Великая разруха Московского государства
(1598-1612 гг.)
со времени прекращения царей рода Рюрика до избрания царя из дома Романовых.
Составил И. Н. Божерянов
1912 год
I
В русской истории 14 лет, прошедших с 1598 по 1612 год, называют “разрухою” или “Смутным временем”. “Смятения” русской земли или “московская трагедия”, как писали о ней иностранцы, началась с прекращением династии Рюриковичей, т.е. после кончины Царя Феодора Ивановича, и кончилась, когда земские чины, собравшиеся в Москве в начале 1613 г., избрали на престол в Цари Михаила Феодоровича, родоначальника новой династии Дома Романовых.
Относительно причин, вызвавших “великую разруху Московского государства” существует много мнений. Историк С. М. Соловьев первой причиной смуты считает плохую нравственность народа, явившуюся результатом столкновения новых государственных начал со старыми дружинными; а вторую причину видит в развитии казачества с его противогосударственными стремлениями. И. Е. Забелин усматривает причины смуты не в народе, а в “правительстве”. Сирота-народ играл в деле смуты пассивную роль и спас государство в критическую минуту. Стало быть, народ в смуте неповинен, а виновато было “боярство и служилый класс”. По мнению же Н. И. Костомарова, высказанному в его исследовании “Смутное время”, виноваты в смуте все классы русского общества, но причины переворота надо искать не внутри, а вне России. Указывая на постоянные стремления папства к подчинению себе восточной Церкви и на ловкие действия иезуитов в Польше и Литве в конце XVI века, историк находит, что они и польское правительство ухватились за самозванца в целях политического ослабления России и её подчинения папству, и их вмешательство придало смуте такой тяжелый и затяжной характер.
“В московском законодательстве до ХIII века, — по замечанию В. О. Ключевского, — не встречаем постановлений, которые можно было бы признать основными законами, определяющими строй и права верховной власти, основные права и обязанности граждан. Формы государственного строя, складывавшиеся исторически, силой стихийной закономерности народной жизни, не успели наполниться надлежащим содержанием, оказались выше наличного политического сознания людей, в них действовавших. В том и состоит наибольший интерес изучаемого периода, чтобы следить, как вырабатываются в общественном сознании и вливаются в эти формы недостававшие им понятия, составляющие душу политического порядка, как остов государства, ими оживляемый и питаемый, постепенно превращается в государственный организм”.
Но историография наша еще не разобралась в обстоятельствах Смутного времени настолько, чтобы точно показать, в какой мере неизбежность смуты определялась условиями внутренней жизни народа и насколько она была вызвана и поддержана случайностями и посторонним влиянием.
Изучая европейскую смуту — французскую революцию, ясно виден сложный факт смуты, как неизбежное следствие государственного кризиса, к которому Францию привел её феодальный строй; смута же в России, хотя зависела и от случайных обстоятельств, тем не менее “она совсем не была неожиданным явлением для современников”, говорит С. Ф. Платонов. Флетчер в 1591 г. издал в Лондоне книгу о России, в которой предсказывал вещи, казалось бы, совсем случайные. В пятой главе он говорит: “Младший брат Царя (Феодора Ивановича), дитя лет шести или семи, содержится в отдаленном месте от Москвы (т.е. в Угличе) под надзором матери и родственников из дома Нагих. Но, как слышно, жизнь его находится в опасности от покушения тех, которые простирают свои виды на престол в случае бездетной смерти Царя”. В той же главе Флетчер замечает, что “Царский род в России, по-видимому, скоро пресечется со смертью особ, ныне живущих, и произойдет переворот в русском Царстве”. Так образованный и наблюдательный англичанин до смерти царевича Дмитрия и за семь лет до прекращения династии видел ненормальность общественного быта в России; точно так же в IX главе своей книги он указывал, что все это окончится не иначе, как всеобщим восстанием.
Рис.: Феодор Иоанович.
Царевич Феодор вырос в Александровской слободе, среди опричнины. Рано по утрам его отец, игумен слободского монастыря, посылал сына на колокольню звонить к заутрене. Феодор был от рождения слабым, так как мать его Анастасия Романовна в то время уже прихварывала и умерла в 1560 г. Смерть Анастасии Грозный приписывал огорчениям, какие терпела покойная от дворцовых дрязг, и, спустя 18 лет после её смерти, спрашивал в письме Курбского: “Зачем вы разлучили меня с моей женой? Если бы у меня не отняли юницы моей, кроновых жертв не было бы”. Умирая, Грозный признал Феодора “смирением обложенного”, неспособным к управлению государством, и назначил ему в помощь правительственную комиссию. Феодора называли “освятованным Царем”, но он, по выражению Н. М. Карамзина, в кельи или пещере был бы больше на месте, чем на престоле. Вскоре по воцарении Феодора произошли, неизвестные точно, беспорядки, которые кончились ссылкой боярина Бельского и удалением младшего сына Грозного — Дмитрия, которому отец назначил маленький удел, город Углич с его уездом туда с матерью Мариею Нагой. Дммтрий, по словам Буссова, однажды сделал из снега чучела, называл их именами знаменитых бояр и саблей сшибал им головы. Почему в Москве и говорили, что он выйдет в батюшку времен опричнины и что ему грозит опасность со стороны тех близких людей к ступеням престола, которые сами метят сесть на него. По смерти Грозного наибольшей силой пользовался родной дядя Царя Феодора по матери, Никита Романович Захарьин-Юрьев, который в 1585 г. умер от паралича, и власть перешла к другому опекуну, шурину Царя — Борису Годунову, боровшемуся с сильными противниками — князьями Мстиславскими и Шуйскими. Годунов, поддерживаемый сестрою-царицею, оттеснил от дел своих соперников (сослав Шуйских, а Мстиславский был пострижен) и захватил, по словам кн. Катырева-Ростовского, такую власть, “яко же и самому Царю во всем послушну ему бысть”, а сам Феодор, как говорит Котошихин, предался “смирению и молитве”.
По описанию послов Флетчера и Сапеги, Царь Феодор был низок ростом, с опухшим лицом и нетвердой походкой и постоянно улыбался; даже сидя на престоле во время приема послов, он, то любуясь своим скипетром, то смотря на державу, не переставал улыбаться. Швед Петрей тоже говорит, что Царь Феодор от природы был лишен рассудка, часто бегал по церквам трезвонить в колокола и слушать обедню. Близкий ко двору, вышеупомянутый кн. И. М. Катырев-Ростовский так характеризует Царя: “Благоюродив бысть от чрева матери своей и ни о чем попечения имея, токмо о душевном спасении”, а по выражению другого современника, в Царе Феодоре мнишество было с царствием соплетено без раздвоения и одно служило украшением другому.
Рис.: Борис Годунов.
Борис Годунов, окруженный царственным почетом и роскошью, правил осторожно, и 14 лет царствования Феодора были истинным отдыхом для государства. Война со Швецией, веденная удачно, не нарушила общего безмятежного настроения. Но вдруг, в 1591 году, разнеслась по Москве весть, что 15 мая, среди бела дня, царевич Дмитрий найден на дворе своих углицких хором с перерезанным горлом. Народ, созванный набатом, застал над телом Царицу Марью и её братьев Нагих. Царица била мамку царевича Василису Волохову и кричала, что убийство — дело дьяка Битяговского. Его в это время не было во дворе; но он прибежал, услыша набат, и его тут же убили, равно его сына Данилу и племянника Никиту Качалова. С ними вместе побили каких-то посадских людей и сына мамки Волоховой Осипа. В Углич была наряжена и послана следственная комиссия во главе с князем В. И. Шуйским (тайным врагом Годунова), окольничего Андрея Клешнина, дьяка Вылузгина и Крутицкого митрополита Геласия. Они выяснили: 1) что царевич сам себя зарезал в припадке падучей болезни, играя в “тычку” (род свайки) вместе со своим сверстником, и 2) что Нагие без всякого основания побудили народ к убийству невинных лиц. Это донесение следственной комиссии было отдано на суд патриарха Иова, приятеля Годунова, который за два года перед тем содействовал его возведению в патриарший сан. Иов объявил соборне, что смерть царевича Дмитрия приключилась судом Божиим, а окончательный суд над Нагими был передан в руки светской власти. Царицу Марию сослали в монастырь на Выксу (близ Череповца) и там постригли, а братьев её разослали по разным городам; виновных же угличан в беспорядке казнили и сослали в Пелым, где из них образовалось целое поселение.
