Первый стрелецкий бунт
М. Погодин.
“Русский Вестник”, No 11, 1874
По кончине царя Феодора Алексеевича, апреля 27го 1682 года, избран был на престол общим согласием всех чинов Московского государства меньшой его брат Петр, десяти лет, рожденный от второй супруги царя Алексея Михайловича, Натальи Кирилловны Нарышкиной,– мимо старшего брата Ивана, четырнадцати лет, рожденного от первой его супруги, из рода Милославских.
Это избрание устроено было приближенными Феодора, которые, в конце его царствования, сблизились по своим расчетам с Нарышкиными, в противодействие Милославским, и исходатайствовали уже у него возвращение сосланного, по внушению последних, боярина Артемона Сергеевича Матвеева, друга и главной подпоры Нарышкиных.
Милославским, и во главе их царевне Софии Алексеевне, способнейшей из шести сестер, избрание Петра, из ненавистного рода, было, разумеется, противно, но они, не имея власти с её средствами в своих руках, не могли на первых порах помешать ему. Они, по видимому, бездействовали, оставались как бы в стороне, но подземная работа продолжалась неусыпно и даже обнаруживалась при случаях.
Чуяли ее и Петровы приверженцы. Так на избрание явились многие из них в панцирях под кафтанами: князь Борис Алексеевич Голицын, и брат его большой, князь Иван, называемый Лбом, князья Яков, Лука, Борис, Григорий Долгорукие и другие.
На площади послышался впрочем только один голос Максима Исаева Сунбулова, из рядового дворянства, с несколькими товарищами, за царевича Ивана, которого де, как старшего, обходить не следует.
В одном стрелецком полку, Карандеева приказу, стрельцы отказались присягать, но убежденные присланными боярами с дьяком, поцеловали крест.
Матвееву в тот же день было возвращено боярство, и отряжен почетный чиновник, стольник Алмазов, пригласить его немедленно в Москву, где новое правительство надеялось найти в нем опытного руководителя и надежную подпору. Все сосланные Нарышкины были возвращены, братья царицы и некоторые родственники осыпаны наградами и милостями.
На другой день по кончине, 29го апреля, совершено было торжественное погребение почившего государя. В Успенском соборе, кроме вдовствующих цариц, Прасковьи Матвеевны и Натальи Кирилловны с сыном, вновь избранным царем Петром Алексеевичем, явилась на выносе и в церкви одна из сестер, царевна София Алексеевна. Неожиданное её появление, вопреки исконному придворному чину, сочтено было оскорблением вдовствующих цариц, и старшая, Наталья Кирилловна, поклонясь гробу, когда он был поставлен на уготованном месте в соборе, до обедни и отпевания, удалилась вместе с сыном, нареченным царем. Царевна же София Алексеевна осталась одна до конца священно сложения. Тетки дочери царя Михаила Феодоровича упрекали после царицу Наталью Кирилловну за такое невнимание к покойнику, но она оправдывалась усталостию десятилетнего ребенка.
Такое столкновение на первых порах, при неостывшем еще прахе покойного царя, не обещало спокойствия среди царского семейства и служило указанием что замышляется что-то не доброе.
Говорят еще что царевна София Алексеевна, провожала тело, жалостливо вопила на весь народ и причитала: извели нашего любезного братца злые люди, остались мы круглыми сиротами, нет у нас ни батюшки, ни матушки, никакого заступника, братца нашего Ивана Алексеевича на царство не выбрали. Сжальтесь, православные, над нами сиротами. Если в чем мы провинились пред вами, отпустите нас живых в чужия земли к королям христианским.
В Архангельском соборе начались шестинедельные заупокойные обедни, с паннихидами; служили митрополиты и епископы, бывшие в Москве, с участием старшего духовенства. У гроба сидели ежедневно бояре и стольники по установленной череде, в хоромах и у постели другие. Тихим и протяжным голосом читали безостановочно Псалтирь с молитвами об упокоении души преставившагося царя.
А на Верху, около царицы Натальи Кирилловны с Нарышкиными, в тереме, у царских дочерей с Милославскими и их теток, в слободах стрелецких, происходили явления другого рода: ковались ковы, замышлялись убийства, волновались страсти.
На Верху, в царских палатах, не прерывалось искреннее ликование: родственные и ближние люди осыпались всякий день наградами и милостями, то один, то другой, а из посторонних никто, что подавало повод к ропоту и жалобам: внимание сосредоточивалось впрочем на Матвееве. Его ждали с часу на час в твердой надежде что он устроит все дела, удовлетворит недовольных и утвердит правительство.
В тереме, напротив, оканчивались втайне приготовления к наступательному действию: боярин Иван Михайлович Милославский нашел себе помощников: родственника Александра Ивановича Милославского, человека “злодейственного и самого грубияна”, по отзыву молодого Матвеева, оставившего записки о происшествиях этого времени; двух племянников, Ивана и Петра Андреевичей Толстых, “в уме зело острых и великого пронырства и мрачного зла исполненных, по народному назвищу шаричиков”, как описывает их тот же Матвеев. Из стрелецких начальников привлечены были подполковник Иван Елисеевич Цыклер, “кормовой иноземец”, я Иван Григорьевич Озеров, из низшего новгородского дворянства. Между рядовыми стрельцами выбраны поверенные: Борис Одинцев, Абросим Петров, Козьма Черный. Посредницей служила украинская казачка, Федора Семенова, которая переносила вести из одного места в другое, от царевны Софии к Ивану Михайловичу Милославскому, от И. М. Милославского в стрелецкия слободы, из стрелецких слобод к царевне Софии.
Сам Милославский притворился больным, не выезгкал из дома и никого к себе не принимал кроме избранных сообщников, которые приходили к нему ночью, доносили что происходит в полках и получали от него приказания, распоряжения, наставления, что делать и как поступать в том или другом случае.
