М.М. Богословский. 1905 год.
Конституционное движение 1730 года
I
В ночь с 18 на 19 января 1730 года в Москве, в Лефортовском дворце, скончался молодой император Петр II, незадолго перед тем простудившийся на крещенском параде и заболевший оспой. С ним пресеклась мужская линия дома Романовых, и престол должен был перейти в одну из женских. Скончавшийся император не оставил никакого указания на то, кто должен был быть его преемником, и решать вопрос о престолонаследии здесь же, в Лефортовском дворце, собрался Верховный тайный совет. В эту ночь он заседал в составе восьми членов; из них шестеро принадлежали к двум знатным княжеским фамилиям Голицыных и Долгоруких. То были последние остатки уходившего с политической сцены старинного московского боярства. Голицыных было двое: известный сотрудник Петра Великого, кн. Дмитрий Михайлович, и его брат, фельдмаршал Михаил Михайлович, командовавший армией, расположенной на юге России. Долгоруких, занявших такое блестящее положение при Петре II, было четверо: кн. Алексей Григорьевич, отец нареченной невесты императора, с которою тот был обручен незадолго до смерти; кн. Василий Лукич, известный дипломат петровского времени, кн. Михаил Владимирович – сибирский губернатор и кн. Василий Владимирович – фельдмаршал. К этим шестерым присоединялись еще старик канцлер Головкин и известный немец, долгое время ворочавший судьбами русского государства, – Остерман.
В собрании совета первенствовал кн. Дмитрий Михайлович. Возникло несколько проектов решения вопроса о престолонаследии, с которыми он весьма быстро покончил. Заговорили о постриженной в монахини первой жене Петра Великого, Евдокии Федоровне – это предложение было сделано фельдмаршалом, кн. В.В. Долгоруким, близким к Евдокии и замешанным в деле царевича Алексея; но ее кандидатура представлялась невозможной, так как Евдокия была монахиней. Очень робко выступили тогда Долгорукие с заявлением об оставшемся будто бы после Петра II духовном завещании, в котором наследницей престола назначалась княжна-невеста, Екатерина Алексеевна Долгорукая. Но кн. Дмитрий Михайлович резко оборвал их, заявив, что это завещание подложно, и они не протестовали. Поставлен был вопрос о завещании императрицы Екатерины I, в котором находилось вполне определенное распоряжение о порядке наследования престола. По этому завещанию, в случае смерти Петра II бездетным, права на престол принадлежали старшей дочери Петра В[еликого], герцогине Голштинской Анне Петровне с ее потомством, а затем, в случае ее смерти бездетной, царевне Елизавете Петровне с ее потомством. Но кн. Дмитрий Михайлович не менее резко покончил и с этим вопросом. Он открыто заявил, что считает завещание Екатерины незаконным актом, потому что она по низости своего происхождения не имела никакого права на престол. Ее дети, Анна и Елизавета, не имели в его глазах также никаких прав на престол как незаконные, рожденные до брака. По всем этим соображениям князь решительно объявил линию Петра I пресекшеюся. Оставалось обратиться к линии царя Ивана Алексеевича. Младшая его дочь Прасковья устранялась тем, что состояла в морганатическом браке с подданным, сенатором Дмитриевым-Мамоновым. Старшая была неудобна тем, что была замужем за герцогом Мекленбургским, который, по замечанию Голицына, был “зол и сумасброден”. Наиболее удобной показалась кандидатура средней дочери царя Ивана, Анны Ивановны, которая и была единодушно принята.
Едва только состоялось соглашение призвать на престол Анну, как в Верховном тайном совете произошел следующий знаменитый разговор: “Воля ваша, – сказал кн. Дмитрий Михайлович, – кого изволите, только надо нам и себе полегчить?” – “Как так себе полегчить?” – спросил кто-то из присутствовавших. “Так полегчить, чтобы воли себе прибавить”, – отвечал Голицын. Кн. В.Л. Долгорукий выразил по этому поводу сомнение: “Хоть и зачнем, но не удержим!” – сказал он. “Удержим – возразил Голицын, – будь воля ваша, только надобно, написав, послать к ее величеству пункты”. Эти пункты были тотчас же набросаны и утром 19 января получили окончательную редакцию. В чем же они заключались? “Пункты”, или “кондиции” 1730 года, представляют из себя ограничительные условия, на которых Анна должна была согласиться принять престол. Они были следующие: I) поддерживать православную греческую веру; II) не вступать во вторичное супружество; III) не назначать наследника престола; IV) сохранять Верховный тайный совет в составе 8 членов; V) принять следующие ограничения императорской власти в пользу Верховного тайного совета, а именно: без согласия совета 1) не объявлять войны; 2) не заключать мира; 3) не налагать новых податей; 4) не утверждать бюджета; 5) не производить в чины выше полковника на военной и соответствующего чина в гражданской службе и не производить назначений на соответствующие этим чинам должности; гвардия и армия должны были находиться под командой Верховного тайного совета; 6) не делать назначений даже на придворные должности без утверждения совета; 7) без суда не отнимать жизни, чести и имения у шляхетства; 8) не жаловать никому вотчин. В заключение этого акта была поставлена такая оговорка: “А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны Российской”.
Отвезти Анне в Митаву известие об избрании на престол и кондиции для подписи был назначен виднейший представитель фамилии Долгоруких, кн. Василий Лукич, которого должны были сопровождать в качестве ассистентов два генерала: кн. Голицын, третий брат князя Дмитрия, и Леонтьев; эта депутация тотчас же и отправилась в путь. На несколько дней Москва была оцеплена войсками, и было предписано никого из нее не выпускать. Совещания в Верховном тайном совете относительно кондиций хранились в глубочайшей тайне.
Вдовствующая герцогиня курляндская Анна Ивановна была одною из тех трех представительниц дома Романовых, которых Петр довольно безжалостно приносил в жертву своей заветной идее, которой он вообще принес так много жертв, идее приобретения берегов Балтийского моря. Путем брачных союзов с владетелями государств, расположенных по его берегам, он надеялся распространить на эти берега влияние России. Вот почему он выдал замуж двух племянниц: одну за мекленбургского, другую за курляндского герцогов, а дочь еще при жизни сосватал за голштинского. Анна Ивановна не была счастлива в замужестве; она скоро после свадьбы овдовела. Положение ее в качестве вдовствующей курляндской герцогини было очень незавидно: все герцогские имения были заложены, так что ей нечем было жить и приходилось пользоваться унизительными подачками от петербургского двора, которые удавалось выхлопотать у расчетливого дяди через Меншикова. Перед Меншиковым она должна была нередко заискивать. Ее руки искали многие женихи из безземельных немецких князьков, льстясь на Курляндское герцогство в виде приданого. Одно время большие шансы стать ее вторым мужем имел принц Мориц Саксонский, побочный сын польского короля и саксонского курфюрста Августа, известный участник войны за испанское наследство, сражавшийся под знаменами Мальборо и Евгения Савойского, храбрый воин, блестящий и беззаботный кавалер, сгубивший немало сердец в Париже, Дрездене и Вене. Его ухаживание было принято очень благосклонно Анной, но проект этого брачного союза был разбит Меншиковым, который сам метил в курляндские герцоги. Судьба не баловала Анну, и можно было вполне рассчитывать, что она не задумается в выборе между русским престолом, хотя бы и с ограниченной властью, и положением вдовствующей герцогини с заложенными имениями. Расчет был верен. На представленном ей экземпляре кондиций она решительно написала: “По сему обещаю все без всякого изъятия содержать. Анна”.
Но кондиции, предложенные Анне, не представляют чего-нибудь целого; они являются только наскоро набросанною, казавшейся наиболее необходимой, частью обширно задуманного кн. Д.М. Голицыным политического плана, который он и пытался провести в 1730 году.
