часть барин сам и посылал меня с объявкой, я носил, — да не нашли до сих пор.
Навели справки в 3-й Адмиралтейской части, потребовали эту объявку о бежавшем слуге, и прописанные там приметы оказались те же самые, как у выдуманного Григория Иванова!..
— Однако, это уж чересчур!.. Это уж слишком смело и наивно! воскликнул генерал, когда открылась эта последняя улика, — он не потрудился даже выдумать новых примет, а взял да и списал приметы своего бывшего слуги!.. Это уже чересчур глупо!..
Шубина арестовали. Начальник полиции составил доклад со всеми уликами для внесения в учрежденную для расследования этого дела комиссию, и дело приняло крутой и грозный для поручика оборот…
На розовом горизонте вдруг скопилась страшная буря и в прах рассеяла мечты офицера.
Призванный в комиссию, Шубин сначала продолжал утверждать свою выдумку, но когда ему представили все улики, он упал на колени и со слезами признался, что выдумал все это для того, чтобы заслужить милость и награду государя императора, вынужденный стесненными обстоятельствами и чрезмерными требованиями гвардейской службы.
Он сознался также и в том, что увлек своею выдумкою и K. М. Полторацкого, который поверил его клятвам.
Страшный заговор оказался пуфом, волнение и страх всего высшего начальства и даже императорского семейства — напрасными, благодаря недостойной проделке поручика, слишком нетерпеливого в своих честолюбивых стремлениях…
Дело это имело худой конец для Шубина: его лишили чинов и сослали в Сибирь без срока… Потомок елисаветинского сержанта-фаворита пошел по той же дороге и в те же страны, как и его предок…
Легковерный и увлекающийся Полторацкий отделался довольно дешево; ему дали строгий выговор за легковерие, но на его служебную карьеру дело это, повидимому, не имело сильного влияния {В 1837 году K. М. Полторацкий был ярославским губернатором.}.
Гейде за свои заслуги был вскоре пожалован чином подполковника и назначен начальником преобразованной драгунской команды…
—–
Шубин дорого поплатился за свою выдумку, всполошившую всю Россию. Он провел тринадцать лет в ссылке, но милостивый император возвратил его из Сибири в 1815 году, во время известного смотра при Вертю… Дальнейшая судьба его нам неизвестна.