В стрелецких слободах поверенные бегали по полкам, распускали искусно тревожные слухи, грозили новыми несправедливостями, предсказывали перемену к худшему, подготовляли исподоволь восстание, нашептывая что бояре помощию немецких докторов извели покойного царя, выбрали несправедливо малолетного брата, обойдя старшего, чтоб управлять под его именем, грозя казнью стрельцам, которые должны будут поплатиться и за прежния жалобы. Самое удобное время разделаться с ними, и принудить силою к удовлетворению их желаний, было бы теперь, пока не приехал Матвеев, всему злу корень и первоначальник. Призывалось на помощь вино; рассыпались, где нужно, деньги.
Одни полки склонялись к наветам враждебным, другие колебались: Стремянный, жуковский, Полтевский; только Сухарев, с пятисотским Бурмистровым и пятидесятником Иваном Борисовым, не слушал наветов и оставался в стороне.
Волнение между стрельцами увеличивалось. Находились, впрочем, честные и верные сотники и пятидесятники в иных полках которые уговаривали стрельцов и покушались установить порядок; их начали хватать, втаскивали на каланчи при съезжих избах, и, держа за ноги и за руки, раскачивали и сбрасывали на землю, с криками к предстоявшим: любо ли? любо ли? Начальство ставилось ни во что, наругательствам над полковниками не было конца.
Безнаказанностью усиливалась дерзость.
Апреля 30го стрельцы подают челобитные на своих полковников в насильствах, налогах и всяких разорениях, и требуют немедленного удовлетворения. Иначе грозились они сами сыскать себе суд, перебить своих притеснителей, выместить на их домах и имуществах все свои убытки, а потом добраться и до других изменников, потому что им не в терпеж уже приходится.
Неопытное правительство совершенно потерялось при таком неожиданном обороте дела по отношению к стрельцам, при таком необыкновенном требовании с угрозами, какому подобного никогда не случалось: об Языкове и Лихачевых, последних советниках Феодора, не было и слышно; сторонники Милославских молчали, как будто дела до них не касались, или прибавляли страха, увеличивая опасности, а Матвеев был еще далеко.
В ответ на челобитные велено было патриарху обсудить их, допросить полковников, а к стрельцам послан дьяк посольского приказа, Ларион Иванов, уговаривать и успокоивать обещанием что дело их решено будет по справедливости.
Они потребовали чтобы полковники были им выданы головою.
Испуганные бояре согласились было на это требование, во патриарх послал митрополитов, архиепископов и епископов к стрельцам просить их чтоб они поблагодарили государя за его милостивый указ и не требовали к себе полковников, которые будут наказаны.
1го мая велено полковников от приказов отставить и рассажать по тюрьмам, вотчины у них отобрать и все стрелецкие убытки взыскать.
Пошли переговоры о мере наказания для полковников.
2го мая биты кнутом Семен Грибоедов и Александр Карандеев, а прочие двенадцать батогами. Пред исполнением наказания каждому исчисляемы были его вины; стрельцы, стоявшие кругом, распоряжались и кричали, кому больше, больнее, еще, кому — довольно!
Тогда же боярину Ивану Максимовичу Языкову и сыну его чашнику Семену Ивановичу, постельничему Алексею и казначею Михаилу Тимофеевичам Лихачевым, да стольникам ближним Ивану Андреевичу Языкову и Ивану Васильевичу Дашкову велено чтоб они при выходах царских не присутствовали и очей его государевых не видали.
Разумеется, так потребовали стрельцы, которым этих людей, перешедших на сторону Петра, могли указать только Милославские, их враги; стрельцам от них, кроме Языкова, не было ни тепло, ни холодно. Хитрый Милославский делал как будто опыт, чтоб узнать до какой степени будет доходить уступчивость правительства.
4го мая стрельцы подали новую челобитную на полковников, взыскивая с них свои убытки, и полковники 5го числа поставлены были на правеж.
Целых восемь дней продолжалась расправа с несчастными, пока они расплатились за все предъявленные с них протори и убытки и разъехались по оставшимся убежищам залечивать свои раны и забывать свой позор.
Таким образом исполнены были все требования и желания стрельцов, справедливые и несправедливые; казалось, они должны были считать себя вполне довольными, и жаловаться им оставалось не на что и не на кого. Правительство полагало что, удовлетворив сполна, оно может остаться спокойным.
“Мая в 7й день был великому государю выход в Соборную и Апостольскую церковь да к Архангелу, да к Благовещению”. За Петром шли бояре, и окольничие, и думные, и ближвие люди. “Того же числа были у великого государя у руки смоленская шляхта, иноземцы, полковники и все начальные люди.”
Правители думали, кажется, таким торжеством подействовать на умы и водворить спокойствие, но вместе с сам они делали такия ошибки какими поддерживалось неудовольствие.
Того же числа пожалован был боярином и оружничим старший брат царицы Натальи Кирилловны, Иван Кириллович Нарышкин, молодой человек 23 лет. Родственники Нарышкиных и их сторонники получила разные награды: Стрешнев, Троекуров, Лыков, Долгорукие.
Так прошли первые две недели по наречении на царство Петра; а что делал он?
Среди всех торжественных выходов, приемов и прочих обрядов у него не выходило из головы любезное Преображенское. Мысли разыгрывались, и он думал только о том как бы скорее вырваться царем на свободу, потешиться с своими робятками, и всякий день заготовлял себе новое оружие.
Мая 8го “указал он взнесть к себе великому государю в хоромы 12 тростей морских средней руки, а в оружейной палате”, донесено, “в государеве казне тростей нет”. Последовало приказание: купит тотчас. Мая в 9й день по сей помете куплено… “в 10й день те трости поданы к нему великому государю в хоромы; принял боярин и оружничий Иван Кириллович Нарышкин. И того жь числа от великого государя из хором боярин и оружничий Иван Кириллович выдал 11 тростей, и приказал те трости стростить из трех одну, а из осми четыре трости, и приложить к ним колья железные наводные и прибить прапорцы тафтяные. Копья и тафты купит. Маяв 12йдень по сим указам торговым людям за трости, за колья, за тафту, за шитье, денег 8 рублев, 24 алтына, 2 денги, дано с рослискою.”