Кн. Д.М. Голицын – одна из самых выдающихся русских личностей первой половины XVIII века. Это представитель старой русской знати, вполне сознавший необходимость сближения с Западом, но стремившийся сочетать западные заимствования с освященными стариной обычаями русской жизни. Такие люди не прочь были пойти в школу к иноземцам поучиться у них тому, что считали полезным и выгодным, но вместе с тем были врагами всякого рабского подражания и подчинения Западу. Вполне ясно понимая превосходство над собою западного учителя и охотно входя с ним в общение, Голицын все-таки посматривал на него несколько свысока и, идя к нему навстречу с любезной улыбкой, он, однако, не забывал той боярской высоты, с которой он спускался к иноземцу, и вовсе не был расположен держать себя с ним с фамильярностью Петра. Иноземец в глазах таких людей был тем же, чем был иностранец-гувернер в барском доме: его знаниям отдавали должное, знали ему цену и хорошо платили, но, тем не менее, считали его существом низшего порядка, хотя и необходимым.
Кн. Дмитрий Михайлович происходил из семьи Голицыных, известной своим благосклонным отношением к Западу. Он был двоюродным братом знаменитого фаворита царевны Софьи, кн. В.В. Голицына. Все лучшие годы его жизни совпали с преобразовательною деятельностью Петра, и Голицын сделал обычную карьеру видного деятеля петровской эпохи, начав ее, впрочем, довольно поздно. Уже 34 лет от роду, когда он был женат и отец семейства, его послали в числе прочей знатной молодежи за границу в Италию изучать навигацкую науку. Быть может, этой зрелости возраста и семейному положению он обязан был тем, что за границей его не привлекли приманки, на которые так падки были посылаемые туда петровские гардемарины: трактиры, любовные похождения, дуэли и т.п., и которые мешали многим из них познакомиться с более серьезными сторонами западной жизни. Вернувшись в Россию, Голицын получал назначения на самые серьезные и ответственные должности. В 1701 году он был отправлен в качестве чрезвычайного посла в Константинополь. Позже, во время учреждения губерний, он был назначен киевским губернатором; этот пост он и занимал до 1719 года, до учреждения коллегий, когда он был сделан президентом самой важной из них – камер-коллегии.
Голицын был одним из образованнейших людей своего времени, находя для научных занятий досуг от исполнения важных административных обязанностей. В бытность свою киевским губернатором, он с особым покровительством относился к Киевской академии, собирал иногда у себя ее студентов, которым заказывал переводы исторических и политических сочинений. Владея несколькими иностранными языками и большими средствами, он собрал колоссальную для того времени библиотеку, которая находилась в его имении, известном подмосковном селе Архангельском, и заключала в себе до 6000 томов. Здесь находилось немало русских книг и рукописей исторического и литературного содержания: летописей, хронографов, синопсисов, сборников и т.д. и сочинения европейских политических мыслителей: Макиавелли, Томазия, Гроция, Локка, Пуффендорфа и др. в подлинниках и переводах. Позже, когда Голицын был арестован и заключен в Шлиссельбурге, его драгоценная библиотека вместе со всем его имуществом подверглась конфискации, была разбита по частям и расхищена, и еще во второй половине XIX века у московских букинистов можно было встретить книги с ярлычком “Ex bibliotheca archangelina” [Из библиотеки Архангельское (лат.)]. Но, стоя на высоте современного ему просвещения, Голицын в тоже время хранил патриархальные черты старинного московского боярина. Он был старшим в семье, и права его старшинства чтились так же свято, как в эпоху местничества. Двое его младших братьев, из которых один был фельдмаршал, а другой – генерал и сенатор, не смели сесть в его присутствии без особого его приглашения. Все младшие члены его дома обязаны были целовать у него руку. Петр очень уважал, хотя и не любил Голицына, и охотно выслушивал его советы. Рассказывают, что иногда он заходил к нему утром по делам запросто. Соблюдая старину, Голицын имел обыкновение совершать очень долгую утреннюю молитву, и Петр нередко довольно долго дожидался у него в приемной, посылая время от времени его племянника посмотреть, скоро ли старик кончит. Царь знал, что Голицын во многом не одобряет ни его поведения и личных отношений, ни его государственных мероприятий, но молчал и прощал ему это, ценя в нем талантливого администратора, умного и широко образованного человека. В свою очередь, и Голицын умел вовремя смолчать и пойти на компромисс: с брезгливостью боярина-аристократа он смотрел на второй брак Петра с лифляндской пленницей и на его отношения к иноземцам, но мирился с обстоятельствами и дал волю своему языку только с того момента, когда язык преобразователя был разбит параличом, с минуты его кончины, когда Голицын выступил с кандидатурой Петра II на совещании о престолонаследии.
Ко времени его президентства в камер-коллегии относится начало его знакомства с иностранцем Фиком, знатоком государственного права, пригашенным на русскую службу со специальною целью устройства по иностранным образцам русских центральных и областных административных учреждений. Когда было решено заимствовать для России эти учреждения из Швеции, Фику дана была командировка в Швецию для описания шведского государственного устройства. Оттуда он вывез целый ворох бумаг, посвященных описанию различных шведских учреждений. Многие из этих рукописей были переданы Фиком Голицыну. Последний очень часто приглашал его к себе и по целым часам беседовал с ним о политических вопросах вообще и о шведском государственном устройстве в частности. Это знакомство со шведскими порядками отразилось на содержании представленных Анне кондиций, на которых заметно влияние двух шведских государственных актов, по времени очень близких к 1730 году, а именно: “Формы правления” и “Королевской присяги Фридриха I”. Самые условия, при которых были изданы эти акты в Швеции, несколько походили на русские события 1730 года. В конце XVII века предшественник Карла XII, Карл XI, произвел в государстве реформы в самодержавно-бюрократическом духе. В этом же направлении действовал и Карл XII, но его опрометчивая, расстроившая государство политика вызвала в обществе реакцию против самодержавной власти. По смерти Карла XII на престол была возведена его сестра Ульрика-Элеонора, которой сейм и предложил ограничительные условия (1719 год). Ульрика согласилась, а на другой год, при вступлении на шведский престол ее мужа, герцога Гессен-Кассельского Фридриха, эти ограничительные условия были еще расширены. Они и заключаются в упомянутых двух актах. Их содержание по исследованиям историков, шведского Иерне и нашего П.Н. Милюкова, оказывается очень сходным с пунктами 1730 года. Несомненно, что беседам с Фиком следует в значительной степени приписать возникновение у Голицына и более обширного плана конституционной реформы по шведскому образцу.
До времени, однако, Голицын не выступал со своим планом, довольствуясь тем, что по смерти Петра он оказался руководителем направления, во многом несогласного с направлением Петра и приведшего к пересмотру и даже к отмене многих заведенных преобразователем порядков и учреждений. В январе 1730 года минута показалась ему удобной для осуществления его идей, и, отправив к Анне для подписи кондиции, представляющие из себя только конспект его плана, он внес этот последний во всем его объеме на рассмотрение Верховного тайного совета. План этот рассматривался советом в строжайшей тайне, в отсутствие даже управляющего делами совета, так что в его официальных протоколах следами этого обсуждения остались лишь заметки: “Потом советовали между собою секретно” или: “Имели разговоры секретные”. План этот заключался в следующем.
Императрица неограниченно и бесконтрольно распоряжается только деньгами, назначенными на ее содержание, причем размер этого содержания определен в 500 тысяч рублей ежегодно. Она имеет команду лишь над отрядом гвардии, назначенным для ее личной охраны, и над дворцовыми караулами.