Протекло целых семь лет, и время уже стало стирать из памяти народа углицкое дело, но смерть Царя Феодора заставила снова народную молву заговорить, что убийство царевича Дмитрия было совершено по поручению Бориса Годунова. Слух этот, записанный иностранцами, передавался затем, как неопровержимый факт, летописцами, и в их рассказах нет противоречий, каковыми полно следственное дело углицкой комиссии. Действительно, нельзя предположить, чтобы это убийство было совершено чьей-либо услужливой рукой, которая желала совершить угодное Борису, предугадывая его помыслы, для обеспечения положения своей партии, бывшей в клевретах Годунова.
В сказании, вошедшем в общий летописный свод, рассказывается, что Борис сначала пробовал отравить Дмитрия, но Бог не допустил яду подействовать; тогда он стал искать чрез приятеля своего Клешнина, всем обязанного Борису, людей, которые согласились бы убить царевича. Это сделать предложили Чепчугову и Загряжскому, но они отказались; согласился один Битяговский. Самое убийство произошло так: когда сообщница Битяговского, мамка Волохова, вывела царевича гулять на крыльцо, убийца Волохов подошел к нему и спросил: “Это у тебя, государь, новое ожерельице?” — “Нет, старое”, ответил ребенок и, чтобы показать ожерелье, поднял голову. В этот момент Волохов полоснул ножом по горлу царевича, но “не захватил ему гортани”. Кормилица Жданова, находившаяся тут, бросилась защитить ребенка, но Битяговский и Качалов ее избили, а затем зарезали ребенка.
Рис.: Василий Шуйский.
Историки Щербатов и Карамзин стоят на стороне сказаний, но после смерти Царя Феодора подозрительная народная молва обвиняла еще Бориса в отравлении Царя Феодора и его дочери Феодосии. Но для виновности Бориса 1) необходимо доказать в деле убийства Дмитрия невозможность самоубийства, стало быть, подложность следственного дела; 2) если бы даже была доказана невозможность самоубийства, то надо доказать, что убийство было своевременно, т.е. в 1591 г. было возможно предвидеть бездетную смерть Феодора и связывать с нею расчеты, и 3) если такие расчеты и были возможны, то один ли Годунов мог их тогда иметь? “До тех пор, пока эти вопросы не будут разрешены справедливо, — замечает С. Ф. Платонов, — Борис является не обвиняемым, а лишь подозреваемым: против него мало улик и вместе с тем есть обстоятельства, говорящие в пользу этой умной и симпатичной личности”.
После смерти Царя Феодора, не указавшего себе преемника, Москва присягнула его жене Ирине Феодоровне, но она отказалась от царства и уехала в Новодевичий монастырь, где постриглась под именем Александры. Борис Годунов последовал за сестрой и поселился в монастыре, а царством от имени царицы остались править патриарх и бояре; последние задумали, как говорит предание, сделать боярскую думу временным правительством и дьяка Щелкалова выслали на площадь к народу, который предлагал присягнуть боярам. Но из народа раздались крики: “Да здравствует Борис Феодорович!” После этого патриарх с народом отправился в Новодевичий монастырь и предложил Борису престол. Годунов отказался, говоря, что надо прежде успокоить душу Феодора. Тогда решено было подождать 40 дней, пока соберутся в Москву земские люди для царского избрания. По всем частям Москвы и провинциальным городам разосланы были люди и даже монахи, научавшие народ звать Бориса “всем миром” на царство. Под страхом штрафа, полиция в Москве сгоняла народ к монастырю бить челом у царицы-монахини её брата на царство. Когда царица подходила к окну кельи, народ, по данному знаку, падал ниц, причем не успевших этого сделать приставы кнутами и пинками заставляли кланяться. От неистового крика багровели лица. Царица, умиленная таким зрелищем, наконец, согласилась благословить своего брата на царство.
Бояре при выборном царе не хотели удовольствоваться одним обычаем, на основании которого держалось их политическое значение при прежней династии. Они ожидали ограничения власти Бориса, “чтобы он государству по предписанной грамоте крест целовал”, как гласило современное свидетельство, сохранившееся в бумагах историка XVIII века — Татищева. Борис отлично понимал молчаливое ожидание бояр и тоже молчал, отказываясь от власти, будучи уверен, что его земский собор изберет без всяких условий. Тогда он сделал огромную ошибку, за которую со всей своей семьей поплатился, так как ему следовало именно держаться за свое значение земского избранника, а он старался прилепиться к старой династии, вымышляя с патриархом Иовом различные завещательные распоряжения, о которых соборное определение уверяет даже, что Грозный, поручая Борису сына Феодора, сказал: “по его преставлении тебе приказываю и царствие сие”.
В феврале 1598 г. съехались земские из городов, всего не более 50 человек, а москвичей было более 400 лиц, и открылся собор, в котором духовных лиц было до 100, бояр до 15, придворных и тяглых людей (но не крестьян) до 50 человек. 17 февраля собор избрал царем Бориса, которого предложил сам патриарх. Три дня служили молебны, чтобы Бог помог смягчить сердце Годунова, а 20 февраля опять пошли просить Бориса на царство, но он снова отказался. Тогда 21 числа патриарх, взяв чудотворную икону Божией Матери и при несметном стечении народа, отправился с крестным ходом в Новодевичий монастырь, где, совершив литургию, патриарх с боярством вошел в келью Ирины и начал находившегося там Бориса уговаривать, причем сказал, что если он откажется, то его отлучит от Церкви. А стоявший народ в монастырской ограде и за стенами монастыря криком просил Бориса сесть на престол, и “пронырь лукавый” дал свое согласие, перехитрив самого себя, так как ему “следовало земский собор из случайного должностного собрания, говорит В. Ключевский, превратить в постоянное народное представительство, идея которого уже бродила в московских умах при Грозном и созыва которого требовал сам Борис”.
Бояре, увидавшие, что Годунов желает править так же самовластно, как правил Иван Грозный, решились действовать против него тайно, и современники объясняют несчастие Бориса негодованием чиноначальников всей земли Русской, от которых много напастных зол на него восстало. Борис, для ограждения себя от козней бояр, поощрял боярских холопов к доносам и клевете. “Ни при одном государе таких бед не бывало”, говорили современники, так как доносы сопровождались опалами и казнями. Так, Борис по доносу подверг телесному наказанию Богдана Бельского и заключил его в темницу. С особым озлоблением отнесся Борис к дому Романовых, предок которых, по преданию, выехал в XIV веке из “Прусс”. Его потомки были впоследствии известны под фамилиями Кошкиных, Захарьиных и, с половины XVI века, Романовых (от имени Романа Юрьевича Захарьина). Дочь этого Романа Юрьевича, в 1547 году вышла замуж за Ивана Грозного, и таким образом Романовы стали в родстве с царем. Брат царицы оставил по себе добрую память в народе, его имя сохранила даже былина, представив в песнях о Грозном добрым посредником между народом и Царем. В момент кончины Царя Феодора было несколько Романовых, сыновей Никиты Юрьевича Романова, и все братья эти были тогда известны под именем Никитичей. Из них самым выдающимся слыл Феодор Никитич Романов, которому перед смертью будто бы Царь Феодор готов был передать свой престол. Вот в этих-то двоюродных братьях Царя Феодора видел Борис своих соперников.