Мая 12го, “великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич указал из оружейные палаты внесть к себе великому государю в хоромы два лука малых…. А в оружейной палате в казне сыскан один малый лук без тетивы, а другого лука в казне нет. Приказали купит. И того жь числа куплен малой лук, кибить писана по красной земле золотом, кости буиловые, турецкого дела, да две тетивы простых с живцами.”
Мая 12го, “великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич указал в оружейной палате прибрать пятдесят пищалей винтованных, сто пищалей завесных, пятдесят карабинов, и к тем пищалям купить мошны, трещетки, заправы да 20 натрусок корельчатых, и к ним снуры, да пуль разных снастей два луда…. И того жь числа по тому его великому государеву указу, вышелисанное число ружья в оружейной палате прибрано.”
Мая 12го. “Великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич указал сделать в оружейной палате шесть древок кленовых, на тростеной образец, с коленами, длиною получетверть аршина, да к тем древкам сделать шесть копей.”
Петр, на радостях, затевал, видно, по совету своих товарищей и любимцев, какую-нибудь большую потеху, для которой понадобилось такое большое количество копей и пищалей, но не удалось ее исполнить, и надолго принужден он был отложить любимые занятия.
Награды Нарышкиным, особенно необыкновенное возвышение, без всяких заслуг, Ивана Кирилловича, молодого человека 23х лет, возбудило ропот даже между боярами.
Заговорщики пользовались ошибками правительства, которыми подливалось масло в огонь. Они возбуждали всячески ненависть стрельцов чрез своих поверенных, подговоренных и наученных: Видите, как лезут Нарышкины в гору. Им теперь все ни почем. Иван Нарышкин надевал уже на себя царский венец и хвалился что к нему пристанет лучше всех; когда царевна София Алексеевна начала выговаривать ему за его невежество, то он оттолкнул ее. Нарышкины хотят извести весь царский род. Захватив в руки власть, они разделаются с вами и отплатят вам с лихвою, жестоко, за все теперешние наши успехи, припомнят все до последней строки, наведут на вас дворовых людей, а их ведь больше, чем вас в Москве. Берегитесь!
И злостные наветы оказывали свое действие. Стрельцы распалились на Нарышкиных, увидя в них злодеев отечества.
Наконец все было готово, заговорщики ожидали только Матвеева, чтобы порешить за один раз с ним, и тем обеспечить свой успех окончательно; некоторые однакожь боялись смуты. Семеро стрельцов бежали предупредить Матвеева на дороге, что ему в Москве не сдобровать, но он решился разделить участь с своими, спасти их во что бы то ни стало, или погибнуть вместе.
Ожидаемый таким образом обеими сторонами, друзьями и недругами, он прибыл наконец в Троицкую Лавру, куда послан был встретить его думный дворянин Лутохин. Отдохнув и получив благословение архимандрита, он продолжал свой путь. В Братовщине ожидала его придворная карета. От имени царя и царицы приветствовал его брат её Афанасий Кириллович.
В четверг вечером, 11го мая, прибыл наконец старик, после шестилетних страданий, в голоде, холоде и всякой нужде, в свое родимое гнездо, любимый дом, теперь для него исправленный и восстановленный, у Николы в Столлах, в нынешнем Армянском переулке. Распущенные холопи воротились к доброму своему помещику.
На другой день, 12го мая, увиделся он с своей любезною воспитанницей, царицей Натальей Кирилловной, обнял дорогое её детище, десятилетнего Петра, нареченного царя. Радость была общая. Много сладких слез было пролито, разказам не было конца. Царское семейство, члены правительства, все приверженцы, возрадовались и возвеселились, в полной уверенности что теперь все устроится, уладится, успокоится, и все затруднения преодолеет разумный Артемов Сергеевич; никто не помышлял что для подготовленного взрыва недоставало только искры, которая с ним-то и лолучилася.
В продолжение трех дней с утра до вечера у возвращенного заточенника перебывал весь город с поклоном, начиная со стрельцов, которые принесли ему свою хлебъсоль, “сладкого меду на остром ноже”; бояре, купцы, служилые люди спешили к нему наперерыв поздравить с благополучным прибытием и пожелать всякого благополучия. Столько разных гостинцев и припасов навезено было к нему со всех сторон что некуда было класть и недостало места во всех погребах, закормах и кладовых.
Один только Иван Михайлович Милославский лежал дома в горячих отрубях, обложенный кирпичами, и не приезжал к нему засвидетельствовать свое почтение.
Всех принимал радушно добрый хозяин, всех ласкал, и всякому говорил приветное слово; никто не уходил от него недовольным.
Эти три дня были днями полного торжества для Матвеева. В Москве по наружности все было спокойно; ходили, правда, слухи о волнениях между стрельцами, но никак нельзя было угадать чего еще им хочется, под каким предлогом могут они подняться, и какой изберут образ действий. Тайною облечен был заговор, не имевший ничего подобного в прежнее время. Матвеев не принимал никаких мер, потому ли что был обольщен знаками всеобщего усердия и доверия, потому ли что не видел признаков близкой тревоги, или потому что хотел прежде отдохнуть, собраться духом и опознаться; он не подозревал что бунт готов, и что составлен был список жертв обреченных на смерть, во главе которого стояло его имя.
15го мая, в день отмеченный уже кровью в Русской истории, с раннего утра, стрельцы, вооруженные с ног до головы кольями, бердышами, ружьями, начали собираться у своих церквей одновременно во всех противоположных частях города: за Москвою-рекой, у Серпуховских ворот, пред Мещанскими слободами. Они как будто ожидали условленного знака. И вот в девятом часу дня посланцы
Милославских скачут верхом на лошадях и кричат: Царевича Ивана задушили Нарышкины. В Кремль! Нарышкины хотят извести весь царский дом. К оружию! Казнить изменников! Спасайте царя! Но всем улицам проскакали они с этими криками. Произошло общее смятение. Ударяли в набат, забили тревогу в барабаны, зазвонили в колокола, привезено несколько полковых пушек. Изготовясь, стрельцы со всех сторон бросились с распущенными знаменами в Кремль как бы на неприятеля. Полковников заставили ехать впереди и вести себя.