Верховную власть она разделяет с Верховным тайным советом, состоящим из 10 – 12 членов из знатнейших фамилий. Императрице принадлежит лишь председательство в совете с двумя, а по другим известиям, с тремя голосами. Иноземцы, за исключением Остермана, в число членов совета не допускаются (здесь сказался взгляд кн. Дмитрия Михайловича на иностранцев). Ведению совета подлежат важнейшие государственные дела: объявление войны, заключение мира и союзов, назначение на высшие государственные должности, командование войсками и распоряжение финансами государства. Командование войсками Верховный тайный совет осуществляет при посредстве двух фельдмаршалов, а финансовое управление – при посредстве государственного казначея, отдающего отчет совету.
Вторым государственным учреждением по проекту Голицына является Сенат из 30 – 36 членов. Он ведет текущие дела, предварительно рассматривает дела, поступающие на рассмотрение Верховного тайного совета. Наконец, он представляет из себя высшую судебную инстанцию.
Ряд высших государственных учреждений замыкают собою в проекте Голицына две представительные палаты: палата шляхетства из 200 членов и палата городских представителей – по два от каждого города. Какие полномочия и какой объем власти проектировался для них Голицыным – судить трудно. Палата шляхетства охраняет права этого сословия в случае нарушения их советом; но каким именно путем она могла действовать в подобных случаях – это неясно. Палата городских представителей ведает торговые дела и интересы простого народа.
Таков был проект кн. Д.М. Голицына. Нельзя не признать этой конституции, если сравнивать ее с современными нам конституциями, довольно неясной. Некоторая доля неясности проекта должна быть, конечно, отнесена на счет тех источников, из которых мы почерпаем о ней сведения, – все это донесения иностранных резидентов, которым удавалось добывать свои сведения из разговоров, сплетен и слухов. Тем не менее, в значительной степени своею недостаточной определенностью проект обязан недостаточной определенности самих политических понятий эпохи. В нем мы не найдем никакого расчленения понятия верховной власти, никаких определений власти законодательной, судебной и исполнительной, ни органов для действия каждой. Но ведь самая теория разделения властей, сообщившая такую стройность позднейшим конституциям, до известного труда Монтескье не была и сама ясно сознаваема. Влияние шведского государственного устройства, каким оно было в XVII веке до проведения Карлом XI самодержавной реформы, отразилось заметно на проекте. Верховный тайный совет и Сенат проекта соответствуют пяти высшим сановникам и государственному совету в Швеции, а его две сословные палаты напоминают представительство сословий на шведском сейме. Проект кн. Голицына при всей его угловатости и неясности нельзя упрекать, однако, в одном: в узкой сословной исключительности. Как видим, в нем было допущено представительство двух классов народа: дворянства и купечества. О представительстве крестьянского сословия, конечно, не могло быть и речи при тех успехах, какие делало крепостное право в XVIII ст.
II
Однако действия Верховного тайного совета встречены были сильным несочувствием. Вообще Верховный тайный совет не пользовался в обществе симпатиями, хотя и одушевлен был самыми благими намерениями, имевшими целью – облегчение низших классов от слишком тяжелого бремени податей и повинностей, падавшего на них при Петре. Большинство в совете составляли представители фамилии Долгоруких, давшей несколько талантливых и видных деятелей в XVIII веке, отличавшейся образованностью, но во время рассматриваемых событий крайне непопулярной. Каких только слухов не ходило о них в Москве в дни, следовавшие за кончиною Петра II! Их обвиняли в том, что они не заботились о здоровье императора и не приняли мер к его излечению. Тогда же распространились слухи о составлении ими подложного завещания в пользу княжны-невесты, которое, действительно, и было ими составлено. Его подписал брат невесты, фаворит Петра II, князь Иван Алексеевич Долгорукий, умевший хорошо подписываться под руку императора. После неуспеха заявления об этом завещании в Верховном тайном совете оно было сожжено. Рассказывали далее, что в самую минуту кончины императора кн. Иван Алексеевич пытался произвести государственный переворот в пользу сестры, выбежал к окружавшему Лефортовский дворец народу с обнаженной саблей и закричал: “Да здравствует императрица Екатерина!” Наконец, рассказывали о последней отчаянной попытке Долгоруких возвести княжну Екатерину на престол: ее будто бы обвенчали с трупом почившего императора.
Самая тайна, которой Верховный тайный совет окружал свои действия, возбуждала подозрения. Благодаря ей рассказы об олигархических стремлениях верховников получили такую узкую окраску. Против личности избранной императрицы никто не спорил. Но говорили, по свидетельству современника и одного из виднейших участников событий знаменитого впоследствии историка Татищева, что избрание должно было быть произведено согласием всех подданных, представленных частью “персонально”, а частью через поверенных, как такой порядок во многих государствах учрежден, а не четырьмя или пятью лицами, “как то ныне весьма непорядочно учинено”. В публику стали проникать смутные известия о дальнейших занятиях Верховного тайного совета, последовавших за избранием. Феофан Прокопович в своей записке о событиях этого времени рассказывает, что в известной части дворянства было намерение заявить совету, что “затейки их – не тайна; всем известно, что они строят; не малая вина одним и немногим государства состав переделывать, и хотя б они преполезное нечто усмотрели, однакож скрывать то перед другими, а наипаче и правительствующим особам не сообщать, неприятно то и смрадно пахнет”.
Случайно в Москве, как раз в то время, когда члены Верховного тайного совета выступили со своим проектом ограничения царской власти, образовалась враждебная им среда, в которой известие о каждом их шаге возбуждало подозрение, а каждый слух об их корыстных замыслах находил себе горячую веру. Этою средой было съехавшееся в Москву со всей России шляхетство. По случаю назначенной на 19 января свадьбы императора, в Москве собралась большая часть генералитета, знати, гвардейских и армейских офицеров и даже отставного шляхетства. Одних штаб и обер-офицеров присутствовало в Москве около 2000. Под различными проектами, которые были поданы разными группами этого шляхетства, подписалось около 1100 человек. Вся эта шляхетская масса не была спокойной. Открывшийся вопрос о престолонаследии дал толчок к ее волнению и подал повод обнаружить те интересы, которые ее занимали. То были общие вопросы государственного права, из-за которых, однако, довольно ясно сквозили и специальные сословные интересы. Дворянство разбивалось на кружки, собиравшиеся у наиболее видных его членов, иногда по ночам, и до рассвета обсуждавшие политические темы. Так, на одном из собраний у сенатора Новосильцева, где присутствовал Татищев, описавший это собрание, рассуждали и спорили о том, к кому переходит верховная власть в случае смерти государя, не оставившего наследника, причем Татищев предложил и ответ на этот вопрос в том смысле, что по “естественному праву она должна перейти к «общенародию»”. К тому же общенародию, как было установлено на этом собрании, переходило и право избрания нового государя; равным образом и право совершать всякого рода реформы в государственной организации и устанавливать ту или иную форму правления. Подвергались разбору и оценке и различные виды государственных форм: монархия, аристократия и демократия, а вместе с тем обсуждался и вопрос, которая из этих форм наиболее пригодна для России. Повод к таким обсуждениям общих вопросов политического характера давали также и слухи о дальнейших действиях и намерениях Верховного тайного совета. Его действия в это время подвергались самой страстной критике. Правда, среди дворянства находились люди, вполне довольные пунктами, поставленными Анне советом. Во время описываемых событий приехал из Москвы в Казань некий бригадир Козлов, и вот какой разговор имел он вскоре по приезде с казанским губернатором: “Теперь у нас прямое правление государства стало порядочное, какого нигде не бывало… и уже больше Бога не надобно просить, кроме чтобы только между главными согласие было. Есть некоторые бездельники, которые трудятся и мешают, однакож ничего не сделают; а больше всех мудрствует с своею партишкою кн. Алексей Михайлович (Черкасский), однакож ничего не успевают и не сделается. И о государыне так положено, что хотя в малом в чем не так будет поступать, как ей определено, то ее, конечно, вышлют назад в Курляндию, и для того будь она довольна тем, что она государыня российская; полно и того. Ей же определяют на год 100 000, и тем ей можно довольной быть, понеже дядя ее император и с теткой ее довольствовался только 60 000 в год, а сверх того не повинна она брать себе ничего, разве с позволения Верховного тайного совета; также и деревень никаких, ни денег не повинна давать никому и не токмо того, ни последней табакерки из государевых сокровищ не может себе вовсе взять, не только отдавать кому, а что надобно ей будет, то будут давать ей с росписками… И что она сделана государынею, и то только на первое время, помазка по губам”.