Все сыновья Никиты Романовича, по ложному доносу холопа, были обвинены в намерении извести царя волшебством и отправлены Годуновым в заточение. Его не пережили Александр, Василий и Михаил Никитичи. По сказанию летописей, Александр был удавлен у Белого моря; Василий и Иван были сосланы в Пелым, где первый умер от дурного обращения с ним приставов. Михаил Никитич, богатырь телом, закованный в цепи в 3 пуда 10 фунтов, содержался в подземной тюрьме, в Ныробской волости, близ Чердыни, где местные крестьяне сохраняют часть его оков в выстроенном храме и чтут его за святого. Феодора же насильно постригли в монахи, под именем Филарета, в Сийском монастыре, а жену его Ксению разлучили с детьми, мужем и сослали в Новгородский уезд, Обонежской пятины, на Онежское озеро. Сына их Михаила, которому шел шестой год, отправили на Белоозеро с опальными тетками: княгинею Марфою Никитичною Черкасскою, Анастасией Никитичной (тогда еще девицею) и женой Александра Никитича Ульяной Семеновной (рожденной Погожевой). Среди этого родственного кружка маленький Михаил, будущий государь России, и его сестрица Татьяна Феодоровна (8-ми лет) терпели на Белоозере тяжкую нужду и росли при очень суровых условиях. Достоверно известно, что пристава, смотревшие за содержанием опальных, часто отказывали им даже в молоке и яйцах для их стола, а заботливые тетки Михаила Феодоровича иногда не могли допроситься и куска холста, необходимого для белья детям, вверенным их попечению.
Рис.: Патриарх Филарет, отец Михаила Феодоровича.
Таким образом боярская знать скрылась по подворьям и дальним тюрьмам, а обезумевший Борис разослал всюду особую молитву, которую во всех домах должны были читать за трапезой при заздравной чаше за царя и его семейство. Сам же Годунов укрылся во дворце, не выходил принимать челобитных, как то делали прежде цари, — словом, показал, что всех боится. В 1604 г. разнеслась по Москве весть, что агенты Годунова в Угличе зарезали подставного ребенка, а настоящий царевич жив и идет из Литвы добывать свой престол.
Борис, услыша о появлении Лжедмитрия, прямо сказал боярам, что это их рук дело. Личность самозванца до сих пор остается загадочной. По мнению, идущему от самого Бориса, это был сын галицкого мелкого дворянина Юрий Отрепьев, в иночестве Григорий, который служил в Москве холопом у бояр Романовых и у князя Черкасского, затем сделался монахом и за книжность и составление похвалы московским чудотворцам взят был к патриарху в книгописцы и тут с чего-то стал говорить, что он будет царем в Москве. Ему предстояло заточение, но какие-то сильные люди укрыли его, и он бежал в Литву в то самое время, когда гнев Бориса обрушился на романовский кружок. Большинство историков в Лжедмитрии признают Отрепьева. Н. И. Костомаров говорит, что ничего не знает об его личности, а В. С. Иконников и граф С. Д. Шереметев видят в нем настоящего царевича. Несомненно одно, что Отрепьев участвовал в замысле бояр, так как есть известие, что он приехал в Москву вместе с Лжедмитрием, а потом был сослан им за пьянство. В Литве Лжедмитрий во время болезни, находясь слугою у русского ополячившегося князя Адама Вишневецкого, открыл свое царское происхождение. Первые, пустившие в ход самозванца в польском обществе, были Вишневецкие и Мнишек. Как только он основался у Мнишков в их Самборе, в Галиции, около него явились францисканцы, которые овладели его умом и склонили в латинство; иезуиты продолжали их дело, а ловкая панна Марина Мнишек завладела сердцем юного царевича. Король польский Сигизмунд III, фанатический ученик иезуитов, подавлявших тогда православие в западной России, поддержал Лжедмитрия деньгами и разрешил ему набрать войско.
Таким образом, Лжедмитрий явился в Московское государство сильным искателем престола; ему предались не только казаки, но целые города. Вот почему давались легко победы самозванцу над царскими войсками. Борис Годунов, потрясенный волнением, внезапно умер 13 апреля 1605 года. Войско и народ Москвы присягнули 16-летнему сыну его Феодору, который, видя, что князья Шуйский и Мстиславский не предпринимали решительных действий против сидевшего в Путивле самозванца, послал Басманова, но он со всем войском перешел на его сторону, и все высшие бояре признали Лжедмитрия настоящим царем.
1 июня 1605 г. явились в Москву от Самозванца Плещеев и Пушкин и читали в одной из слободок грамоту, адресованную москвичам, в которой описывались спасение царевича и его военные успехи. В конце грамоты обещались народу всевозможные льготы. Плещеева и Пушкина народ повел на Красную площадь, где снова читали грамоту. Народ, не зная чему верить, решил спросить Василия Шуйского, который совершенно отрекся от своих прежних показаний и уверил, что царевич был спасен, а убит поповский сын. После этого чернь бросилась в Кремль, схватила царя Феодора с матерью и сестрой и перевела их в прежний Борисов боярский дом, а затем стала грабить иноземцев, “приятелей Борисовых”. Вскоре приехали в Москву от самозванца князья Василий Голицын и Масальский; они сослали патриарха Иова в Старицу, убили царя Феодора и его мать, а родню подвергли ссылке и заточению.
20 июня 1605 г. Дмитрий торжественно въехал в Москву, причём народ в своем увлечении не замечал, что мнимого государя окружали поляки, а позади шли русские бояре; что на Красной площади церковное пение заглушали трубы и литавры, когда Дмитрий прикладывался к иконам на Лобном месте, а в Успенском соборе его приветствовал речью католический монах-иезуит. Через четыре дня был поставлен новый патриарх, грек Игнатий, один из первых признавший самозванца. Затем возвращены были из ссылки Нагие и Романовы, а старший из них, Филарет, сделан митрополитом ростовским. За матерью Дмитрия — инокиней Марфой Нагой, ездил князь М. В. Скопин-Шуйский; в июле ее привезли в Москву, и она трогательно признала самозванца за сына. Новый государь каждый день бывал в боярской думе и легко разрешал самые трудные вопросы, сам обучал ратных людей. Не спал после обеда, а запросто вместо того бродил по Москве, заходя в лавки торговых людей; одевался по-польски сам, а равно также одел свою стражу. Словом, не признавал этикета, “чина”, подобающего царскому сану. Преданный его слуга П. Ф. Басманов признавался иностранцам, что царь — не сын Ивана Грозного, но его признают царем потому, что ему присягали, и лучшего царя теперь и не найти. Дело князей Шуйских, распространявших слухи об его самозванстве, он отдал на суд всей земли и созвал земский собор, приблизившийся к типу народно-представительного, с выборными от всех сословий. Приговоренных к смертной казни Шуйских он послал в ссылку и вскоре им возвратил боярство и простил. Это обстоятельство свидетельствует, насколько Лжедмитрий считал себя “прирожденным” царевичем.
Рис.: Подпись Дмитрия самозванца.
Знакомясь с личностью нового царя, москвичи находили его образованным, а поляки считали невежественным, так как он плохо владел польским языком, еще хуже латинским, писал “in perator” вместо “imperator”. Собою самозванец был некрасив: разной длины руки, большая бородавка на лице, волосы рыжеватые, торчком, лишенная талии фигура, при небольшом росте совсем не отражала его богато одаренной духовной природы. Он развивал широкие политические планы, хлопотал поднять против турок и татар все католические державы во главе с Россией. Он ставил на вид своим советникам в думе, что они ничего не видали, ничему не учились и что им нужно съездить за границу. Своими привычками, особенно небрежным отношением ко всяким обрядам, Лжедмитрий возбуждал у москвичей массу нареканий. Так, Марина Мнишек, оставаясь католичкой, была венчана в Успенском соборе под праздник святителя Николая (8 мая), что возмутило недопущенный в Кремль народ, равно и свадебный пир под этот праздник был предметом пересудов москвичей. Против самозванца стали действовать двое — князь В. И. Шуйский и казанский митрополит Гермоген, которому Лжедмитрий оказал свое благоволепие, вызвав его в Москву и назначив членом учрежденного, по польскому образцу, сената. Гермоген начал с того, что открыто заявил о необходимости невесте Дмитрия принять православие, иначе брак его с нею будет незаконным. Требование Гермогена не было исполнено, и он самозванцем был выслан из Москвы в Казань. Весною 1606 г. В. П. Шуйский с кн. Голицыным стали действовать, причём на собрании заговорщиков кн. Шуйский, накануне восстания, заявил, что признал Лжедмитрия для того, чтобы избавиться от Годунова. Привлеченные на сторону бунтовщиков войска, в ночь с 10 на 17 мая, были введены в Москву, и бунт был поднят рано утром, якобы за царя против поляков. Народ шел в Кремль с криками: “поляки бъют бояр и государя”. Цель заговорщиков была окружить будто бы для защиты самозванца и убить его. Во время этого бунта был свергнут патриарх Игнатий и убито от 2000 до 3000 русских и поляков. Таким образом, по словам Костомарова, “Дмитрий уничтожил Годуновых и сам исчез, как призрак”, сделавшись “расстригой”, “еретиком” и “польским свистуном”. На престол вступил царь-заговорщик В. И. Шуйский.