Встречные недоумевали, видя их буйное движение, с шумом, гамом и дикими воплями, и спрашивали, дрожа от страха, что случилось. Идем выводить изменников и губителей царского рода, кричали они по улицам.
Большинство верило от души что царскому роду угрожает опасность, что Нарышкины с своими друзьями хотят захватить власть в свои руки, и стрельцы должны спешить в Кремль спасать отечество и казнить изменников ненавистных бояр. Поверенные, посвященные в тайны заговора, старались, разумеется, поддерживать их в этих мыслях, и дорогою раздували пламя выдумками одна другой нелепее.
Длинные древки у копий стрельцы обрубили, чтоб удобнее управляться ими.
Бояре сидели спокойно в приказах, не подозревая что делается в городе, и какая громовая туча несется в Кремль. Кончив дела около полуден, они собирались уже разъезжаться по дворам к обеду. Матвеев сходит с постельного крыльца по лестнице, на встречу ему, увидел он, спешит снизу князь Федор Семенович Урусов…. они сблизились,– тот в попыхах, едва может вымолвить: стрельцы взбунтовались… все полки…. в полном вооружении, идут они с барабанным боем в Кремль. Удивленный Матвеев оборачивается назад, и вместе с Урусовым бежит к царице Наталии Кирилловне предупредить ее….
Не успели они вымолвить слова, вслед за ними являются другие Иовлевы вестники с вестями, одна другой страшнее. Стрельцы уже в Белом Городе…. они грозятся.
На Верху произошло общее замешательство. Никакой защиты в Кремле не было, и обороняться нечем. Велят запереть все кремлевские ворота, посылают за патриархом, чтоб он пришел к царю и царице немедленно. Намерения стрельцов неизвестны, но, судя по наружности, должно ожидать только худого.
Караульный офицер Григорий Горюшкин прибегает с донесением что ворот запереть не успели, стрельца ворвались и рассыпались по Кремлю. Все колымаги боярския согнаны на Ивановскую площадь, на иных убиты возчики или переранены, у других зарублены лошади. никому нельзя уже было выехать из Кремля, ни приехать в Кремль.
Перепуганные бояре собираются все, один за другим, в Грановитую Палату.
Стрельцы окружают ее и останавливаются пред Красным Крыльцом. Шум и гам, крики и вопли; едва разобрать можно слова: где царевич Иоанн? подайте нам Нарышкиных, Матвеева, смерть изменникам!
На общем совете в Грановитой Палате решено выслать к стрельцам бояр, которые спросили бы их честью чего им надобно. Бояре: князь Черкасский, Хованский, Голицын, Шереметев, выходят к стрельцам и спрашивают о причине такого буйного появления. Мы хотим казнить изменников, кричат стрельцы в ответ. Она погубили царевича. Замышляют извести царский род…. Дайте нам Нарышкиных, Матвеева, Долгорукого, Языкова, Ромодановского.
Когда высланные бояре принесли этот ответ, то отец царицын, Матвеев и другие, подали совет чтобы царице Наталии Кирилловне выдти на Красное Крыльцо и показать стрельцам царя и царевича.
Царица, трепещущая от страха, взяв за руки сына и пасынка, в сопровождении патриарха, бояр и прочих сановников, выходит на Красное Крыльцо.
“Вот царь Петр Алексеевич, вот царевич Иоанн Алексеевич”, провозглашают громко бояре, пришедшие с царицей, и указывают на них стрельцам, “милостию Божией они здравствуют. Изменников в государевом дому нет. Успокойтесь. Вас обманули.”
Стрельцы подставляют лестницы, влезают на верх, на площадку где стояло царское семейство им на показ….
Они увидели Петра. Петр увидел стрельцов лицом к лицу.
О, еслиб они могли предчувствовать какую казнь они готовят себе от руки этого безмолвного теперь ребенка, у них верно опустились бы руки мгновенно, они остолбенела бы. Но нет, будущее закрыто…
Подступая к царевичу Иоанну, стрельцы спрашивают: ты ли царевич Иоанн Алексеевич?– Я, отвечает почти обеспамятавший слабый молодой человек.– Ты ли? повторяют вопрос другие.– Я, я!
Русские послы разказывали после в Голландии что ребенок Петр во все это время нисколько не изменился в лице, не показывал страха.
Патриарх хочет сойти вниз с крыльца для увещания, RO снизу раздается крик: не надо нам советов, мы сами знаем что нам делать; многие бросились на верх мимо его.
Царица, видя их “неуклонную дерзость и злое устремление”, удалилась с сыном и царевичем Иваном во внутренние покои. Матвеев, некогда любимый начальник стрельцов, которые привезли ему надгробные камни с отеческих могил на постройку нового дома, решается сойти к ним вниз за решетку. Ласковым голосом старается он образумить их и усовестить, напоминает им их прежнюю верную службу, особенно во время Коломенского мятежа, которую они теперь помрачают, и объясняет им что волнуются они напрасно, веря ложным слухам, и тревожат по пустому царское семейство, совершенно спокойное и безопасное, как видели и удостоверились они сами своими глазами.
Матвеев советует им повиниться и обещает выпросить прощение у государя. Толковая, ласковая речь подействовала. Передние стрельцы приутихли. Видно было что на них находило раздумье. В середине послышались толки споры, переговоры; как будто водворялось лучшее настроение. Стало тише. Матвеев поспешил на верх успокоить царицу, но коноводы, заметив опасный для них оборот дела, которое могло кончиться ничем, дают знак своим поверенным, чтобы те бежали с другой стороны на верх управиться с Матвеевым,– а между тем с верху выходит князь Михаил Алексеевич Долгорукий, второй начальник стрелецкого приказа. Полагая со слов Матвеева что стрельцы смирились, он относится к ним с грубостию: “ступайте по домам, здесь вам делать нечего, полно буянить, все дело разберется без вас.”
Этими беспременными угрозами испорчено было хорошее впечатление произведенное речью Матвеева во многих стрельцах готовых образумиться, а зачинщики сумели воспользоваться неудовольствиями.
