1. Созыв земского собора; его состав
Не легко было положение временного правительства по освобождении Москвы. Казаки не умели держать дисциплины и грозили постоянными беспорядками и междоусобием при дележе добычи и пленных. В Кремле осада произвела ужасающий беспорядок, и необходимо было наскоро устранить его и привести московские крепости в боевую готовность. Необходимо было отпустить по домам ратных людей ярославского ополчения, сделавших продолжительную боевую кампанию, особенно ввиду предстоявшего похода Сигизмунда. Столь же необходимо было закрепить достигнутый успех царским избранием, чтобы превратить временное правительство в постоянную нормальную власть.
В первые же недели по очищении Кремля идут из Москвы грамоты с призывом выборных людей из городов для царского избрания. Ждут их в Москве к Николину дню (6 декабря); не дождавшись, торопят поспевать к Рождеству Христову. Просят выбрать “из собору (то есть, духовенства) и из посадских людей и из уезду, из черных волостей”, десять человек “лучших и разумных и постоятельных людей” и дать “полный и крепкий достаточный приказ”, чтобы им “о государственном деле говорити было вольно и бесстаршно”, чтобы они “были прямы безо всякие хитрости”. В ожидании приезда выборных отпускают из Москвы ратных людей, демобилизуют армию; и к декабрю в Москве уже нет ярославской рати: “дворяне и дети боярские разъехалися по псместьям, а на Москве осталось дворян и детей боярских всего тысячи с две, да казаков полпяты тысячи (то есть, 4.500) человек, да стрельцов с тысячу человек, да мужики-чернь”. Таков московский гарнизон, с которым Москва готова была в декабре 1612 года встретить Сигизмунда.
В начале января 1613 года начался съезд в Москву выборных людей на избирательный собор. Нельзя точно определить, сколько их всего туда приехало, так как не сохранилось точного и полного списка участников собора. До нашего времени дошло два рукописных экземпляра торжественной “избирательной грамоты” или соборного протокола. Под одним подписалось 235 избирателей, под другим – 238, а всего в этих подписях упомянуто 277 имен соборных участников. Но это не есть точное их число. Выборные подписывали грамоту один за многих товарищей, не называя их поименно. Так, выборных нижегородцев было на соборе не менее 19, а подписали грамоту всего 5 человек на одном экземпляре и 6 на другом. Поэтому можно думать, что число участников собора было гораздо больше 277; одних провинциальных выборных можно считать до 500, если предположить, что города присылали по 10 человек, как их просили Пожарский и Трубецкой. Не менее 50 городов откликнулось на их призыв. Для тою времени такое число достаточно велико, тем более, что в него вошли города самых различных областей государства от Белого моря до Дона и Донца. В территориальном отношении состав представительства на соборе 1613 года был достаточно полон. В сословном отношении он был также полон: представлены были и служилый и тяглый классы, были представители и вольного казачества. В своей массе собор, конечно, оказался органом тех слоев московского населения, которые участвовали в очищении Москвы и восстановлении земского порядка; он не мог служить ни сторонникам Сигизмунда, ни “воровской” тенденции вольного казачества. Однако сторонники Сигизмунда, а равно и сторонники избрания вообще иностранного принца на соборе, по-видимому, были. Поэтому ход избирательной мысли на соборе был сложен и не гладок. Современники глухо говорят, что “по многие дни бысть собрания людем, дела же утвердити не возмогут и всуе мятутся семо и овамо”; “многое бысть волнение людем, кийждо бо хотяше по своей мысли деяти”.
2. Ход избирательной мысли на соборе
Первым решением собора, о котором заявлено было официально, был отказ ото всякой иноземной кандидатуры; торжественно постановили: “а Литовского и Свийского короля и их детей, за их многие неправды, и иных никоторых земель людей на московское государства не обирать, и Маринки с сыном не хотеть”. Неизвестно точно, кто именно предлагал в цари иноземца. В Ярославле шли очень серьезные переговоры относительно шведского принца и, можно думать, Пожарский допускал возможность его призвания. Сигизмунду и Владиславу в 1612 году (в декабре) доносили, что “на Москве у бояр, которые вам, великим господарям, служили, и у лучших людей хотение есть, чтобы просити на господарство вас, великого господаря королевича Владислава Жигимонтовича”. Есть также известия, что у некоторых москвичей бродила мысль о возможности приглашения московский престол кого-либо из Габсбургов. Все эти соображения и чаяния об иноземцах были пресечены собором, и один из современников, упомянув об этом, выразился так, что “начальници же паки восхотеша себе царя от иноверных, народи же ратнии не восхотеша сему быти”, то есть высшие слои избирателей готовы были призвать иностранца, а низшие воспрепятствовали этому. Как бы то ни было, вопрос об иностранцах был снят, а кстати и отвергнута “Маринка с сыном”, то есть, в сущности, уничтожена возможность отрождения самозванщины.