II
Есть известие, что бояре, свергнувшие Дмитрия, уговорились, что тот, кому даст Бог быть царем, не станет мстить за прежние “досады”, а будет управлять Русским государством “по общему совету”. Утром 19 мая народ на Красной площади, духовенство и бояре предложили избрать патриарха, который бы разослал грамоты для созвания советных людей для избрания царя, но в толпе закричали, что нужнее царь и царем должен быть В. И. Шуйский, который, как говорят современники, был “выкрикнут” своими “доброхотами”. Свое царствование Шуйский начал рядом грамот, посланных по всему государству, и в каждой из них заключалась ложь. Так, в записи, на которой крест целовал, он писал: “повелел он крест целовать на том, что ему никого смерти не предавать, не осудя истинным судом с боярами своими”, т.е. с думой, причём отказывался от права конфисковать имущество у братьев и семьи преступника, не участвовавших в преступлении. Затем царь говорил: “да и доводов (т.е. доносов) ложных мне не слушать, а сыскивать всякими сысками накрепко и ставить с очей на очи, а за ложный донос по сыску наказывать смотря по вине, взведенной на оболганного”. Происхождение подкрестной записи, пишет В. О. Ключевский, было сложнее её содержания; летописец рассказывает, что царь Василий по своем провозглашении пошел в Успенский собор и стал там говорить, чего искони веков не важивалось: “целую крест всей земле на том, что мне ни над кем ничего не делати без собору, никакого дурна”. Бояре и всякие люди говорили царю, чтобы он на том креста не целовал, потому что в Московском государстве того не повелось; но он никого не послушал. В этой выходке увидели небывалую новизну, попытку поставить собор на место думы; но царь Василий, обязавшись накануне восстания пред товарищами править по “общему совету” с ними, являлся, таким образом, царем партии бояр, естественно искал земской опоры, т.е. стать земским царем, ограничив свою власть учреждением новым, освободив ее от всякого действительного ограничения. Обнародованная же подкрестная запись явилась плодом сделки царя с боярами, которые отстояли свою думу против земского собора. Во всяком случае, подкрестная запись царя Василия есть первый опыт построения государственного порядка на основе формально ограниченной власти. В другой грамоте, писанной от имени бояр и разных чинов людей, говорилось, что по низложении Гришки Отрепьева освященный собор, бояре и всякие люди избирали государя “всем Московским государством” и избрали князя Василия Ивановича, всея Руси самодержца; но такого в действительности избрания не было. Что Дмитрий был самозванец, это в особой грамоте удостоверяла и Марфа Нагая, которая сознавалась, что Отрепьев устрашил ее угрозами, и она признала его страха ради и в то же время говорила, что тайно она говорила боярам об его самозванстве, о чем свидетельствует всенародно.
Русские люди знали, что Шуйский переметывался со стороны в сторону в этом деле, и не верили царю-заговорщику, прошедшему огонь и воду, видевшему и плаху, но помилованному самозванцем. Это отлично знал Шуйский, который 1 июня 1606 г. поспешил короноваться, а 3 июня перенес из Углича в Москву в Архангельский собор мощи Царевича Дмитрия, обратя это религиозное торжество в средство политического убеждения, оправдывавшее низвержение самозванца.
Но едва успели сжечь под Москвой труп самозванца, как в столице, так и в других городах была пущена молва, что Дмитрий спасся от смерти и был подменен убитым иноземцем, для чего на его лицо и была надета маска.
При Шуйском, по отзывам современников, бояре имели больше власти, чем сам царь, ссорились с ним, — словом, делали, что хотели. Другая часть боярства, не имевшая влияния на дела, стала во имя своих выгод за самозванца, равно казачество, которому удалось проводить Дмитрия до Москвы, и “русский материк”, по выражению И. Е. Забелина, т.е. средние сословия народа, были смущены всем случившимся и кое-где не признали Шуйского.
Первым приверженцем Лжедмитрия I оказался воевода князь Гр. Шаховской, сосланный за это на воеводство в Путивль; там он объявил жителям, что Дмитрий жив, и поднял против Шуйского весь город. Ему поверили и подняли восстание, к которому присоединились и другие северские города, между прочим Елец и Чернигов, Стародуб и Белгород. Когда царские войска, посланные усмирять мятежные города, были разбиты бунтовщиками, то против Шуйского восстали на юге города: Тула и Рязань. Далее возникли беспорядки в поволжских городах. В Перми произошла междоусобица среди войск, набранных для царя, которые стали бить друг друга и разбежались.
Волнения происходили в разных местностях, но серьезнее всех было движение на юге, в Северской земле. Шаховской поднял движение во имя Дмитрия, но не находил человека, который бы принял на себя его роль. Наконец случай помог Шаховскому. Бывший холоп князя Телятевского, взятый в плен татарами и проданный ими в Турцию, где он успел побывать на галерах и бежать в Венецию, откуда пробирался на Русь через Польшу, встретился с Молчановым, который нашел его пригодным для своих дел, сблизился с ним и послал Болотникова к Шаховскому, поручившему ему целый отряд. В Украйне Болотников увеличил свой отряд, призвав гулящих людей, разбойников, беглых крестьян и холопов, обещая им именем Дмитрия прощение и льготы.
Встретясь с царскими войсками, Болотников их разбил у Ельца и Кром, вследствие чего поднялись Тула, Венев, Кашира, Орел, Калуга, Вязьма, и некоторые тверские города, хотя сама Тверь оставалась верна Шуйскому. Особенно сильно движение проявилось в Рязани, во главе которого стали Григорий Сунбулов и два брата дворянина Ляпуновы — Прокопий и Захар, а в Туле стал боярский сын Истомин-Пашков. Идя к Москве, ополчения дворян соединились с шайками Болотникова и остановились в подмосковном селе Коломенском. У Шуйского для подавления восстания и защиты Москвы не было войска, кроме того, в Москве не хватало хлеба, так как подвоз его был остановлен мятежниками. Но вскоре открылась рознь: дворянское ополчение узнало, что Болотников посылал в Москву грамоты и в них открыто поднимал чернь на высшие классы, о чем гласит также грамота патриарха Гермогена, избранного при Шуйском.
Это обстоятельство заставило ополчения рязанских и тульских дворян отказаться от единения с Болотниковым. Сунбулов и Ляпунов первыми явились с повинной к Шуйскому, а за ними перешли и другие дворяне рязанские и тульские. К этому времени подошли на помощь Шуйскому дворянские ополчения из Твери и Смоленска, и Шуйский уцелел.
Болотников побежал на юг, подошел к Серпухову, но, узнав, что там мало запасов на случай осады, перешел в Калугу, а оттуда ушел в Тулу и засел в ней вместе с казачьим самозванцем Петром. Этот Лже-петр явился при жизни Лжедмитрия среди терских казаков, выдавая себя за сына Царя Феодора, родившегося будто бы в 1592 году, которого в действительности не было. Весною 1607 г. Шуйский осадил Тулу, стоял под ней все лето, устроил плотину на реке Уже, затопил весь город и голодом выморил мятежников. В октябре Тула сдалась. Болотников был сослан в Каргополь и утоплен, Шаховской сослан на Кубенское озеро, а Лже-петр повешен.