Но людей такого образа мыслей было немного. Масса собравшегося дворянства была настроена крайне враждебно относительно Верховного тайного совета, образ действий которого внушал ему тревогу. “Жалостное же везде по городу видение стало и слышание, – рассказывает свидетель-очевидец и также участник событий Феофан Прокопович, – куда ни придешь, к какому собранию ни пристанешь, не иное что было слышать, только горестные нарекания на осмеричных оных затейщиков; все их жестоко порицали, все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие. И везде, почитай, в одну речь говорено, что если по желанию оных голов сделается, то крайнее всему отечеству настоит бедство. Самим им господам нельзя быть долго с собою в согласии: сколько их есть человек, чуть ли не только явится атаманов междоусобных браней, и Россия возымеет скаредное оное лицо, каковое имела прежде, когда на многие княжения расторгнена бедствовала”. Что Феофан, свидетель небеспристрастный, не преувеличивал, однако, мазков рисуемой им картины настроения дворянства, видно из других, вполне подтверждающих его показания, свидетельств. Польско-саксонский посланник при русском дворе Лефорт доносил своему правительству почти буквально то же самое. “Новый образ правления, – пишет он, – составленный вельможами, дает повод к волнению в мелком дворянстве; среди него слышатся подобного рода разговоры: «Кто же нам поручится, что со временем вместо одного государя не явится столько тиранов, сколько членов в Верховном тайном совете и что они своими притеснениями не увеличат нашего рабства? У нас нет установленных законов, которыми мог бы руководиться совет; если его члены сами станут издавать законы, они во всякое время могут их уничтожить, и в России начнется анархия!»”
Сливаясь в единодушной вражде к Верховному тайному совету, собравшаяся масса шляхетства не была, однако, согласна в своих желаниях относительно будущего. Она распадалась на две группы, резко различавшиеся выставленными ими программами. Одна из них, которую можно назвать консервативной, желала сохранения существовавшего самодержавного строя. С нею в близком союзе было высшее духовенство с Феофаном во главе, а ее тайным руководителем являлся Остерман, умевший вовремя болеть и не показывавшийся на заседаниях совета, когда там обсуждался голицынский проект реформы. Он уже успел дать понять этой партии, что все те льготы и преимущества, которые обещает дворянству Верховный тайный совет, она может гораздо надежнее получить от императрицы, если поддержит ее самодержавную власть.
Другая, и притом весьма внушительная по числу голосов, партия выступила с рядом конституционных проектов и проводила мысль о создании разного рода государственных учреждений, которыми окружалась власть императрицы. Робко и несмело эти партии обозначили свое существование в заседании высших государственных сановников 2 февраля 1730 года. 1 февраля возвратился из Митавы в Москву один из трех членов депутации, отправленной к Анне с пунктами, генерал Леонтьев. Он привез подписанный Анною экземпляр пунктов и письмо, в котором она извещала, что принимает престол и будет править во всем согласно с пунктами. На следующий день были приглашены в Верховный тайный совет высшие учреждения империи: Сенат и Синод, а также и генералитет, т.е. особы первых четырех классов. Разносившие повестки сообщали приглашаемым, что на этом собрании “и о государственном правлении советовать будут”. Действительно, по открытии заседания в 9 час[ов] утра были прочтены письмо Анны и текст пунктов. Затем кн. Д.М. Голицын сказал речь, в которой, однако, не открывал ничего определенного относительно своего плана и только в туманных фразах выражал уверенность, что все собравшиеся, как дети отечества, “будут искать пользы и благополучия государству”. Чтение письма и пунктов и эта речь Голицына была встречена собравшимися гробовым молчанием, которое поразило даже Верховный тайный совет. Разумеется, совету враждебное настроение к нему дворянских кружков не было неизвестно; он даже ожидал вооруженного нападения со стороны наиболее горячей части дворянства: недаром все коридоры, входы и переходы дворца были заняты во время заседания 2 февраля отрядами войск. Но все же молчание, последовавшее за чтением, было слишком неловким. Вид войск устрашал собравшихся. “Никого, почитай, – пишет об этой сцене Феофан, – кроме верховных не было, кто бы, таковая слушав, не содрогнулся, и сами тии, которые всегда великой от сего собрания пользы надеялись, опустили уши, как бедные ослики; шептания некая во множестве оном прошумливали, а с негодованием откликнуться никто не посмел. И нельзя было не бояться, понеже в палате оной по переходам в сенях и избах многочисленное стояло вооруженное воинство. И дивное было всех молчание! Сами господа верховные тихо нечто одни другим пошептывали и, остро глазами посматривая, притворялись, будто бы и они яко неведомой себе и нечаянной вещи удивляются. Один из них только кн. Д.М. Голицын часто похаркивал: «Видите де, как милостива государыня! И какого мы от нее надеялись, таковое она показала отечеству нашему благодеяние! Бог ее воздвигнул к писанию сему: отселе счастливая и цветущая Россия будет». Сия и сим подобная до сытости повторял. Но понеже упорно все молчали и только один он кричал, нарекать стал: «Для чего никто ни единого слова не проговорит? Изволили бы сказать, кто что думает, хотя и нет де ничего другого говорить, только благодарить столь милосердой государыне»”. На это приглашение из толпы собрания послышались два робкие голоса. Один из присутствовавших, очевидно, из консервативной группы дворянства, заметил: “Не ведаю и весьма чуждуся, отчего на мысль пришло государыне так писать?” Верховный тайный совет ничего не ответил. Другой голос принадлежал руководителю конституционной партии дворянства, кн. А.М. Черкасскому, который спросил: “Каким образом впредь то правление быть имеет?” Убедившись воочию в крайне враждебном настроении дворянства к планам Верховного тайного совета, князь Дмитрий Михайлович понял, что надо было пойти на уступки дворянству. Такой уступкой и звучал его ответ кн. Черкасскому. От имени совета Голицын предложил дворянству написать свой проект и подать на другой день. Очевидно, совету было хорошо известно, что среди конституционной партии дворянства существовали свои планы государственного переустройства, расходившиеся с его проектом. Ясный ответ на существование этих шляхетских проектов Верховный тайный совет и увидел в вопросе кн. Черкасского.
Кружок Черкасского, не откладывая ни минуты, принялся в тот же день за окончательное редактирование, без сомнения, ранее заготовленного плана, над чем работал всю ночь, собравшись у сенатора Новосильцева. Рассмотрим его содержание. Проект Черкасского, или Татищева, как его называют по имени лица, принявшего в его составлении наиболее деятельное участие, предлагает упразднить существующий Верховный тайный совет, – из этого можно видеть, от какой враждебной совету группы он исходит. Высшее управление государством сосредоточивается в трех органах; они следующие: во-первых, Высшее правительство, или Сенат из 21 члена; в состав Сената входит и наличный состав тайного совета. Этой палате предоставлена законодательная власть, вопрос о которой в проекте Татищева более разработан, чем в проекте Голицына. В нем ясно проведена мысль об ограничении права императорской власти издавать законы. “Сочинение закона одному поверить невозможно, – говорит Татищев, – как бы этот один ни был искусен и лишен всякой страсти”. Законодательный порядок устанавливается проектом следующий: проект закона вырабатывается в соответствующей коллегии и затем вносится в Высшее правительство, где и обсуждается. Для обращения принятого высшим правительством проекта в закон требуется утверждение со стороны императорской власти.
