📑 Лжедмитрий Первый. Костомаров Н.И.

В тот период нашей истории, когда московские государи Рюриковой династии медленно собирали русскую землю и распространяли ее пределы на счет бывших своих завоевателей татар, пространство, заселенное великорусским племенем и всеми подчиненными ему племенами, было мало известно западной Европе. Древняя, всеславянская связь русского народа с Европой, существовавшая в дотатарския времена, давно уже предалась забвению; Московия, как называли наше отечество на западе, играла для западных европейцев такую же роль, какую теперь играет Кокан, Кандагар или какое-нибудь другое среднеазиатское государство, куда за несколько лет едва заедет любознательный англичанин, чтобы потом подарить европейской публике свои путевые заметки.

В старую Россию ездили или торговые люди, имевшие целью всей жизни материальную наживу, или посольства из Польши, Германии и других соседних стран. Ни тем, ни другим не было большой охоты знакомиться со своеобразным бытом чуждого для них края и описывать его. Исключение составлял Сигизмунд Герберштейн, который, будучи императорским послом, так хорошо присмотрелся к московской стране, ее быту и образу жизни, что оставил сочинение, поражающее нас и теперь добросовестностию автора столько же, как и верностию переданных им известий. Герберштейн, в его век, был, можно сказать, один в своем роде: никто из предшествовавших его посетителей России и из современников его, переходивших за таинственный, не для всех открытый, рубеж этой страны, не мог сравниться с Герберштейном в достоинствах сведений, какие мог тогда сообщить о России познакомившийся с нею иноземец.

С царствования Ивана Грозного Европа начинает более знать Россию. С нею знакомится Англия; до тех пор это была до того чуждая России страна и до того Россия была для нея не ведома, что прибытие на двинский берег эскадры Ричарда Ченслера считалось у англичан таким же открытием новых стран на земном шаре, каким были подвиги Колумба и его последователей.

Англия не только познакомилась с Россией, но даже подружилась с нею; а так как Англия и в тот век стояла безмерно выше по образованию и политическому строю над Россиею, то и неудивительно, что англичане стали самыми безжалостными эксплуататорами экономических сил русской земли. Но с этих пор горизонт сведений о России по всей Европе значительно расширился. Этому способствовало еще и следующее обстоятельство. Пока Россия в своей текущей истории не представляла для Европы ничего дивного, ничего сказочного, ничего необыкновенного, интерес к ней не мог на западе проникнуть в массы публики; но личность Ивана IV заключала в себе нечто такое, что невольно останавливало на себе воображение, приводило в ужас, оставляло какую-то загадочность.

Слухи о его свирепствах, о диких и вычурных казнях, совершаемых в Александровской слободе, послужили поводом к составлению не одной книги, которой автор ясно выказывал цель потешить своих читателей страшными, но занимательными рассказами анекдотического свойства. За грозным царем совершились в России одни за другими события, которые так и просились в подобные рассказы. Такова была, например, судьба Бориса и его семьи; но более всего– чудная судьба царевича Димитрия, о котором десятки лет современники не в состоянии были решить: точно ли этот царевич был умерщвлен в отрочестве, или же, чудесным образом спасенный, явился на царство на короткое время, чтобы заплатить жизнию за предпочтение, оказываемое обычаям просвещенной Европы–обычаям варварской Московии.

Лицо царствовавшего под именем Димитрия было до того загадочно, что после него проходили столетия, а историк, обратившись к нему, все продолжал становиться в тупик над вопросом: кто и что была эта личность? События жизни первего самозванца и вся последовавшая за ним московская трагедия с целым рядом ложных Димитриев, с поляками, шведами, казаками, боярами-предателями и народом, спасавшим погибающее отечество – все это послужило явлению исторических описаний почти на всех европейских языках. Можно смело сказать, что ни об одном из событий нашей древней истории не было писано в Европе столько книжек и брошюр, как о личности, открывшей собою целый ряд плутов, принимавших на себя имя Димитрия.

Не удивительно, что и современные портреты этого странного человека явились в Германии в гравюрах, тогда как, сколько нам известно, никого еще там не гравировали из государей, царствовавших в далекой Московии.   Приложенный здесь портрет–работы Луки Килиана, аугсбургского художника. Трудно нам решить, с какого оригинала производил Килиан свою гравюру и была ли она кем-нибудь ему заказана. Насколько нам сохранились сведения об этом Килиане, мы не видим в них ничего, чтобы указывало на обстоятельства, поставлявшие этого художника в близкое соотношение с московским царем, или его роднею, которая могла бы заказать ему этот портрет. Составление догадок ни к чему не ведет.