Торжественно Шуйский вернулся в Москву, но пока Шуйский стоял под Тулой явился второй Дмитрий-самозванец, по прозвищу Вор. Он явился в порубежном городке Литвы — Пропойске, где сидел в тюрьме; чтобы его отпустили в Стародуб, он назвался роднею Нагих. Добравшись до Стародуба, он послал оттуда своего приятеля по северской стороне, который говорил, что Дмитрий жив и находится в Стародубе, где местные жители, действительно, уверовав в него, стали ему помогать деньгами и рассылать о нем грамоты в другие города. Дружина собралась вокруг Вора из поляков и казаков и всяких проходимцев. Выступив с нею, Вор при Болхове разбил царское войско и подошел к Москве, основав в подмосковном селе Тушине свой укрепленный стан, куда к нему пришли польские дружины князя Рожинского, Лисовского и Яна Петра Сапеги. Последний разбил войска брата Шуйского — Ивана и открыл дорогу в северные области государства, которые сравнительно с южными были в цветущем состоянии.
Тушинцам надобно было взять Троицкий монастырь (Троице-Сергиевскую лавру), чтобы овладеть другими городами на севере. Осада лавры продолжалось почти полтора года (с сентября 1608 до начала 1610 гг.) и кончилась ничем. Но это не помешало шайкам тушинцев заставить более двадцати северных городов признать власть Вора; в числе их были: Суздаль, Владимир, Ярославль, Вологда.
Шуйский, сознавая свою слабость, стал искать для борьбы с Вором внешней помощи. Так как в то время Швеция враждовала с Польшей, за то, что у польского короля Сигизмунда III его дядя Карл IX отнял наследственный шведский престол, а второго самозванца отчасти поддерживало польское правительство, то Василий Шуйский и обратился за помощью против Вора к Карлу IX. В 1608 г. он послал для переговоров своего племянника князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского; в феврале 1609 года с Карлом IX заключил Шуйский союз, в силу которого король послал к русским войско из 3 тысяч конницы и 3 тысяч пехоты, взамен чего Шуйский отказывался от всяких притязаний на Ливонию, уступил шведам город Корелу с уездом и обязался вечным союзом против Польши. На такой вызов Сигизмунд ответил открытым разрывом с Москвой и осенью 1609 г. осадил Смоленск. Скопин с отрядом шведов, под начальством Делагарди, в 1609 г. двинулся от Новгорода к Москве и под Тверью разбил шайки Вора, что заставило тушинцев снять осаду Троицкой лавры. Вызванный из Астрахани О. И. Шереметев, где он подавлял бунт, успел приблизиться к Москве и соединиться со Скопиным в знаменитой Александровской слободе (ныне город Александров, Владимирской губ.) осенью 1609 года. Силы шведов и русских были бы вполне достаточны, чтобы уничтожить Тушино, но оно уже было сожжено до прихода Скопина к Москве. Вор, презираемый своими и польскими союзниками, в платье мужика, на навозных санях, едва успел ускользнуть в Калугу, после чего гетман Рожинский вступил в соглашение с Сигизмундом, который звал его поляков под стены Смоленска. После бегства Вора казаки переходили к нему; земские русские люди, бывшие при Воре, шли в Калугу или отдавались с повинною к Шуйскому. Многие же из этих “перелетов” русских обратились к королю Сигизмунду, чтобы он дал им в цари своего сына Владислава, послав посольство, состоявшее из людей среднего состояния и разных классов. Посольство состояло из Михаила Салтыкова, кн. Масальского, Хворостинина, Плещеева, Вельяминова — все “добрых дворян”, а также дьяков: Грамотина и других людей низкого происхождения: Феодора Андронова, Молчанова и т.д. Они заключили 4 февраля 1610 г. договор под Смоленском, в котором изложены условия тушинских уполномоченных о признании московским царем королевича Владислава. “Ни в одном акте Смутного времени, — говорит В. О. Ключевский, — русская политическая мысль не достигает такого напряжения, как в договоре М. Салтыкова и его товарищей. Прежде всего обеспечивается неприкосновенность русской православной веры, а потом определяются права, ограждавшие личную свободу каждого подданного от произвола власти. Все судятся по закону, никто не наказывается без суда. По договору, как и по записи царя Василия, ответственность за вину политического преступника не падает на его невинных братьев, жену и детей, не ведет к конфискации их имущества. Условия личных прав поражают новизной: больших чинов людей без вины не понижать, а малочиновных возвышать за заслуги; каждому из народа московского для науки вольно ездить в другие государства христианские, и государь имущества за то отнимать не будет. Но “мужикам христианам” король не дозволяет перехода ни из Руси в Литву, ни из Литвы на Русь. Холопы остаются в прежней зависимости от господ, а вольности им государь давать не будет. Государь делит свою власть с двумя учреждениями — земским собором и боярской думой, а так как последняя вся входила в состав земского собора, то он в договоре 4 февраля назывался думою бояр и всей земли “.
Рис.: Встреча кн. М. Скопина-Шуйского с Делагарди близ Новгорода.
Этот договор был делом средних классов, главным образом дворянства и дьячества, но ход событий дает ему более широкое значение.
Племянник Шуйского Мих. Вас. Скопин-Шуйский, которому было всего 24 года, очистил со шведами северные города и в марте 1610 г. вступил в Москву. Но Прокопий Ляпунов, когда Скопин Шуйский еще двигался к Москве, послал уже поздравить его царем и этим испортил положение племянника при дворе дяди.
Прошло немного более месяца после того, как надежда народа М. В. Скопин въехал в Москву и народ торжественно встречал его, так теперь народ в отчаянии провожал его тело. На крестинах у князя Воротынского Скопину-Шуйскому сделалось дурно и через несколько дней он умер. Весть эта как громом поразила народ, приписавший смерть Скопина отраве его кумой, женой Дмитрия Ивановича Шуйского. Бесчисленные толпы теснились около гроба. Громко рыдал и царь Василий Иванович — он хоронил своего знаменитого воеводу и последнюю свою опору. Характерны слова Делагарди: “Московские люди, — говорил он со слезами на глазах, — смотря на труп Скопина, не только на Руси вашей, но и в земле моего государя не видать мне такого человека”. Архангельский собор в Кремле хранит останки Скопина среди гробниц русских царей.
После смерти Скопина воеводою над войском был назначен неспособный щеголь Дмитрий Шуйский, который пошел к Смоленску, но, встретясь у д. Клушина с польским гетманом Жолкевским, был им разбит в июне 1610 г. Жолкевский быстро двинулся к Москве, но Вор со своими шайками опередил гетмана, стал в селе Коломенском. Шуйский хотел вступить в переговоры с Жолкевским, но не прошло и месяца, как его свели с царства.
Захар Ляпунов, 7 июля 1610 г., с толпою пришел во дворец Шуйского и предложил ему оставить царство, от чего Шуйский отказался. Тогда Ляпунов отправился на Красную площадь, куда стеклось столько народа, что он принужден был перейти с толпою за Арбатские ворота к Девичьему монастырю. Сюда приехал патриарх Гермоген и многие бояре и решили “ссадить царя”; несмотря на протесты бояр и Гермогена, князь Воротынский отправился объявить решение Шуйскому, которого 19 июля “насильством” постригли в монахи.
III
После удаления Шуйского Москва присягнула боярской думе, которая не имела силы, и москвичам пришлось выбирать Владислава или Вора, но, боясь последнего, бояре московские вошли в соглашение с Жолкевским на условиях, принятых под Смоленском 4 февраля 1610 года. Хотя Гермоген тогда уже указывал на юного Михаила Феодоровича Романова, но другие духовные желали князя Вас. Вас. Голицына.
По заключении договора гетман Жолкевский прогнал Вора, который убежал снова к Калуге. Затем было составлено “великое посольство”, во главе которого стояли: митрополит Филарет (Романов) и князь В. В. Голицын; оно повезло на утверждение Сигизмунда договор об избрании Владислава в цари московские. Уму и ловкости Жолкевского приписывают удаление этих лиц, бывших представителями знатных родов, которые могли быть опасными соперниками Владислава.