Вторая палата состоит из 100 персон и работает двояким образом: ее заседания разделяются на постоянные и периодические. Для постоянных заседаний, в которых ведутся текущие дела, эта палата расчленяется на три отделения, заседающие каждое в продолжение четырех месяцев. Во время постоянных заседаний эта палата носит название Нижнего правительства. Три раза в год созывается полное собрание всех ста членов палаты; кроме того, ее полное собрание созывается в чрезвычайных случаях, как, например, при объявлении войны, в случае кончины государя и т.п. В своем полном собрании вторая палата носит уже особое название Высшего собрания.
Соединенное присутствие этих двух палат, Сената и высшего собрания, дает третий высший орган, который можно назвать избирательным собранием. Это избирательное собрание назначает как членов двух палат: Сената и нижнего правительства, так и кандидатов на все высшие государственные должности по 3 на каждую, причем выбор из этих кандидатов предоставлен императрице. К выборам кандидатов по высшему гражданскому управлению приглашаются в избирательное собрание все наличные президенты коллегий. К выборам кандидатов на высшие военные должности приглашается весь наличный генералитет. Таковы государственные учреждения по проекту Татищева.
Конституционная партия дворянства не осталась, однако, единой; она, в свою очередь, разделилась. За изложенный проект Татищева стояло меньшинство конституционного дворянства; под ним подписалось всего только 288 человек. Большинство не хотело идти так далеко в своих политических требованиях и так резко разрывать с Верховным тайным советом, и это примирительное настроение конституционного дворянского большинства отразилось в трех проектах тождественного содержания, известных под названием проектов Секиотова, Алабердеева и Максима Грекова, по именам тех лиц, чьи подписи стоят под проектами первыми. Под этими проектами всего насчитывается 743 подписи. В них предлагается сохранить Верховный тайный совет, доведя число его членов до 21. За Верховным тайным советом, или Высшим правительством, сохраняется верховная правительственная и судебная власть; Нижним правительством в этих проектах является Сенат, состоящий из 11 членов и ведущий текущие дела. Кроме этих, проекты большинства устанавливают еще следующие органы власти: избирательное собрание из 100 человек, состоящее из генералитета и шляхетства, которое назначает членов вышнего и нижнего правительств, президентов коллегий и губернаторов, и учредительное собрание, состоящее из всех трех предыдущих коллегий, вместе взятых. Последнему принадлежит власть изменять государственную конституцию в тех случаях, когда это потребуется.
Кроме указанных выше проектов их сохранилось еще восемь. Эти последние принадлежат небольшим общественным группам, как проект тринадцати (по числу находящихся под ним подписей) или проект двадцати пяти, – проект Колычева, подписанный пятью, проект Матюшкина, подписанный 15-ю лицами. Проект Мусина-Пушкина представляет из себя его личное мнение. Это количество проектов и это разделение дворянства на группы показывает, с каким живым интересом обсуждались в 1730 году в его среде конституционные вопросы. Не станем останавливаться подробно на изложении всех этих проектов; заметим, что один из них примыкает к мнению меньшинства, требуя уничтожения Верховного тайного совета, а для выработки плана государственных учреждений предлагает созвание общедворянского сейма с учредительным характером. Остальные сходны в общих чертах с проектами большинства, представляя из себя лишь незначительные вариации на общую главную тему, и различаются между собою в таких частностях, как число членов и проектируемых учреждений. Во всех проектах один и тот же запас политических понятий, которые пускаются в оборот, и один и тот же уровень политического развития.
Таким образом, все дворянство, принимавшее участие в событиях 1730 года, разбилось на две группы: консервативно-самодержавную, желавшую уничтожить Верховный тайный совет и сохранить самодержавие, не обставляя его какими-либо новыми учреждениями, и конституционную, проектировавшую новые учреждения, которые должны были быть проводниками участия дворянства в управлении страной. В этой конституционной партии можно заметить две группы: радикальное меньшинство и умеренное большинство, причем эти политические оттенки, радикализм и умеренность, не совпадали в разбираемом случае с теми социальными слоями, с которыми они обыкновенно совпадают: к радикальному меньшинству принадлежал высший слой дворянства – знать и генералитет, к большинству, к умеренным – низшее шляхетство. Обе группы проектировали ввести в состав высших государственных учреждений сточленную палату представителей шляхетства, но расходились в том месте, которое она должна была занять. Меньшинство уничтожало Верховный тайный совет, заменяя его Сенатом, и отводило сточленной палате, кроме избирательной функции, еще и заведывание текущими государственными делами. Большинство сохраняло совет, сточленная палата являлась с избирательными функциями и в чрезвычайных случаях входила в состав учредительного собрания. Эта сточленная палата, долженствовавшая быть проводником дворянских интересов, не была изобретением проектов 1730 года. Проекты исходили здесь из недавней политической действительности. Такая палата из 100 дворян с избирательными функциями была учреждена и отчасти действовала при Петре Великом, не успев, впрочем, получить каких-либо законченных форм. Ее-то и воскрешали теперь дворянские проекты.
Далее, меньшинство проектировало три высших органа: 1) Сенат, 2) сточленная палата, 3) избирательное собрание, состоящее из первых двух вместе, большинство проектировало их четыре: 1) Верховный тайный совет, 2) Сенат, 3) сточленная палата как избирательное собрание, 4) учредительное собрание, состоящее из первых трех вместе. Наконец, в проектах мы находим одну оговорку относительно избирательного права, вызванную злобой дня: вводится ограничение числа членов одной и той же фамилии в высших учреждениях. Очевидно, что этот параграф был направлен против господства двух фамилий в Верховном тайном совете.
Но реформа государственных учреждений не исчерпывает собою всего содержания шляхетских проектов 1730 года. В них заключается также целый ряд требований разного рода льгот и преимуществ для дворянства и для других сословий общества. Дворянство говорило в проектах не только о себе, но, до некоторой степени, выступало представителем интересов также и других общественных групп: духовенства, купечества и крестьян. Впрочем, каких-нибудь определенных мер относительно этих сословий проекты большинства и меньшинства не содержат и ограничиваются лишь добрыми пожеланиями, клонящимися, главным образом, к улучшению экономического положения сословий. Так, относительно духовенства проект Татищева высказывает мысль о необходимости поднять уровень его экономического положения настолько, чтобы священнослужителям не приходилось самим пахать землю и чтобы они не лишены были средств воспитывать детей своих в училищах. Для посадских людей оба проекта, и большинства и меньшинства, настаивают на необходимости облегчать казенные повинности и избавить жителей городов от утеснений администрации. Проекты шляхетства в этом отношении уже проекта Д.М. Голицына, в котором купечеству предполагалось дать некоторые политические права в виде особой палаты представителей от купечества. Для крестьян проект большинства требует также облегчения от казенных податей.
Для всего русского общества было бы в высшей степени важным и благодетельным обеспечение личной и имущественной неприкосновенности, которого требовало дворянство, некоторого рода Habeas corpus. Именно, в проекте меньшинства (Татищев) намечены средства к обузданию неограниченного произвола политической полиции, которая тогда ведалась Тайной канцелярией. Проект требовал присутствия в этой канцелярии двух депутатов от Сената, избираемых на месячный срок для наблюдения над ее действиями. Точно так же требовалось присутствие депутата из знатных при арестах с тем, чтобы такой депутат наблюдал за сохранностью имущества. Аресты в Тайной канцелярии по политическим делам и политические процессы с пытками, казнями и конфискацией имуществ возбуждали протест в дворянстве. Существование Тайной канцелярии, которая “за одно неосторожно сказанное слово пытает, казнит и неповинных детей, лишает имения”, служило аргументом для части членов татищевского кружка против самодержавия, которое, по их мнению, не могло обходиться без подобных средств. С негодованием эти члены говорили, что Тайная канцелярия является стыдом России перед западными народами.