Очень может быть, что Килиан задумал составить эту гравюру, когда ему попался в руки портрет и вместе с ним одно из тех занимательных описаний похождений Димитрия, которых тогда ходило довольно. Как бы то ни было, портрет самозванца, очевидно, сделан был при его жизни, или, быть может, тогда, когда весть о его смерти не разошлась еще по Европе, и художник считал его живым и царствующим в Москве: это показывает надпись вокруг портрета. Гравюра Килиана уже была издана покойным князем Михаилом Андреевичем Оболенским, (в 1839 г., гравир. Скотников, но в таком небольшом количестве экземпляров, что не могла составить достояния многочисленной публики. Теперь эта гравюра издается в количестве, равном количеству экземпляров “Русской Старины”, и есть надежда, что не пропадет для занимающихся и интересующихся русской историей.   Много у нас было толков о том, кто такой был первый самозванец и какого характера был этот человек.

Тотчас после его низвержения новое правительство уверяло народ, что он был беглый иеродиакон Чудова монастыря Григорий Отрепьев, то есть то самое лицо, каким его объявили народу при Борисе, когда названный Димитрий готовился с толпою польских и южнорусских удальцов перейти рубеж московского государства, чтобы сорвать корону с похитителя. Это мнение мало принималось в то время народом: лучшим тому доказательством служит то, что пред воровскими знаменами второго самозванца склонялись города за городами, области за областями и толпы всякого чина людей бежали в тушинский лагерь как в обетованную землю, и только совершенной неспособности царика-вора, да бесчинству поляков, помогавших ему, обязан был Шуйский тем, что тушинский вор не добрался до Кремля и не стащил царя Василия с престола.

Должно быть доводы, представляемые православному люду о том, что царствовавший Димитрий был никто иной, как вор-расстрига Гришка Отрепьев, казались современникам не слишком вескими; но протекли годы за годами–ужасные годы тяжких бедствий–годы страшного лихолетия, о котором у великоусского народа сохранилось в памяти, что тогда на всей Руси осталась едва десятая часть всего народонаселения, число свидетелей появления первего Димитрия убывало, а их дети, и внуки могли говорить только то, что слыхали от отцов, либо от грамотных духовных, единственных проводников книжного просвещения на родине.

Обращались к писанным книгам, но в них находили то, что некогда угодно было правительству: царствовавший под именем Димитрия был вор, еретик, чародей, расстрига, который “Божьим попущением, при помощи диавола и при содействии иезуитов, восхотевших искоренить православную веру греческого закона и ввести в российское царство латинскую веру, обманул множество народа и на превысочайший московский престол аки пес вскочил”. Таким и остался он на долго. Мало подвергая критике источник, откуда восприяло начало мнение о том, что царствовавший под именем Димитрия был Гришка Отрепьев, позднейшие историки наши верили в это потому, что так говорили стародавние летописцы и всякие царские грамоты.

Мы не станем повторять наших доводов, помещенных в нашем сочинении: “Смутное время Московского государства в начале XVII столетия”. Желающих узнать наше мнение просим обратиться в вышепомянутому нашему сочиненно. Не станем также повторять доказательств, что названный Димитрий не был настоящим царевичем. Но если он не настоящий Димитрий, то остается вопрос: сознательно ли он принял на себя это имя, будучи внутренно убежден, что он на самом деле не царевич, или же он с детства был научен и подготовлен другими, так что и сам искренно верил, что он Димитрий? Его характер, как мы сказали, сильно побуждает к последнему предположению.

Но есть одно обстоятельство, не позволяющее признать, что самозванец был научен другими в такой степени, что вполне верил, что он Димитрий-царевич. Такая уверенность могла быть при таком только условии, когда бы Димитрия, для его спасения, подменили еще в то время, о котором он не мог иметь никакой памяти, т. е. колыбельным младенцем, или, по крайней мере, не старше четырех, или пяти лет. Но событие убийства царевича в Угличе совершилось в 1591 году, когда царевичу было почти девять лет.

Между тем, король Сигизмунд III, после свидания с самозванцем в Кракове, писал панам письма, в которых излагал сведения, сообщенные ему при личном свидании московским царевичем о своем чудесном спасении. Одно из таких писем с собственноручною подписью королевской руки к пану Зеновичу находится в рукописном собрании императорской публичной библиотеки. Сигизмунд извещает, что царевич рассказывает, будто его спасли в ту самую ночь, когда, по повелению Бориса, злодеи пришли убить его. Возможно ли после этого, чтобы человек, рассказывающий о событии, случившемся в то время, когда ему был девятый год от роду, мог искренно верить в совершение этого события, тогда как оно совершилось не над ним, а над другим лицом.   Таким образом это письмо Сигизмунда не допускает признавать в названном Димитрии невольного обманщика, обманывающего других в том, в чем сам он был заранее обманут.