Вот слышите ли, подхватили они, что ужь говорит он, бояре все такие, надеяться на них нечего, они доканают нас Надо разделаться с ним, братцы,– и более дерзкие, пьяные, вскочили на крыльцо, другие взбежали за ними, схватили Долгорукого за туловище,– он был очень тучен,– сбросили с крыльца на площадь восклицая: любо ли? а оставшиеся внизу стрельцы приняли его на копья, отвечая: любо, любо, и изрубили бердышами. Любо, любо, раздалось в толпе. Это первое убийство послужило как будто знаком к началу кровопролития. “И воздух в тое время”, замечает очевидец, “пременися тихости, и воздвижеся буря велия и облака мрачные народу вящший страх деяша.”
Убийцы, уклона колья, бросились в покои, куда с другой стороны набежали уже товарищи, подосланные прежде зачинщиками справиться с Матвеевым. Он стоял в сенях пред Грановитою Палатой при царице и её сыне. Стрельцы кинулись на него. Царица-хотела заслонить его собою, но напрасно. Они схватили старика; князь Черкасский начал отнимать у них. Завязалась борьба. Кафтан на Черкасском был весь изодран. Наконец вырвали они Матвеева несмотря на крики царицы, потащили на Красное Крыльцо и с кликами радости бросили на площадь против Благовещенского собора. Товарищи стоявшие внизу приняли его на колья и разрубили на части.
Покончив с Матвеевым и Долгоруким, как бы не чувствуя ужь никакой узды, разгорячаясь час-от-часу, стрельцы рассыпались по царским покоям искать изменников, кого им надо.
Бояре попрятались куда кто мог; патриарх едва добрался до Успенского собора; царица Наталья Кирилловна с сыном отошла в Грановитую Палату.
Что чувствовал этот пылкий, восприимчивый мальчик видя пред собою любимую мать дрожащую от страха, умоляющую со слезами свирепых убийц пощадить её друга и благодетеля, старца убеленного сединами, видя пред собою общее смятение слыша дикие вопли стрельцов, предававшихся пред его глазами всяким неистовствам! Он понимал что мать, все родные и близкие к нему люди боятся за его жизнь, как и за свою собственную, ибо никто из них не мог предвидеть чем кончится эта кровавая драма. Смерть летала, кажется, над всеми головами. Какия мысли пробегали у него в голове, какими чувствами волновалось его сердце?
А что впечатление было сильно, тому служит доказательством вся его жизнь: голова у него тряслась после при всяком особенном раздражении и судорогами подергивалась его плечи. Образ буйных стрельцов, подновленный в последствии, запал глубоко ему в душу, и он даже после страшных казней над ними никогда не мог имени их слышать равнодушно.
Стрельцы бегали по всем внутренним комнатам, заглядывали в чуланы, лазили под кровати, не оставили и придворных церквей без осмотра, приникали в алтари, искали под престолами, под жертвенниками. В мастерских сенях увидали они издали шедшего в церковь стольника Федора Петровича Салтыкова. Кто-то закричал; “Вон идет Иван Нарышкин!” Они накинулись на него, а тот несчастный так испугался что не мог произнести ни одного слова, не мог даже назвать себя по имени. Они убили его и сбросили тело вниз. Там узнали что это не Нарышкин, и послали тело к старому Салтыкову с извинением что сын его убит по ошибке. “Воля Божья”, промолвил старик.
В церкви Воскресения на Сенях встретили стрельцы придворного карлу, по прозванию Хомяка. “Говори, где спрятались Нарышкины, царицыны братья?” приступили они к нему с вопросами. Он указал им молча на престо:А в алтаре, и они вытащили оттуда Афанасия Нарышкака, проволокли за волосы до паперти, там зарубили и сбросили.
Меньшие его братья с отцом и прочими родственниками а сын Матвеева описавший это страшное происшествие укрылись в покоях младшей царевны Натальи Алексеевны.
На крыльце между Грановитою Палатой и Благовещенским собором убиты стольник Иванов, думный дьяк Ларионов, который был посылаем прежде их уговаривать, и сын его Василий, подполковники Горюшкин и Юренев.
Между патриаршим двором и Пудовым монастырем, против Посольского приказа, поймали стрельцы боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского, схватили его за бороду и потащили к разряду. Там подняли вверх на кольях и, опустив на землю, изрубили, за то что в походе под Чигирином он был к ним строг.
Мертвые тела, с вонзенными в них копьями, волочили они за ноги в Спасския Ворота, на Красную Площадь и кричали: “Се боярин Артамон Сергеевич Матвеев едет, се боярин князь Григорий Григорьевич Ромодановский, се думный дьяк едет — давайте дорогу”. Притащив трупы к Лобному Месту, рубили их бердышами на куски с костьми и приговаривали: “Любили величаться, вот вам и награждение!”
Стоявший кругом народ должен был выражать свое удовольствие. Молчавших били, называя изменниками.
Кого из бояр и прочих лиц поименованных в данном им списке не нашли они в царских палатах в Кремле, тех пошли искать по дворам в городе.
Петр Фомич Нарышкин застигнут был в расплох в доме у себя за Москвою-рекой и предан мучительной смерти.
С особенными усилиями искали стрельцы доктора Данилу фон-Гадена, который отравил будто покойного царя Феодора. Жил он около Поганого пруда, близь Покровки. Они побежали туда и взяли его жену беременную, также обыскали дом его товарища доктора Ивана Гутменша; не найдя никого, оставили его в покое, но позднее пришла другая ватага, а тот несчастный со страху ушел от них на чердак и там спрятался. Стрельцы эти нашли его, заподозрили и отвели в Кремль, вместе с женою Данилы, пригрозив что будут держать их до тех пор пока найдется Данило, а если он не найдется, то они будут вместо его казнены.
Желая привлечь к себе крепостных людей, чтоб они не поднялись со своими господами и не помешали хозяйничать в городе, отряды стрельцов отправились в Судной и Холопий приказы, разломали там сундуки с бумагами, передрали крепостные книги и повыкидали в окна. Мы сами уставим правду, кричали они, ходя потом по улицам, забегая на боярские дворы, объявляя всюду что все кабалы уничтожены.