Следующие требования, встречаемые в проектах, были направлены исключительно в видах дворянства как сословия; они относились к устройству дворянства как сословия, касались его служебного и экономического положения. Сюда, прежде всего, относятся требования об изменениях в составе дворянства. Уже в 1730 году приток новых элементов, демократизирующих сословие, стал возбуждать тревогу в высшем слое дворянства и вызывал стремление замкнуть сословие или, по крайней мере, разделить его на два класса: фамильное и простое. Кружок Татищева предлагал привести подлинное шляхетство в известность, составить список его, в который включить и родовое, и выслужившееся шляхетство, снабженное жалованными грамотами, а не имеющих таких грамот из него исключить. Это было требование высшего чиновного слоя дворянства, каким и был татищевский кружок, где мы встречаем фамилии, выдвинувшиеся службой, наряду с родовой аристократией. Другое предложение, а именно: разделить шляхетство на два класса, причем выслужившийся генералитет отнести к низшему, исходило из родовитой аристократической среды. Оно и сделано в проекте Мусина-Пушкина. В проектах дворянского конституционного большинства этих предложений о пересмотре состава дворянства, об ограничении доступа в него и о разделении его на два класса – нет; большинство в этом вопросе держалось, очевидно, более демократических взглядов.
Облегчение обязательной дворянской службы – одно из наиболее общих требований проектов 1730 года. Для этой цели предлагалось: ограничить обязательную службу сроком, освободить шляхетство от ее наиболее тяжелых видов, например, на кораблях в матросах, и учредить содержимые на казенные средства училища, откуда дворяне могли бы быть выпускаемы прямо офицерами, избавляясь таким образом от обязанности проходить службу рядовыми.
Наконец, к улучшению хозяйственного быта среднего и мелкого шляхетства было направлено единодушное требование об отмене известного закона о единонаследии 23 марта 1714 года, разорительного, возбудившего против себя сильное неудовольствие в дворянской среде и постоянно обходимого и нарушаемого.
III
Когда желания дворянства были выражены ясно в проектах, поданных в Верховный тайный совет, последний пошел им навстречу и готов был на некоторые уступки. Кн. Дмитрий Михайлович составлял в то время проект “присяги”, которую подданные должны были принести Анне по ее приезде в Москву, отложив пока дальнейшее обсуждение своего главного плана. Текст этой присяги был также сокращенным изложением конституции. В него он включил очень многое, выраженное в шляхетских проектах. Он соглашался удовлетворить все те требования, которые относились к сословным преимуществам, и даже в более широком размере, чем их ставило само дворянство. В “присяге” заключался прежде всего параграф общего характера с обещанием “все шляхетство содержать, как в прочих европейских государствах, в надлежащем почтении и в ее императорского величества милости и консидерации”. Затем было в “присяге” немало и положительных преимуществ, даруемых дворянству. Его высший слой привлекался обещанием разграничить фамильное дворянство от простого и производить назначения на высшие государственные должности только из первого; тогда как с другой стороны новое, молодое дворянство, созданное Табелью о рангах, Голицын старался успокоить обещанием, что Табель о рангах будет и впредь сохранена. Далее, дворянство просило об ограничении обязательной службы известным сроком; Голицын же проектировал учреждение необязательной, добровольной службы, которая притом должна была начинаться прямо в офицерских чинах, так как отбывание ее в нижних чинах он предлагал заменить годами учения в “кадетских ротах”, учреждение которых обещалось в “присяге”.
Но, соглашаясь так охотно на дарование сословных преимуществ шляхетству, Голицын совершенно оставлял в стороне его политические требования. Верховная власть остается в “присяге” за Верховным тайным советом, и его состав не увеличивается. Тех учредительных и избирательных собраний, на которых настаивало дворянство в своих проектах и которые должны были быть действительно проводниками его политического влияния, “присяга” вовсе не упоминает. Кандидаты в Верховный тайный совет выбираются самим советом вместе с Сенатом. Все, что взято в “присягу” из политических требований шляхетства, это – правило, чтобы из одной и той же фамилии вперед не назначать в Верховный тайный совет двух кандидатов. Дальше этих уступок Голицын идти не соглашался.
Отказ Верховного тайного совета принять политические требования дворянства повлек за собою открытый разрыв между советом и дворянством и в то же время содействовал сближению обеих групп дворянства, самодержавной и конституционной. Не следует вовсе представлять себе дела так, что обе эти партии были разделены такими же резкими границами, какими разделяются развитые и организованные политические партии теперь. Обе группы сближались в значительной степени тождественными сословными стремлениями, одинаково желали облегчения службы, отмены единонаследия, большей устойчивости имущественных прав, поражаемых неумеренной конфискацией. Затем, в самых политических понятиях и идеях не было ясного различия между неограниченной и конституционной монархией. Люди, вроде Татищева, вырабатывали план окружения монарха целым рядом учреждений, дававших такую силу дворянству, что едва ли бы монарх решился предпринять хотя бы один шаг вопреки воле этого сословия, и такие планы не мешали им в то же время на дворянских собраниях проповедовать на тему: “Колико самовластие у нас всех прочих полезнее, а прочие опасны”. Они видели попытку ограничения верховной власти только в планах Верховного тайного совета и совершенно не замечали, что сами стремятся к тому же, что монарх, связанный по рукам и ногам верхним и нижним правительством и высшим собранием, должен был быть послушным орудием дворянской воли. Вот почему и та группа дворянства, которую мы назвали конституционной, все время твердила, однако, о самодержавии и противодействовала Верховному тайному совету ограничивать самодержавие, и вот почему между нею и партией, желавшей просто продолжения старого порядка в его прежнем виде, т.е. самодержавия без всяких дворянских органов, не могло быть глубокой, непереходимой пропасти.
Наконец, личные отношения, страсти, надежды и разочарования легко переводили людей того времени из одного лагеря в другой. До чего быстры бывали иногда такие перемены убеждений и до чего непрочны были эти убеждения в тогдашних головах, показывает пример Павла Ивановича Ягужинского, известного петровского фаворита, генерал-прокурора Сената. Когда Верховный тайный совет совещался в ночном заседании 19 января, в котором Голицын высказал мысль об ограничении самодержавия, Павел Иванович с сенаторами дожидался выхода членов совета и, беседуя с кн. С.Г. Долгоруким, дядей невесты Петра II, восклицал: “Долго ли нам терпеть, что нам головы секут? Теперь время, чтобы не быть самодержавию!” А когда члены совета вышли из залы заседания, он тотчас же подлетел к ним со словами: “Батюшки мои! прибавьте нам как можно воли!” Павел Иванович надеялся, что его пригласят в члены верховного совета; но так как этого приглашения не последовало, то он сделался отчаянным врагом совета и сразу стал горячим приверженцем самодержавия.
Сближение обеих групп дворянства, самодержавной и конституционной, вызванное одинаковой сильной враждой к Верховному тайному совету, привело к падению последнего. Анна хорошо была осведомлена о ходе московских событий. Несмотря на строжайшее предписание совета никого не выпускать в течение нескольких дней из Москвы без особого его разрешения, отданное тотчас же по кончине государя, Ягужинскому удалось послать в Митаву своего гонца – Сумарокова, который потом был арестован и закован в кандалы прибывшей вслед за ним депутацией совета, но, тем не менее, успел уже довести до сведения Анны, что действия членов совета не находят себе сочувствия среди собравшегося дворянства. Это побудило Анну вступить в тайные сношения с руководителями самодержавной партии. 10 февраля она прибыла в подмосковное село Всесвятское, а 15-го въехала в Москву. Несмотря на то, что член Верховного тайного совета, кн. В.Л. Долгорукий, стерег Анну, “как некий дракон”, по выражению Феофана, не отходя от нее ни на шаг, и никого к ней не допускал, приверженцы самодержавия сносились с ней через ее сестер и придворных дам, прибегая к разным хитростям, чтобы извещать Анну о ходе дела. Рассказывают, например, что ежедневно к ней приносили сына Бирона, грудного ребенка, к которому она питала большую нежность, а в его пеленках вкладывалась записка с последними новостями. Еще только приехав в Всесвятское, Анна сделала шаг к нарушению подписанных ею пунктов: она объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов, совершенно вопреки кондициям, по которым командование войсками принадлежало Верховному тайному совету. Это не помешало ей, однако, на торжественном приеме совета 14 февраля заверить его в своем неизменном намерении соблюдать кондиции.