Согласно с этим известием, сохранившемся в письме Сигизмунда, понял нашего названного Димитрия и Ян Замойский, один из образованнейших, гуманнейших и правдивейших людей тогдашней Польши, благородный защитник совести и всяких убеждений, нелюбимый коварным Сигизмундом и ненавидимый наставниками последнего — иезуитами.   В самом деле, при начале поприща названного Димитрия, кто верил в его царское происхождение в Польше?– Мнишек, желавший блестящим образом устроить дочь свою, да и самому нажиться на счет московского государства,– Мнишек, человек, не пользовавшийся уже издавна доброю репутациею в Польше.

Человек, которого считали обокравшим покойного короля Сигизмунда-Августа в час его кончины в замке Кнышине; да его родственники Вишневецкие, которые в этом вопросе превосходно себя заявили, когда Адам Вишневецкий первый, как известно, признавший в своем служителе настоящего царевича был один из первых, признавших за того же настоящего Димитрия второго самозванца, появившегося через год после того, как первый сложил голову. Затем признали его иезуиты, которые были готовы на всякий обман, следуя правилу своего ордена употреблять без разбора всякие средства для распространения власти папы и римско-католической веры. Стоит только просмотреть годовые заметки иезуитского ордена (Annuae Societates Iesu), чтобы видеть, на какие бесстыдные обманы были способны эти господа, умышленно проводившие в общество господство мрака, суеверия и обмана. Вот друзья и сторонники названного Димитрия в Польше.

Припомним известную поговорку: “скажи нам, с кем ты дружен и я скажу, кто ты таков!”   Если Димитрий не был Гришка и притом не был ни настоящим царевичем, ни уверенным, с голоса других, что он царевич, то кто бы он ни был, он все-таки обманщик, плут. Как же согласить это с теми светлыми чертами, которые проявлялись в его характере? Мы, конечно, не все в подробности знаем о жизни этого человека; но если верить рассказам голландца Массы (а не верить ему — он нигде не подает повода), то за царем Димитрием водились очень не симпатичные признаки цинического разврата, да наконец, его поступок с Ксенией Борисовной не очень говорит в пользу его высокой нравственности. При том же в свое кратковременное царствование он много наговорил хорошего, много надавал надежд, но мало, привел их в исполнение.

Хорошие фразы еще не дают права пленяться душою и умом произносящего эти фразы. Наконец, даже несколько светлых и великодушных поступков не должны приводить нас к такому заключению, что обманщик не в состоянии сделать этих поступков: нужно быть только умным, чтобы делать добро, соображая, что оно будет полезно для нас. Таким образом нас поражает до безрассудства великодушный поступок его с князем Шуйским. Если кого, то уж более всех должен был бояться самозванец этого Шуйского. Достаточно было того, что Шуйский, производивший следствие в Угличе и лично видевший труп убитого царевича Димитрия, никак не мог поверить в истинность царствовавшего в то время человека, под именем убитого в Угличе Димитрия. И, однако, самозванец не взвесил этого обстоятельства.

Шуйский обвинен в заговоре против царя, обличен на суде, приговорен к плахе и — прощен, помилован тем царем, на которого он злоумышлял. Может ли, скажем мы невольно, так поступать хитрый обманщик? А между тем, всмотревшись в обстоятельство, можно признать, что самозванцем руководила надежда приобресть в Шуйском постоянного друга и верного слугу. Самозванец ошибся. Он нажил в нем свою погибель; но тут можно видеть в самозванце, вместо великодушия, значительную долю безрассудства, происходящего от неопытности, свойственной молодым летам. Как бы то ни было, но все светлые черты названного Димитрия дают нам право считать его в известной степени умным, поэтическим и даже добросердечным, но всего этого еще недостаточно, чтобы признавать его честным и считать чуждым лжи и обману.

Да и мало ли видим мы исторических деятелей, способных на добрые дела и в тоже время готовых на коварство и лукавство во имя политики.   В этом случае портрет, в настоящем нумере помещаемый, очень красноречив и дополняет наше представление о том, что за человек был названный Димитрий. Всматриваясь на этом портрете в черты лица его, нельзя не видеть личности, очень не симпатичной, не внушающей доверия.

Мы уверены, что никто бы не решился дать в займы денег неизвестной личности с подобной физиономией, а еще менее положиться на нее в каком-нибудь важном деле. Если справедливо, что физиономия есть вывеска души, то нельзя сказать, чтобы физиономия, которую передал Лука Килиан, выражала благородную, честную душу. Самозванец не красив, но не это-порок его физиономии. Много есть людей не красивых по формам, но привлекательным по выражению лица, глаз, рта, улыбки и проч. О названном Димитрии, по передаче Луки Килиана, никак нельзя этого сказать.

Костомаров Н.И. Лжедмитрий Первый.
По поводу современного его портрета. 1606 г. // Русская старина, 1876. – Т. 15. – No 1. – С. 1-8.