К вечеру наконец стрельцы утомились, проведя целый день на ногах, в беспрестанных поисках и тревогах. Они расставили в Кремле у всех ворот крепкие караулы со строгим запретом чтобы никого ни впускать туда, ни выпускать оттуда, и отправились домой в свои слободы с криками: до завтра! Караулы поставлены были также в Китае и Белом Городе. Рассыпавшись по улицам на возвратном пути заходили в дома и требовали угощения. Никто не смел ни в чем им поперечить или отказывать; пьяные и разгоряченные, они кололи людей и лошадей, и на всех нагоняли ужас.
Мертвая тишина воцарилась в Кремле, заменив шум, гам, гром, раздававшиеся в продолжении всего дня. Лип только караульные сторожа перекликались между собою, а часы на Спасских Воротах глухим и протяжным своих звоном оглашали уснувшую окрестность.
Царския палаты остались в тесной осаде.
Страшную ночь провели там пленники и едва ли кто из них мог вскоре сомкнуть глаза. Увидя себя одних, они образумились, нашли язык. Воспоминания о прошедшем дне переходили из уст в уста со всеми ужасными подробностями.
Вопросы, без сомнения, следовали одни за другими. Отчего, зачем, как поднялись стрельцы, и что было на площади, что было на Лобном Месте, в городе? Что сталось с родными, присными людьми? Кто и как погиб, кто спасся? Отец царицын, старший брат и меньшие братья успели, кажется, спрятаться: об их смерти ничего не слышно, но уцелеють ли они завтра? Неизвестность и страх мучили всех. Верных сведений получить было невозможно! Страшно было и спрашивать и отвечать, чтобы не подать повода кому-нибудь к открытию, чтобы не подвергнуть лишним опасностям дорогих людей. Что будет завтра! О, если возобновятся страдания и муки? Какия потребуются еще жертвы? Никаких советов ни от кого ожидать нельзя.
Усталость взяла наконец свое. Несчастные уснули. Какие сны виделись им при воспоминании о прошедших и в ожидании будущих истязаний! Петр вздрагивал вероятно часто в объятиях своей матери.
Рассветало. Пленники проснулись для новых страстей. Стрельцы явились рано, опять в полном вооружении, с барабанным боем, и пришед к золотой решетке у самых царских покоев, с криком начали требовать Ивана Нарышкина, думного дьяка Аверкия Кириллова, дохтуров Степана Жида да Яна.
Кириллов был выдан им, также доктор Ян (Иван Гутменш). Царевны выходили уговаривать их и упрашивать, но напрасно: они твердили свое. Только беременную Лену доктора Данилы, приведенную накануне, удалось спасти молодой царице Марфе Матвеевне. Прочие были убиты.
Потом побежали на патриарший двор, приступали не только к служителям, но и к самому патриарху, грозя копьями и бердышами, чтоб он выдал изменников у него схоронившихся, обыскали погреба и подмостья, ошарили сундуки и постели, и, не найдя ничего, пришли опять к нему выбором и требовали непременно выдачи. Патриарх, облаченный в омофор, отвечал что в доме у него никаких изменников нет, а сам он умереть готов.
Одна толпа отправилась еще прежде к датскому резиденту, услышав от кого-то что доктор с сыном у него укрываются. Стрельцы, на рассвете, 16го мая, разказывает он сам, явились в дом мой с окольничим Хлоловым и требовали выдачи. Я отвечал что у меня нет никого, напоминал им о своем звании. Не слушая ничего, они принялись обыскивать дом, и грозили убить меня и имение взять в казну, если кто-нибудь найдется в доме… вдруг к окольничему приносится известие что докторов сын пойман на улице переодетый, а сам он бежал, и за ним погоня. Стрельцы бросились вон, но через час приехал ко мне капитан с 50ю стрельцами взять меня во дверец для очной ставки с докторским сыном, который показал будто что отец его спрятан у меня. Мы отправились кремлевския ворота нам отворили и тотчас за нами заперли. На встречу нам показался вскоре отряд стрельцов, тащивших изуродованный труп докторова сына. Капитан, шедший подле моей лошади, сказал: вот докторов сын, с кем же давать очную ставку? Мы подъезжали между тем к площади, усыпанной вооруженными стрельцами. Увидя меня, они ударили в барабаны и зазвонили в колокола. Это служило у них обыкновенно знаком к побиению. Мои провожатые закричали: это посланник! Меня пропустили, я подъехал к крыльцу и поднялся на площадку, где увидел царицу Марфу Матвеевну, царевну Софию Алексеевну и несколько бояр. Мне хотелось пробраться к ним, но шедшие за мною стрельцы меня остановили; народу было там множество, хоть по головам ходи. В это время вошел князь Иван Андреевич Хованский, и спросил у стрельцов: оставлять ли царицу Наталию Кирилловну во дворце? Не надо, отвечали они. Хованский оглянулся в мою сторону, увидал меня в лицо, и спросил с удивлением: зачем ты здесь Иван Андреевич?– так звали меня при дворе. Я указал на приведших меня стрельцов; он подошел к царице и царевне, сказал им несколько слов, которых я не мог расслыхать. Царевна сделала знак чтобы я скорее шел вон, а Хованский приказал моим стрельцам отвести меня опять домой, и беречь как глаз. По дороге резидент был охраняем именем царевны Софии.
Иван Нарышкин, которого с таким упорством искали стрельцы, с отцом, меньшими братьями, несколькими родственниками и семнадцатилетним сыном Матвеева, укрывались сначала по темным местам при комнатах малолеткой царевны Натальи Алексеевны, а лотом сведены были в дальние деревянные покои младшей царицы Марфы Матвеевны, обращенные глухою стеною к патриаршему двору. Иван Нарышкин остриг длинные свои волосы. Постельница Клуша, которая одна знала куда все они спрятались, хотела укрыть их к утру в чулан в проходных сенях, и запереть. Там мы неуцелеем, сказал молодой Матвеев, стрельцы проломают дверь, увидят нас и перебьют. Его послушались: решено оставить дверь растворенною, “на четверть или меньше”; в чулане было одно окошко, заваленное перинами и подушками, так что в темноте человека разглядеть там было нельзя. Ни живые, ни мертвые, говорит сам Матвеев, стали мы в угол к правой стороне…. лишь только мы убрались, как послышались стрельцы, они пробежали мимо, “как бы быстрая вода протекла”, некоторые сунулись в отворенную дверь, посовали копьями в подушки и побежали прочь, крича про себя: наши здесь видно были!