Разрыв Верховного тайного совета с дворянством побудил Анну действовать решительнее. С своей стороны и дворянство было встревожено пущенными по городу слухами о массовых арестах, путем которых Верховный тайный совет предполагал лишить дворянство его наиболее выдающихся вождей и наиболее беспокойных членов. В ночь на 24 февраля состоялись два большие дворянские собрания: одно на Моховой, в доме кн. Барятинского, где собрались представители самодержавной партии, другое на Никольской, в доме кн. Черкасского, руководителя конституционной партии. Оба собрания вели переговоры через парламентеров и долго не могли прийти к общему решению. Наконец все собравшиеся у Барятинского уже поздно ночью отправились на Никольскую, где состоялось соглашение и была подписана челобитная императрице. Весь день 24 февраля собирались подписи под эту челобитную. 25-го императрица, извещенная о составлении челобитной, назначила аудиенцию шляхетству. На эту аудиенцию собралось в зале дворца человек 150 – 200 шляхетства с кн. Черкасским во главе. Когда к собравшимся вышла Анна в сопровождении членов Верховного тайного совета, Татищев прочел врученную ему Черкасским челобитную государыне от шляхетства. В этом акте шляхетство изъявляло ей “рабскую благодарность” за подписание пунктов, но в то же время находило в этих пунктах “некоторые сумнительства”, опасные для государства. Далее оно жаловалось на то, что Верховный тайный совет не удостоил внимания представленные от дворянства проекты “безопасной формы правления государственного”, а от многих даже и не принял проектов. Наконец, дворянство просило: созвать учредительное собрание из генералитета, офицеров и представителей всего шляхетства по одному или по два представителя от каждой фамилии для того, чтобы “сочинить форму правления государственного” и принятую большинством поднести императрице на утверждение. Анна, выслушав челобитную, совершенно растерялась. Она ожидала просьбы о восстановлении самодержавия, а ей подали только ходатайство о созыве учредительного собрания. Но и шляхетская толпа не была единодушной. Раздавались голоса, требовавшие восстановления самодержавия, но раздавались и возражения. По сохранившимся известиям трудно составить себе понятие о том, в какую сторону было направлено соглашение, состоявшееся в доме Черкасского. Если его выражением была прочтенная челобитная, то очевидно, что многие из самодержавной партии не были им довольны. Анна, приняв челобитную, решительно не знала, что делать. В эту трудною минуту к ней бросилась ее сестра, герцогиня Екатерина Ивановна Мекленбургская, с чернильницей и пером. “Что тут рассуждать и раздумывать? – сказала она. – Подпиши скорее!” Анна подписала на челобитной: “Учинить по сему”. Затем она выразила желание, чтобы дворянство тут же, во дворце, обсудило свою челобитную и удалилось.
В этих последних словах можно было видеть намек на то, чего собственно императрица желает. Одно обстоятельство, случившееся после удаления Анны и ухода дворянства в комнату для совещаний, подчеркнуло этот намек особенно резко. В опустившей аудиенц-зале осталась группа гвардейских офицеров, которые подняли сильный шум, крича, что они не позволят, чтобы кто-нибудь предписывал императрице законы, и что она должна быть такой же самодержавной, как и ее предки. Шум был так велик, что Анна вышла опять в аудиенц-залу и лично уговаривала офицеров. Тогда они пали к ее ногам и провозгласили ее самодержавной императрицей. Происходившее в аудиенц-зале не могло остаться тайной для заседавшего в одной из комнат по соседству дворянства. Что там говорилось, неизвестно, но дворянство вышло оттуда с новой челобитной о принятии самодержавия в том самом виде, в каком оно находилось в руках предков государыни. Но даже и в этой просьбе дворянство не совсем отказалось от своих политических требований. Бросив мысль о созыве шляхетского учредительного собрания, оно просило: уничтожить Верховный тайный совет; восстановить Сенат в том виде, как он был при Петре В., дополнив его состав до 21 члена; предоставить шляхетству право выбирать кандидатов на высшие государственная должности и, наконец, “установить ныне для предбудущих времен форму правительства по усмотрению императрицы”. Значит, ходатайствуя о восстановлении самодержавия, дворянство не оставило мысли о необходимости переустройства высших государственных учреждений; только это переустройство, которое оно желало прежде взять в свои руки, оно предоставляло теперь усмотрению императрицы.
Выслушав челобитную и прикинувшись удивленной, Анна спросила: “Как, разве пункты, которые мне поднесли в Митаве, были составлены не по желанию целого народа?” – “Нет”, – отвечали собравшиеся. “Так, значит, ты меня, князь Василий Лукич, обманул!” Затем она приказала правителю дел Верховного тайного совета Маслову принести подписанные ею в Митаве пункты, и “те пункты”, – как записано в журнале совета этого дня, – “ее величество при всем народе изволила, приняв, разодрать”. Разорванный Анной экземпляр пунктов хранится теперь в Государственном архиве.
* * *
Таковы были не раз рассказанные историками события января и февраля 1730 года, эта замечательная попытка государственного переустройства России с ограничением самодержавной власти Верховным тайным советом, чего достигли, хотя и на короткое время, одни, или дворянскими учреждениями, к чему безрезультатно стремились другие. Эта попытка не была первой, ни совсем новой. Напрягая свою историческую память, мы вызовем в ней воспоминания о других подобных же более ранних стремлениях боярских кругов в Московском государстве XVII века. Обусловленная “записью” власть поставленного боярами царя Василия Шуйского, целая подробная конституция, изложенная в договоре московских бояр с Польшей о возведении на московский трон королевича Владислава, ограничение власти первого царя династии Романовых также “записью”, взятою с него при его избрании, – вот факты того же порядка, предшествующие 1730 году. Вдвигаясь в этот ряд однородных событий, события 1730 года не замыкают его. Это не последнее конституционное движение: почти через сто лет спустя вспыхнет другое подобное и еще менее удачное. Мы разумеем декабрьское движение 1825 года.
В этих трех движениях, разделенных одно от другого столетием, со строгою последовательностью сменяя одна другую, выступают общественные группы. В Смутное время конституционные стремления проводило боярство, крупная землевладельческая аристократия. Это движение боярское. Но боярство падает в течение XVII века, мельчая и растворяясь в дворянской массе. Его остаткам, Голицыным и Долгоруким, членам Верховного тайного совета, принадлежит инициатива в событиях 1730 года, и они выступают с планами, очень напоминающими стремления их дедов начала XVII века. Но рядом с ними очень заметно и влиятельно действует другая группа – высшее дворянство, выступающее также с конституционными планами, в которых, однако, меньше политической широты и больше сословного интереса. Это движение 1730 года можно назвать боярско-дворянским. Наконец в 1825 году, когда боярство совсем исчезло, инициатива переходит к высшему дворянскому кругу, который действует под влиянием одушевлявших его широких и возвышенных идей всего менее в сословных интересах, ставя своей задачей общее благо родины. Еще менее чем через столетие, с теми же стремлениями выступят остатки дворянства, растворенные во всесословной интеллигентной массе. Это всесословное конституционное движение, которое приходится нам переживать в наши дни.