Покончив с этим, стали обсуждать дело далее: “говорили на соборех о царевичах, которые служат в Московском государстве, и о великих родех, кому из них Бог даст на Московском государстве быти государем”, то есть, перебирали обруселое потомство татарских и горских (с Кавказа) князьков и свое, московское, боярство. Наступила самая трудная минута избирательной сессии: нелегко было решить, который из “великих родов” мог бы превратиться в династию. Сторона “княжат” была совершенно разбита смутой, и ее руководители Шуйские и В.В.Голицын были за пределами государства, в плену у короля; остальные за “службу” Владиславу и за сидение с поляками в Кремлевской осаде почитались за “изменников”. Не в лучшем положении была и другая сторона дворцовой знати. Годуновский род вовсе упал по смерти Бориса. Шереметевы разбрелись по всем лагерям и партиям. Романовы также переживали тяжелую пору: их глава и единственный талантливый представитель Филарет был в плену в Польше, остальные же были незначительны сами по себе и были в разброде. Из “великих родов” некого было в данную минуту счесть за виднейшего и достойнейшего кандидата на престол. К тому же, крупнейшие бояре после московской осады уехали из Москвы, избегая ложного положения, в какое они попали после московской осады. Их “в думу не припускали”, те есть устранили от участия во временном правительстве Пожарского и Трубецкого, и даже “писали об них в городы ко всяким людем: пускать их в думу, или нет?” Как решился этот вопрос, неизвестно, но в результате – бояр не было ни на соборе, ни в Москве, а оказались они “в городах”, то есть, разъехались по своим вотчинам. На смену им жизнь выдвинула новые авторитеты – Пожарского и других “начальников” земской рати и руководителей временного правительства. Трудно объяснить, почему они сами не стали претендентами на царство, но очевидно, что их влияние на собор не было значительным. Выше сказано, что они клонились к призванию иноземца, но в этом разошлись с массой рядовых избирателей, и должны были ей уступить. При таких условиях понятно, что настроение избирателей разбилось, и каждый хотел “по своей мысли деяти”; наступила избирательная горячка с обычными ее свойствами – агитацией и подкупами: “многие же от вельмож, желающе царем быти, подкупахуся, многим и дающе и обещающе многие дары”.
Наконец, 7 февраля 1613 года, собор избрал царем сына Филарета Романова Михаила Федоровича. Смута научила московских людей быть осторожными: собор отложил оглашение совершенного им избрания на две недели – до 21 февраля. В эти две недели, во-первых, “послали Московского государства по бояр в городы, по князя Ф.И.Мстиславского с товарищи, чтоб они для большого государственного дела и для общего земского совету ехали к Москве наспех”. А во-вторых, “во все городы Российского царствия, опричь дальних городов, послали тайно во всяких людех мысли их про государское обиранье проведывати верных и богобоязненных людей, кого хотят государем царем на Московское государство во всех городех”. И только тогда, когда посланные съехались из городов с хорошими вестями и бояре собрались в Москву, – 21 февраля М.Ф.Романов был провозглашен царем в большом московском дворце, еще не отстроенном после двухлетней польской оккупации.