Договор, в силу которого Москва присягнула Владиславу, не был в точности повторением прежнего. Бояре выкинули статью о возвышении незнатных людей по заслугам, поставив другую, условием которой было, чтобы “московских княжеских и боярских родов приезжими иноземцами в отечестве и в чести не теснить и не понижать”. Опущена была и другая статья — о выезде московских людей в чужие христианские государства для науки, и, наконец, москвичи настаивали на том, чтобы Владислав принял православие. Когда отряд Жолкевского был впущен в Москву, он стал большой силой, почему гетман мог сдать начальство над ним Гонсевскому, а сам уехал из Москвы, увезя с собою Василия Шуйского с братьями. Отъезд Жолкевского объясняется тем, что он получил приказания короля заменить Владислава им самим, т.е. чтобы Москва присягнула Сигизмунду, что стало скоро известно в Москве, так как посольство сообщало с дороги, что многие русские люди под Смоленском целуют крест Сигизмунду.
По прибытии к Смоленску посольства в совете короля было постановлено не отпускать королевича Владислава в Москву вследствие его малолетства, но послы — стояли на своем. Тогда король старался произвести в посольстве раскол и разными способами склонить некоторых членов его признать притязания Сигизмунда, для чего делались подарки и согласившихся лиц отпускали в Москву, где они должны были подготовить москвичей для принятия условий короля. Келарь Троицкой лавры Авраамий Палицын оказался в числе людей, уехавших в Москву, получа подачку от Сигизмунда. В Москве Салтыковы и другие бояре, получившие награды от Сигизмунда, хотели присягнуть прямо ему, но патриарх Гермоген восстал против влияния поляков, являясь охранителем православия и национализма. В грамотах своих патриарх призывал “всех, не мешкая, по зимнему пути, собраться со всеми городы, итти вооруженными ополчениями к Москве на польских и литовских людей”.
Неудовольствие на поляков усилилось и в Москве, где польский гарнизон, после отъезда Жолкевского, вел себя, как в завоеванной стране. Движение народное против поляков обратилось в пользу Вора, но он был убит в декабре 1610 г. одним из своих приверженцев. Эта смерть развязала всем руки, и с этого момента смута вступила на путь национальной борьбы от польского гнета.
Первым восстал Прокопий Ляпунов со своей Рязанью; в январе 1611 г., собрав дружины, он двинулся к Москве. На присоединение к Ляпунову шли дружины из земли Северской, Муромской, Суздальской и Поволжских низовых областей. Движение это захватило и Тушинское казачество, которое шло также к Москве, под предводительством своих бояр, князя Дм. Тим. Трубецкого и Заруцкого. Шайки казаков с Просовецким шли с севера и даже Сапега было хотел сражаться за Русь, но раздумал.
Прежде чем собравшееся ополчение подошло к Москве, поляки 19 марта перерезались с москвичами. Подоспевшие передовые отряды ополчения с князем Дм. Мих. Пожарским, который в этом бою был ранен, дали возможность отбросить поляков, которые заперлись в Кремле и Китай-городе, причём для удобства обороны сожгли всю Москву и Замоскворечье. На второй день св. недели, 25 марта, в Благовещенье, подошла к Москве стотысячная рать и к апрелю обложила Кремль. Ополчение, простояв более двух месяцев и ничего не сделав для выручки столицы, выступило властным распорядителем Москвы.
Ополчение для прекращения беспорядков и злоупотреблений в войске обратилось к своим вождям “троеначальникам” кн. Трубецкому, Заруцкому и Ляпунову с просьбою собрать собор всей рати, чтобы общим советом подумать о прекращении беспорядков. Вследствие этого явился приговор 30 июня 1611 года, в котором выступают сословные притязания. Троеначальники, обязанные “строить землю и промышлять всяким земским и ратным делом” ничего не могли делать без лагерного всеземского совета, являвшегося высшею распорядительною властью. В приговоре более всего говорится об ограждении интересов служилых людей, а о поместьях, вотчинах, крестьянах и дворовых людях вспоминается лишь для того, чтобы указать, что беглые или вывезенные в Смутное время люди должны быть возвращаемы прежним владельцам. Но этот приговор не спас Ляпунова; когда он стал запрещать грабить соседние области, то Гонсевский велел написать грамоту от имени Ляпунова, в которой будто бы он приказывает по всем городам, где будут пойманы казаки-грабители, убивать и топить их. Подпись была подделана под руку Ляпунова. Грамота эта взбунтовала казаков, которые позвали на раду (сходку) Ляпунова и убили, а дворянский лагерь был рассеян шашками казаков, которые после убийства Ляпунова продолжали стоять под Москвой и в 1611 и в 1612 годах, дворянство же разъехалось по домам. В то же время произошли события, которые отнимали у русских людей надежду на лучшее будущее их родины. Сигизмунд 3 июня 1611 г. взял приступом Смоленск, а московские послы, в апреле месяце, были ограблены и отправлены пленниками в Польшу. По взятии Смоленска славный воевода Шеин был подвергнут пытке, так как поляки хотели узнать, для чего он не сдавал Смоленска и какими средствами мог так долго в нем держаться. Затем шведы, 16 июля, взяли обманом Новгород, который выбрал себе в цари одного из сыновей шведского короля.
Рис.: Семья Шеина умоляет его сдаться в плен.
В Пскове тогда же явился самозванец Сидорка, которого называют иногда третьим Лжедмитрием.
С взятием Смоленска и Новгорода Московское государство было близко к падению. Страна осталась без правительства, так как боярская дума упразднилась в Москве, когда поляки захватили Кремль, где сели с ними многие бояре во главе с князем Мстиславским.
Сигизмунд, взяв Смоленск, поехал в Польшу на сейм праздновать свои победы, а к Москве послал небольшой отряд конницы с гетманом Ходкевичем.
Рис.: Патриарх Гермоген.
Но когда ослабевали политические силы, встали люди, которые помогли объединению народных масс, пошедших на выручку гибнувшей земли. Во главе таких людей был патриарх Гермоген, который, по словам одной летописи, “яко столб неколебимо стоял среди Русской великой земли, стоял один противу их всех, аки исполин муж без оружия и без ополчения воинского”. Из Кремля громко раздавался голос святителя, который в своих грамотах разным городам разрешал от присяги Владиславу и призывал к свержению иноземцев. Так как в это время Кремль получил от своих послов грамоту, в которой говорилось: “у них в Литве на сейме положено, чтобы вывести лучших людей и опустошить всю землю и завладеть всей землей Московской. Ради Бога, положите крепкий совет, напишите, чтобы всем ведомо было то, чтобы всею землею сообща стать за православную веру”. К этой грамоте, разосланной по городам, приложена была грамота патриарха Гермогена, в которой святитель говорил: “Образ Божией Матери, Богородицы, заступницы христианской, которую евангелист Лука написал, здесь великие светильники и хранители, Петр, Алексей и Иона чудотворцы”. И Русь ополчилась за веру и свои святыни и мощи, находившиеся в престольном Кремле. Поляки принуждали Гермогена подписать указ к московским послам, чтобы они уступили воле Сигизмунда, но патриарх отказался. Боярин Мих. Салтыков бросился с ножом на патриарха, но крестное знамение святителя заставило изменника опустить руку. “Крест — мое единственное орудие против твоего ножа. Ты же будь проклят вовеки от нашего смирения!” — сказал Гермоген.
На другой день патриарх говорил в соборной церкви проповедь. Поляки окружили церковь, чтобы не допустить сборища народа, но некоторые все-таки успели пройти в храм. Гермоген увещевал их твердо стоять за веру, молиться с другими городами и указывал им на предателей. После этого патриарха заключили под стражу в подземелье Чудова монастыря, куда спускали ему через окно хлеб и воду. Когда 5 августа 1611 г., Сапега провез мимо ополчений Трубецкого и казачьих таборов провиант полякам в Кремль, вошел туда свияженик Родион Мосеев. Он пробрался в заключение к патриарху Гермогену, который, услыша, что подмосковное ополчение думает присягнуть Воренку (сыну Тушинского Вора и Марины Мнишек), наспех составил последнюю грамоту свою, чтобы отправить в Нижний-Новгород, которая начиналась словами: “Благословение архимандритам, и игуменам, и протопопам, и воеводам, и дьякам, и дворянам, и детям боярским, и всему миру; от патриарха Гермогена московского и всея Руссии — мир вам и прощение и разрешение. Да писати бы вам из Нижнего в Казань к митрополиту Ефрему, чтобы митрополит писал в полки к боярам учительную грамоту, да и казацкому войску, чтобы они стояли крепко в вере, и боярам бы и атаманье говорили бесстрашно, чтобы отнюдь на царство проклятого Маринкина сына… (не брали)… Я не благословляю. И на Вологду ко властям пишите ж; так же бы писали в полки; да и к рязанскому (владыке) пишите то ж, чтоб в полки также писал к боярам учительную грамоту, чтоб уняли грабеж, кормчу и разврат, и имели бы чистоту душевную и братство, и промышляли бы, как реклись души свои положити за Пречистые дом, и за чудотворцев, и за веру, так бы и совершили; да и во все города пишите, чтоб из городов писали в полки к боярам и атаманье, что отнюдь Маринкин (сын) ненадобен: проклят от святого собора и от нас” и т. д.