Можно указать много сходного в тех внутренних и внешних обстоятельствах, под влиянием которых происходили конституционные движения начала XVII века, 1730 и 1825 годов. Каждому из них предшествовал крупный реформационный период, который, может быть, и давал толчок движению. Конституциям Смутного времени предшествовала эпоха реформ Грозного, недостаточно до сих пор оцененных, но для своего времени имевших едва ли меньшее значение, чем реформы Петра Великого для XVIII века, задевших все стороны государственной и общественной жизни, материальной и духовной. Событиям 1730 года предшествовала реформа Петра. Наконец, движение декабристов вырастает после того, правда, очень кратковременного реформационного направления, каким отличалась первая половина царствования Александра I. Очевидно, действие реформы заключалось здесь в том, что она отучала общество смотреть на государственный порядок как на нечто неподвижное, и приучала к переменам. Конституционное движение вызывалось как бы желанием досказать недосказанное реформой слово.
На каждом из указанных политических движений заметно западное влияние, являвшееся результатом знакомства с европейскими порядками и идеями. В политических идеях Смутного времени отразились в значительной степени польские политические порядки. Шведские источники указаны были выше как основы политических идей Верховного тайного совета: знакомство с западными порядками и литературой, полученное при Петре дворянской молодежью высшего круга, почти поголовно побывавшей за границей, отразилось на рассуждениях дворянских кружков и в дворянских проектах 1730 года. Хорошо известно влияние Французской революции на русскую молодежь начала XIX века. Войны с Польшей при Иване IV, со Швецией при Петре и с Францией при Александре I в значительной мере служили средствами знакомства с политическими формами и с идеями Запада.
Почему же конституционное движение 1730 года осталось таким безрезультатным? Почему верховная власть оказалась разделенной между монархом и советом только в течение месяца, а затем опять вернулась к самодержавной форме? Причины этого явления надо искать в состоянии общества того времени, во взаимном отношении тех общественных групп, которые обнаруживали активное участие в событиях 1730 года, и в отношении их к тем общественным элементам, которые остались от движения в стороне. Прежде всего не следует упускать из виду, что движение было только аристократическим, боярско-дворянским, и не имело вовсе народного характера. Аристократия осталась в нем слишком одинокой и должна была натолкнуться на народную массу, которая не могла сочувствовать дворянским притязаниям и которую дворянство не могло заинтересовать в успехе своего предприятия. Правда, в шляхетских проектах мы находим требование реформ для других сословий общества, но такие требования, как мы видели, были слишком туманны, чтобы привлечь к себе внимание этих сословий. В 1730 году дворянство действовало все-таки в сословном духе, хотя и далеко не в том узком направлении, какого оно держалось впоследствии во второй половине XVIII века, в эпоху известной Екатерининской комиссии для сочинения нового уложения. Став руководящим классом общества на место боярства, дворянство не наследовало от него широты политического взгляда, которую все-таки проявляло боярство. Припомним, что и последний его отблеск, которым оно сверкнуло, исчезая, князь Д.М. Голицын, проводил гораздо более широкие взгляды сравнительно с шляхетскими проектами: в его плане политическое значение, предоставляемое дворянству, более уравновешено с политическим значением остальных классов общества. По крайней мере, там палата представителей от городского населения поставлена наряду с палатою представителей от шляхетства.
Дворянство обнаружило склонность воспользоваться сознанной им своей силой в сословных интересах. Главною целью его требований были сословные выгоды и преимущества экономические и служебные; политические же требования дворянских программ имели значение только средств для проведения в жизнь требований первого рода. Вот почему эти программы не только не могли найти себе сочувствия в народной массе, но встречались ею враждебно. Купечество видело в дворянстве опасного конкурента в торговле сельскохозяйственными продуктами и не могло желать усиления политического влияния враждебного класса. Крестьянство знало, что такое усиление дворянства повлечет за собою ухудшение крепостного права. Выразителем взгляда народной массы на дворянские проекты 1730 года и был, как и в иных случаях ранее, тот класс, который, выходя сам из этой массы, был еще в XVIII веке наиболее развитою ее частью – духовенство, и Феофан Прокопович, с отзывами которого мы выше познакомились, был только красноречивым выразителем этого взгляда.
Впрочем, народная масса была все-таки инертной, и дело приняло бы другой оборот, если бы дворянство действовало иначе. Но среди него не было ни достаточной определенности и твердости в идеях, ни единодушия в действиях. Политические идеи 1730 года не захватили верхов общества, где они были распространены сколько-нибудь глубоко, не сделались основною принадлежностью политических воззрений, не вели к требованиям, за которые можно было бы вступить в упорную борьбу. Они были не более как поверхностным налетом, легко сдунутым неудачным поворотом событий. Удовлетворение сословных аппетитов оказалось способным заглушить политические желания. Притом верхний слой общества раскололся. Разрыв Верховного тайного совета с дворянством повел к разрыву Анной “пунктов” 25 февраля 1730 года. В этом раздоре в последний раз вскрылась вековая борьба между боярством и дворянством, зародившаяся еще в опричнине Грозного.
Но среди самого дворянства также не было единства. Относительно реформ, имевших целью сословные выгоды, оно было более или менее согласно, но оно резко расходилось в тех средствах, которыми два его слоя этих выгод добивались. Его верхний слой, распадавшийся, в свою очередь, на несколько не очень, впрочем, разнящихся между собою групп, которые успели бы столковаться, если бы события не развертывались с такою быстротой, считал необходимым для достижения сословных целей ограничение самодержавия дворянскими учреждениями. Напротив, мелкопоместная дворянская демократия опасалась этих учреждений, предоставлявших влияние верхам, и видела лучшее орудие для осуществления сословных требований в самой самодержавной власти. Эта демократия, мало, может быть, представленная в январе и феврале 1730 года в столице, была сильна своею провинциальной массой, а кроме того, была сильна громким криком, который и произвел такое устрашающее действие 25 февраля среди раздробленности, в какой находилась конституционная партия. Дворянская демократия явилась спасительницей самодержавия в 1730 году, и она не ошиблась в расчетах. В течение XVIII века она получила все, чего желала в 1730 году, и даже более того: отмену закона о единонаследии, облегчение, потом и отмену обязательной службы, а затем законы, развивающее крепостное право и делающие его дворянской привилегией, – словом, ряд тех мер, которые превратили, дворянство из обязанного в привилегированное сословие. Снимая с дворянской массы обязанности и наделяя ее привилегиями, самодержавие нашло в ней более чем на сто лет, поддержку. Опираясь на низший слой дворянства, на дворянскую демократию, оно выдержало натиск конституционных идей первой четверти XIX века, нашедших себе распространение в высших слоях дворянства. Но опора, на которой оно покоилось, не могла быть прочной и вечной, раз что сама эта опора основывалась на рабовладении, на крепостном праве.
Литература вопроса:
Щебальский П.К. Вступление на престол императрицы Анны // Русский вестник. 1859. Кн. 1. № 1. С. 5-67; Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. XIX; Карпович Е.П. Замыслы верховников и челобитчиков в 1730 году // Отечественные записки. 1872. № 1. С. 209-237; Корсаков Д.А. Воцарение императрицы Анны Иоанновны: исторический этюд. Казань, 1880; Загоскин Н.П. Верховники и шляхетство 1730-го года. По поводу сочинения Д.А. Корсакова “Воцарение императрицы Анны Иоанновны” // Известия и ученые записи императорского Казанского университета. Казань, 1881. № 1/2. С. 1-71; Милюков П.Н. Верховники и шляхетство // Милюков П.Н. Из истории русской интеллигенции: Сборник статей и этюдов. СПб., 1900. С.
Журнал для всех. 1905. № 10.; № 12.
Михаил Михайлович Богословский (1867 – 1929) – российский историк. Академик Российской академии наук (1921; член-корреспондент с 1920).