Толпа пришла в дом князя Долгорукого, чьего сына стрельцы накануне убили; они извинялись в запальчивости и просили прощения. Старик, разбитый параличом, лежал в постели. Скрепя сердце, он выслушал их и велел гостей угостить. Когда они ушли, оставшись один с слугою, старик не утерпел и промолвил: злодеи! щуку вы съели, да зубы её остались; придет пора что и сами по городу развешаны будете. Холоп выбежал, догнал стрельцов и передал им слова княжия; стрельцы осерчали, воротились стащили старика с кровати, выволокли за ворота, убили и бросили тело на навозную кучу, а сами принялись грабить дом. Найдя в погребе соленую рыбу, они набросали её на мертвое тело: на вот тебе, ешь, в ответ на пословицу которую передал им слуга.
Стрельцы злились что до сих пор не могли нигде найти Ивана Нарышкина, как ни искали, как ни домогались, и объявили в царских палатах что если не выдадут им его завтра, то они перебьют всех кто им попадется.
В тот же день нашли они на Никитской улице боярина Ивана Максимовича Языкова. Он шел к духовнику своему, священнику церкви Св. Николы в Хлынове; с ним повстречался чей-то холоп, его знавший. Языков, испуганный, снял с руки дорогой перстень и дал ему, умоляя не оказывать никому где его видел. Подлый человек обещался, но тотчас повестил стрельцов, которые сбежались, отыскали Языкова в церкви, и с ругательством отвели на Красную Площадь, где и был он убит.
В этот самый день, несмотря на продолжавшийся бунт, переменено было все правительство и назначены новые начальники по приказам: в посольской князь Василий Васильевич Голицын, в Стрелецкой князь Иван Андреевич Хованский, в иноземской рейтарской и пушкарской боярин Иван Михайлович Милославский, в судной стольник князь Андрей Иванович Хованский и проч.
Кто сделал эти распоряжения?
Одно это назначение среди общего смятения показывает что власть захвачена была в свои руки партией Софии, которая и по свидетельству датского резидента является впереди на первом плане. {Обращаю внимание на это обстоятельство профессора Аристона, который старается оправдать царевну Софию в своем примечательном исследовании: Московския Смуты. 1871.}
На третий день, во вторник, 17го мая, пришли стрельцы в Кремль, также с барабанным боем, обступили кругом царский двор, многие вбежали прямо на постельное крыльцо и требовали настоятельно Ивана Нарышкина. Всем служителям грозили смертью, если не отыщут его, и твердили что не выйдут из Кремля до тех пор пока не получат его в свои руки. Партия видно боялась оставить его в живых. опасаясь его характера или способностей, чтобы не получил он со временем возможности отмстить за зло содеянное его семейству.
Делать было нечего. Дольше беречь было невозможно. Стрельцы принимали более и более грозное положение. Должно было опасаться от них всяких неистовств. Царица Наталья Кирилловна привела брата в церковь к Спасу за Золотою решеткой. Там он, приготовляясь к близкой смерти, приобщился Святых Таин и помазался елеем. Царевна София Алексеевна, принимая на себя печальный вид, сказала ему что “великая необходимая нужда требует отдаться стрельцам”. Нарышкин отвечал:,.я иду на смерть, лишь бы моей невинной кровью утолилась мои ненавистники”, и “оборотясь простительным целованием поклон свой отдал”. София, с притворным участием, подала царице образ Божией Матери надеть на брата: “Может-быть стрельцы устыдятся святого образа и отпустят его”.
Князь Яков Никитич Одоевский, человек добрый, но торопливый и робкий, который тут случился, видя длинные проводы, подошел к царице и сказал: “сколько вам, государыня, брата ни держать, а отдать его будет”, и потом оборотясь к Нарышкину сказал: “иди скорее, Иван Кириллович, не погибать же нам всем здесь из-за тебя”.
Царица вывела его до порога к Золотой решетке, за которой стрельцы дожидались его, как вороны крови, они схватили его, осыпая скверными словами и всякими ругательствами. потащили пред её глазами за ноги по лестнице, а лотом по площади к Константиновскому застенку. Его начали мучительски пытать. Нарышкин стиснул зубы и не произнес ни одного слова на все их вопросы. Туда же приведен был тогда доктор Данило, пойманный в нищенском платье, в лаптях, с котомкой за плечами, в Немецкой слободе. Бежавши за город, он скрывался в лесу двое суток и проголодался; воротился в город попросить хлеба у приятеля в Немецкой слободе, был узнан и приведен в застенок. Данило, среди пыток, просил срока трех дней, обещаясь назвать тех которые заслужили смерть больше чем он. Слова его записывались, но другие закричали: “что его слушать”, разорвали запись, и потащили его вместе с Нарышкиным из Кремля на Красную Площадь, подняли обоих на копьях вверх, и потом опустя вниз, отсекли им руки и ноги, изрубили тела на мелкия части и ногами своими смешали с грязью.
Иваном Нарышкиным и доктором Данилой кончились убийства. Тела убитых с первого дня лежали на площади. 17го мая было объявлено что желающие могут погребать их. Верный Арап боярина Матвеева пришел с простынею на площадь и собрал изуродованные останки своего господина; он отнес их в свою приходскую церковь Св. Николы в Столпах, где оно было отпето и предано земле. {Над могилою боярина Матвеева, его супруги и сына, правнук их, граф Николай Петрович Румянцев, поставил усыпальницу, в коей вместе с господами погребен и верный их слуга Арап Иван.}
28го числа приходили во дворец из всех стрелецких приказов выборные люди, без оружия, и били челом государю, чтоб он велел Кириллу Полуехтовича Нарышкина постричь в монахи. Старик тотчас отведен был в Чудов монастырь, пострижен под именем Киприана, и на простой телеге отвезен под крепкое содержание в Кириллов монастырь на Белоозеро.