3. Кандидатура Михаила Федоровича Романова и его избрание
Нетрудно понять, почему после многих колебаний собор остановился именно на Михаиле Федоровиче Романове. С первого взгляда, правда, его кандидатура представляется странной: очень юный, недостигший и 20 лет; болезненный, потому что “скорбел ножками” от последствий ушиба; тихий и недеятельный, – он был “не прочен” к благополучию государства. Он был лишен хорошего руководства, так как отец его томился в плену за пределами России, а единственный дядя Иван Никитич был ничтожный по способностям и разбитый параличом человек. В более дальней родне Михаила не было способных и достойных людей, кроме, разве, Федора Ивановича Шереметева, видного и почтенного боярина того времени. Как можно было призывать на престол такого кандидата? Однако, чем ближе вглядываемся в обстоятельства той минуты, тем яснее понимаем, что Михаил Федорович был единственным лицом, на котором могли сойтись обе стороны, еще не окончательно примиренные, московского общества – земство и казачество. Надобно помнить, что избирательная кампания проходила под давлением московского гарнизона, в котором численно преобладали казаки: они были опасны своим многолюдством и дерзки сознанием своей силы. Они не слушались власти: “во всем казаки боярам и дворянам сильны, делают, что хотят”, говорит современник. Еще в декабре 1612 года казаки в Москве рассуждают о царском избрании, “чтобы обрать кого из русских бояр, а примеривают Филаретова сына и Воровского (сына) Калужского”. Таким образом, в самом начале соборной сессии кандидатура Михаила была поставлена с казачьей стороны вместе с кандидатурой Воренка. Последнюю земщина принять, конечно, не могла, и моральный авторитет собора не позволил ее и обсуждать: она была упразднена тотчас после начала соборных заседаний вместе с кандидатурами “иноверных”. Но чем решительнее земщина становилась против Воренка, тем внимательнее она должна была отнестись к другому казачьему кандидату. Нет сомнения, что казаки выдвигали Михаила “Филаретова сына” по Тушинским воспоминаниям, потому что имя Филарета прочно было связано с Тушинскими таборами. Но фамилия Романовых была связана и с иным рядом московских воспоминаний. Из этого рода вышла первая жена Грозного, Анастасия Романовна, “голубица”, имя которой вспоминалось с сочувствием и почтением. Брат ее, Никита Романович, во время Грозного пользовался редкой популярностью, как способный администратор, не служивший в опричнине, и гуманный человек. Его имя славилось в народных и казачьих песнях, как друга и защитника угнетенных. Последний царь из старой московской династии, Федор Иванович, сын Анастасии, по матери принадлежал к тому же Романовскому роду. Совсем независимо от казаков в 1610 году, когда в Москве после свержения Шуйского шла речь о призвании Владислава, некоторые слои московского населения считали Михаила Федоровича Романова лучшим кандидатом на царство, чем Владислава. Таким образом, выдвинутая казаками еще до собора кандидатура Михаила на самом земском соборе получила значение общеземское, и когда выяснилось, что кроме Михаила, нет таких имен, которые могли бы сочетать на себе желания казачества и прочих классов населения, то Михаил и был избран. Его избрание имело тот смысл, что мирило в самом щекотливом пункте две еще не вполне столковавшиеся общественные силы и создавало им возможность дальнейшей солидарной работы и примирения. Вот почему радость обеих сторон по случаю достигнутого соглашения была искрения и велика, и московские люди были правы, когда писали, что Михаил был избран “единомысленным и нерозвратным советом” его будущих подданных.
Так представлялось дело избирательному собору. Сторонние наблюдатели, как русские, так и иноземные, отметили, однако, одну такую черту в ходе царского избрания, какой нет в избирательной грамоте и в других официальных документах об избрании. В русской письменности сохранились некоторые намеки на то, что собор не сам пришел к мысли об избрании Михаила, а был к ней приведен посторонним давлением, вмешательством со стороны. Есть рассказ, например, о том, что права Михаила на трон объяснил собору пришедший в его заседание какой-то “славного Дону атаман”; есть и другой рассказ, что Троицкому монаху Авраамию Палицыну на монастырское подворье в Москве приходили вместе с дворянами и казаки с просьбой доложить собору их мысль об избрании Михаила. Эти не вполне определенные сообщения содержат в себе намеки, достаточно деликатные, на казачье влияние в Москве, на то, что первая мысль о Михаиле принадлежала именно казакам. Не намеки, а прямые утверждения, и притом не деликатные, о том же самом исходили от поляков. В официальных объяснениях польских дипломатов с московскими в первое время по выборе Михаила москвичам приходилось выслушивать “непригожие речи”. Лем Сапега грубо высказал Филарету при московском после, что “посадили сына его на Московское государство государем одни казаки донцы”. А Гонсевский говорил князю Воротынскому, что Михаила “выбирали одни казаки”. В острых перекорах между послами слышались и такие слова, что “Романов – казачий царь”. Как и поляки, шведы высказывали то же убеждение, что в Москве при избрании Михаила все делалось под казачьим засилием. Учитывая эти впечатления иностранцев, историк не должен забывать, что роль казачества в царском избрании не была скрыта и от московских людей, но представлялась им она иначе, чем иностранцам. Царское избрание, замирившее смуту и успокоившее страну, казалось земским людям особым благодеянием Господним, и приписывать казакам избрание того, кого “сам Бог объявил”, было в их глазах неприличной бессмыслицей.