Рис.: Подземелье, в котором томился и умер патриарх Гермоген.
Историк И. Е. Забелин первый указал, что Нижний был ближе других городов к патриарху, и если объяснять движение Нижнего и других городов на освобождение Москвы влиянием центра государства, то необходимо это движение приписать влиянию послания Гермогена именно в Нижний, а совсем не грамотам Троицкого монастыря, о чем говорили со слов “Сказания” Авраамия Палицына, будто бы второе освободительное движение городов началось в Нижнем, благодаря этим грамотам. Забелин, напротив, склонен даже отрицать значение монастыря, который был в сношениях с подмосковными казаками.
Но без этих сношений лавра не могла обходиться, так как другого правительства не было, кроме казачьего, а у Троицкого монастыря во владении было до 1000 сел. Во главе лавры стоял архимандрит Дионисий, любимец Гермогена, человек умный и высоко религиозный, и его деятельность должна быть поставлена в ряду лучших людей этой эпохи. Между прочим Дионисий еще при жизни Ляпунова посылал по городам грамоты, в которых говорил: “Сами знаете, что всякому делу одно время надлежит, безвременное же всякому делу начинание суетно и бездельно бывает, хотя бы и были в ваших пределах какия неудовольствия, для Бога отложите все это на время, чтобы всем вам сообща потрудиться для избавления православной христианской веры, пока к врагам помощь не пришла. Смилуйтесь, сделайте это дело поскорее, ратными людьми и казною помогите, чтобы собранное теперь здесь, под Москвою, войско от скудости не разошлось”.
Рис.: Спасо-Преображенский монастырь в Нижнем-Новгороде.
Шайки поляков и казаков рыскали по городам и селам, грабя все, что осталось еще не разграбленным. К довершению всего настал такой голод, что “люди людей ели”, по выражению летописца. “Очистить землю” было общею мыслью, перед которой бледнели все другие сословные или личные интересы. Города переписывались, стараясь вместе, “сообща” поднять народ и двинуть войска на освобождение земли русской на освобождение своих святынь, находившихся в Кремле. Насколько Кремль с его святынями затрагивал чувства русских людей, видно из того, что народ плакал, когда в Нижнем-Новгороде (где воеводою был князь Звенигородский) протопоп Савва, собравши жителей в местный собор, обратился к ним с речью, чтобы “утвердиться на единении и чтобы постоять за чистую, непорочную Христову веру и за святую соборную церковь Богородицы и за многоцелебные мощи московских чудотворцев”.
Простой мужик, Кузьма Минин Сухорук, торговец мясом, избранный в число земских старост, под влиянием только что слышанного, сказал глубоко-прочувствованную речь: “Православные люди! коли хотим помочь Московскому государству, не пожалеем достояния нашего, дворы свои продадим, жен и детей заложим, станем челом бить, искать, кто бы вступился за истинную православную веру и стал бы у нас начальником”.
Рис.: Знамя кн. Пожарского, хранящееся в Оружейной палате.
Стали собирать приношения; давали “третью деньгу”, т.е. третью часть имущества, как порешил мир. Когда денег набрали достаточно, постановили сыскать воеводу. По указанию Минина, выбрали князя Дм. Мих. Пожарского, который жил в 100 верстах от Нижнего в своей вотчине, лечась от ран, полученных полгода тому назад под Москвою. Когда посланные из Нижнего явились к Пожарскому, то он сперва отказывался, но, в конце-концов, согласился, с тем условием, чтобы кто-нибудь из посадских людей ведал в ополчении хозяйственную часть — “у того великого дела был и казну собирал”; при чем указал на Минина. Недостаток военной силы и денег заставил нижегородцев написать окружную грамоту к другим городам, в которой были изложены основные правила гермогеновской грамоты, т.е. действовать отдельно от казаков и против казаков. На призыв нижегородцев откликнулось много городов, и первою была Коломна.
Весть о новом ополчении дошла до Кремля, откуда московские бояре, сидя взаперти, увещевали народ, грамотами в Кострому и Ярославль, быть верным Владиславу и грозили вместе с поляками патриарху, чтобы он убедил нижегородцев тоже остаться верными Владиславу. Но Гермоген был непреклонен и сказал: “Да будет над ними милость от Господа Бога и от нашего смирения благословение”. Таковы были последние слова патриарха, которому поляки перестали спускать в подземелье пищу, и он 17 февраля 1612 г. скончался мученически, голодною смертью.
Ополчение из Нижнего двинулось в марте 1612 г. по дороге в Ярославль, куда оно пришло в начале апреля и оставалось здесь до августа месяца. Во время похода князь Д. М. Пожарский заехал в Суздаль, чтобы здесь поклониться в Спасо-Евфимиевском монастыре гробам своих прародителей, среди которых впоследствии он был погребен и сам.
Пожарский медленно подвигался к Москве, в долгой стоянке в Ярославле последовало обвинение его со стороны Палицына, но оправдание Пожарского заключалось в том, что он не один управлял войском.
Рис.: Гермоген отказывается запретить ополчениям идти на освобождение Москвы.
В войске был земский собор, что ясно видно из грамоты от 7 апреля в города, в которой князь просит прислать ему выборных “для Царского сбирания”. Что Пожарский хотел еще в Ярославле, чтобы был выбран государь, об этом сказано в одной из его грамот городам: “Сами, господа, ведаете, как нам стоять без государя против общих врагов, польских и литовских и немецких людей и русских воров”. Бывший земский собор при Пожарском не оставил ясных после себя следов, но можно предположить, что он состоял из трех сословий: духовного, служилого и тяглого.
Рис. Подпись кн. Пожарского и его печать.
14 августа 1612 г. ополчение народное под предводительством князя Пожарского прибыло к Троицкому монастырю, где было встречено архимандритом Дионисием со всею братией и расположилось тут последним до Москвы станом. 20 августа вечером ополчение подошло к Москве и, не доходя 5 верст, расположилось на р. Яузе на ночлег. Князь Трубецкой присылал звать Пожарского в свой стан, а на следующий день приехал к нему и сам с тем же зовом, но получил в ответ: “Нам вместе с казаками отнюдь не стаивать”. На это казаки озлобились и, как говорит летопись: “нелюбы стали держать, что к ним в табор не пошли”, на Пожарского, Козьму Минина и на ратных людей.
Кроме того, казаки смотрели с завистью на ополчение Пожарского и Минина, которое было снабжено всем в изобилии. Наконец настал решительный момент борьбы. Поляки, сидевшие в Кремле и в Белом-городе, стали жестоко страдать от голода и недостатка боевых запасов; на выручку их шел к Москве гетман Хоткевич. Нужно было помешать его сношению с осажденными и не допустить провезти провианта, что продлило бы осаду и могло погубить дело ополчения.
21 августа поляки под начальством Хоткевича показались уже на Поклонной горе. На другой день русские заняли оба берега Москвы-реки, чтобы преградить полякам дорогу к Кремлю. Хоткевич перешел реку Москву у Девичьего монастыря и сразился с войсками Пожарского, который в продолжение восьми часов подряд выдержал ожесточенный бой на левом берегу Москвы-реки, между тем как на правом князь Трубецкой стоял неподвижно, а казаки, бывшие в его стане, смотря на битву, смеялись над ополчением Пожарского, говоря: “Господа, небось, богаты пришли от Ярославля, отстоитесь и одни от гетмана!”