Меньшие его сыновья: Лев, Мартемьян и Федор успели уйти из Москвы в людском сером платье, под охраною верных слуг своих, и укрылись в дальних местах, также как и некоторые из их родственников. Молодой Матвеев выведен был из дворца в платье стряпчего конюха любимым и верным царю Петру карлою Комаром. Он велел молодому человеку идти за собою смело по светлишной лестнице за ворота. Там сел он сам на лошадь, а Матвеев должен был провожать его. Так миновали они Кремль, и из Белого Борода вышли чрез Смоленския ворота, в коих крепкие караулы его признать не могли. Он был передан священнику церкви Сошествия Святого Духа, с указом царицы Наталии Кирилловны беречь его в тайне, а тот передал его родственнику своему стремянному конюху Кирилле Суворову, у которого в простом платье жил о л несколько времени под именем Кондратья, и потом скитался по разным местам, пока водворилось спокойствие.
Детская душа Петрова в продолжении этих несчастных трех дней получила такия глубокия впечатления, детское сердце испытало такия сильные ощущения, прирожденные страсти вызвались к жизни с такою силой, что он навсегда, кажется, остался под влиянием этой грозы, пронесшейся над его головою, и многия позднейшия действия его носят явные следы потрясения произведенного ею во всем умственном и телесном его организме.
Не успела царица Наталья Кирилловна с молодым царем и уцелевшими друзьями опомниться после трехдневных тревог и опасностей, не успели oru оплакать свои горестные потери и узнать об них все ужасные подробности, как огласилось что в последний день кровопролития сменены были все начальники приказов, им преданные, и установилось новое управление. Кто же так распорядился? Какая участь их ожидает? Что будет дальше? При чем они останутся?
Через три дня, мая 20го, стрельцы бьют челом чтобы государь указал сослать в ссылку братьев Лихачевых, остальных Нарышкиных, молодого Матвеева, и некоторых других приверженцев Петровой стороны из дьяков и думных дворян.
Чрез неделю, мая 26го, стрельцы, собрав между собою подписку, предъявляют требование чтобы старший царевич, Иван Алексеевич, царствовал вместе с братом своим Петром Алексеевичем, который должен при нем считаться вторым,– угрожая, если это не будет исполнено, придти опять в Кремль с оружием и учинить мятеж велий.
Созываются чины государственные. Патриарх предъявляет грозное требование стрельцов. Все считают необходимостию согласиться, и патриарх в Успенском соборе совершает тотчас торжественное молебствие о двух нареченных царях.
Бояре и дьяки державшие сторону Петра присягают по неволе второму царю, опасаясь возобновления страшных явлений 15го мая.
По крайней мере Петр оставлен был на престоле; самые отчаянные враги, при всем своем озлоблении, не осмеливались видно думать о нарушении признанного права, о посягательстве на царский род, который считался в общем народном мнении священным и неприкосновенным. Может-быть и значительность его партии, количество его приверженцев внушало спасения раздражать их и доводить до крайностей.
Еще чрез неделю стрельцы объявляют чрез своего нового начальника, князя Хованского, чтобы царевна София Алексеевна приняла на себя управление государством по причине малолетства её братьев. По усиленным просьбам всех чинов, она изъявляет согласие, и во все города тотчас рассылаются известительные грамоты с примером из Римской истории, где по кончине императора Феодосия, в малолетство сыновей его, Аркадия и Гонория, управляла империей сестра их Пульхерия.
Таким образом царевна София сделалась правительницей государства.
Царевна София — правительница государства! Вот что было конечною целью стрелецкого бунта, вот к чему ведены были видно все действия, вот для чего совершены убийства: отстранить царицу Наталию Кирилловну с Нарышкиными и предоставить правление царевне Софии Алексеевне с Милославскими.
Она, следовательно, вместе с своими родственниками, была зачинщицею злого дела, руководительницею стрельцов, которые, обманутые, служили ей только слепыми орудиями. Весь ход дела со всеми оборотами и извилинами осветился пред глазами низложенной партии.
Правительница, приняв власть в свои руки, наградила стрельцов щедро: она велела выдать им по 10 рублей на человека, увеличила их жалованье, предоставила многия преимущества и позволила выборным входить в её покои по всем делам беспрепятственно. Начальником стрелецкого приказа назначен князь Иван Андреевич Хованский, помощником его сын.
Стрельцы пожелали чтобы дано им было название надворной пехоты, и чтобы в признательность за сослуженную ими службу поставлен был памятник на Красной Площади, с объяснением за какия вины изменники были ими наказаны.
Полковника Цыклер и Озеров, по приказанию царевны, с великим поспешением воздвигли на том месте где оканчивалась стрелецкая расправа высокий каменный столб; к подножию его прибиты были по четырем сторонам жестяные доски, где предались вековому позору имена Матвеева, Нарышкиных, Долгоруких, Ромодановского, Языкова и прочих жертв стрелецкого бунта.
Страшно было царице Наталье Кирилловне 15го мая видеть пред собою ружья, копья и бердыши, трепетать за жизнь своего сына, отца, братьев, друзей, но не легко ей было и теперь слышать всякий день о новых постановлениях, коими предавалась поруганию на веки веков их дорогая для неё память, о новых распоряжениях, коими собственная судьба её, судьба дорогого сына, окружалась опасностями, становилась неизвестною.
Каждое такое распоряжение подавало повод в её кругу к многоразличным толкам, пропитанным разумеется злобою, ненавистью, жаждою мести. Десятилетний, значительно уже развившийся мальчик, Петр, все это слушал, все принимал к сердцу, и все это глубоко врезывалось ему в памяти. Если он насмотрелся всяких неистовств в прошедшие дни, то теперь он беспрестанно наслушивался всякого худа, и нравственное развитие его повреждалось, в сердце западали беспрестанно семена недобрые.
М. Погодинъ.
“Русск╕й Вѣстникъ”, No 11, 1874