Но под конец и сами не выдержали и пошли в битву… Поляки были отброшены и даже ночью не могли провезти запасов в Кремль: ополченцы отбили весь обоз, с большим уроном для поляков.
Ожесточенные стычки продолжались весь следующий день, и русским приходилось биться между двух огней: с одной стороны нападал Хоткевич, с другой — рвались из Кремля поляки, делая отчаянные попытки для соединения с гетманом.
Самый страшный бой произошел 24 августа, когда бились с рассвета до сумерек. Окопы и остроги по шести раз переходили из рук в руки. Казаки хотели отстать от сражающихся, но Авраамий Палицын одушевил их речью и двинул в бой. Начало темнеть, а обе стороны никак не могли одолеть друг друга. Тогда Минин, зорко наблюдая битву, усмотрел слабое место у неприятеля и обратился к Пожарскому, прося у него людей и дозволения ударить на поляков со стороны Крымского брода. Пожарский разрешил Минину взять три конных сотни, с которыми он и ударил во фланг двум ротам поляков, которые дрогнули и побежали к стану гетмана. Минин бросился за ними следом и, невзирая на то, что его племянник был убит у него на глазах, мужественно рубился с неприятелями, находясь в передних рядах. Видя успех Минина, ополченцы поддержали его натиск, а за ними пошла и конница на отступавших поляков. Со страшным уроном гетман Хоткевич принужден был отступить немедленно к Воробьевым горам и уже не дерзнул более подступать снова к Москве.
Засевшие в Кремле поляки терпели страшный голод. Вместе с ними ту же участь несли и захваченные ими русские вельможи и бояре, в числе которых находился и боярин Иван Никитич Романов со своим племянником Михаилом Феодоровичем и его матерью инокинею Марфою.
Рис.: Сабли князя Пожарского и Минина в Оружейной палате.
Русские воеводы предвидели, что для поляков дни сочтены, что не сегодня, так завтра голод принудит их к сдаче, а потому и не спешили приступом. В половине сентября князь Пожарский послал даже в Кремль грамоту “полковникам и всему рыцарству, немцам, черкасам и гайдукам, которые сидят в Кремле”, и в этой грамоте убеждал их прекратить напрасную распрю, указывая на бесполезность их дальнейших усилий и на безнадежность их положения. “Сберегите ваши головы и животы в целости — заканчивает Пожарский свое послание, — присылайте к нам не мешкая, а я возьму на свою душу и у всех ратных людей за вас упрошу: которые из вас захотят в свою землю, тех отпустим без всякой зацепки, а которые захотят служить московскому государю, тех пожалуем по достоинству”. На эту грамоту поляки отвечали грубо и гордо, а между тем нужда у них дошла до того, что они должны были питаться падалью и даже человеческим мясом; по свидетельству современников, один гайдук съел своего сына, а другой — товарища. Ротмистр, которому поручено было судить и наказывать виновных, бежал из суда, опасаясь, что подсудимые и его растерзают.
Видя, что переговоры не приводят ни к чему, ополчение двинулось, на приступ, и казаки 22 октября 1612 г. взяли Китай-город. Но поляки решились еще держаться, выжидая подмоги, но, чтобы избавить себя от лишних людей, требовавших пропитания, поляки решили выгнать из Кремля всех женщин, а потому потребовали от бояр высылки их жен и дочерей из Кремля. Зная разношерстный состав московского ополчения и особенно опасаясь казаков, бояре, сидевшие в Кремле, взмолились к князю Пожарскому, Минину и другим воеводам, дабы “приняли их жен без позора”. Пожарский успокоил их, а когда, на другой день, несчастные, беззащитные женщины были безжалостно выгнаны из Кремля, князю Пожарскому стоило большого труда оберечь их от корысти и озлобления казаков, собиравшихся ограбить боярынь.
Вскоре после этого события поляки сдались, вышли из Кремля с условием, чтобы им была сохранена жизнь. Король Сигизмунд, шедший было на выручку своих поляков, узнав об освобождении Москвы, вернулся обратно. Русские вступили в Кремль, все ворота которого были открыты. Впереди шло духовенство с Дионисием во главе, с крестами, иконами, с хоругвями. В Успенском соборе отслужен был благодарственный молебен.
Ополчение, очистив Москву, должно было заключить свою победу избранием Царя. Что делалось в столице в конце ноября 1612 г., видно из сообщения Философова, что в Москве были арестованы “за приставы” русские люди, которые сидели в осаде. То же самое подтверждает и архиепископ Арсений елассонский, говоря, что “врагов государства и друзей великого короля Ф. Андронова и Ивана Безобразова подвергли многим пыткам, чтобы разузнать о царской казне, о сосудах и сокровищах”. При наказании друзей короля умерли на пытках трое: великий дьяк царского судилища Тимофей Савинов, Степан Соловецкий и Бажен Замочников, присланные королем “довереннейшие казначеи его к царской казне”.
Торговых мужиков, худых людей и детишек боярских, служивших королю, держали за приставами и пытали до смерти, а великих бояр, виновных в службе польскому королю, держали под домашним арестом и “в думу не припускали”, пока земский совет в городах не решит этого вопроса. В конце-концов, земские советы ответили отрицательно и Мстиславского “с товарищи” выслали из Москвы, и государево избрание произвели без него.
Для избрания Царя всею землею князь Пожарский призывал по 10 выборных от каждого города, но были города, которые прислали и большее число своих представителей; так, Нижний-Новгород послал 19 человек. Всех подписей под грамотой избрания Царя Михаила Феодоровича 277, из них 57 принадлежат духовенству, 136 боярам и высшим служилым чинам, а остальные 84 — городским выборным. Вначале собор распался на партии, между искателями престола, в числе которых называют князей Голицына, Мстиславского, Воротынского, Трубецкого и Михаила Романова. Даже князь Пожарский, выставляя свою кандидатуру, потратил на происки немало денег. В самый разгар выборов, когда, по выражению летописца: “на многие дни бысть собрания людям дела же утвердити не могут и всуе мятутся семо и овамо”, какой-то дворянин из Галича подал письменное мнение, где заявлял, что ближе всех по родству к прежним Царям стоит Мих. Фед. Романов, а потому его и надо выбрать в Цари. Раздались голоса противников, спрашивавших: кто принес такое писание, откуда? Тогда из рядов выборных подошел к столу донской атаман и положил на него писание. “Какое это писание ты подал, атаман?” спросил его князь Пожарский. “О природном Царе Михаиле Феодоровиче”, ответил атаман, который будто бы и решил дело. Это было 7 февраля на предварительном избрании, а окончательный выбор был отложен до 21-го, и в города были отправлены люди, узнать мнение народа. Посланные вернулись с известием, что у всех одна мысль: быть государем М. Ф. Романову, а опричь его никак никого на государство не хотеть. В неделю Православия, первое воскресенье Великого поста, 21 февраля 1613 года были назначены окончательные выборы. Каждый чин подал особое письменное мнение, и во всех их значилось одно имя — Михаила Феодоровича. Тогда несколько духовных лиц с боярином в главе посланы были на Красную площадь, и не успели они с Лобного места спросить собравшийся народ, кого хотят в Цари, как все закричали: “Михаила Феодоровича”.
Рис.: Вид Ипатьевского монастыря в Костроме.
Рис.: Палаты Романовых в Ипатьевском монастыре
В Царе Михаиле видели не соборного избранника, а племянника Царя Феодора, природного, наследственного Царя. Летописец говорит, что Михаила просили на Царство “сродственного его ради соуза Царских искр”. Не даром Авраамий Палицын называет Михаила “избранным от Бога прежде его рождения”, а дьяк И. Тимофеев в непрерывной цепи наследственных Царей ставит Михаила Феодоровича прямо после Федора Ивановича, опуская и Годунова, Шуйского и всех самозванцев. Да и сам Царь Михаил в своих грамотах обыкновенно именовал Грозного своим дедом.
Избрав в Цари Михаила Феодоровича, в Москве не знали, где он находится; вот почему посольство, отправленное к нему 2 марта, было послано в “Ярославль или где государь будет”.
Посольство нашло Михаила Феодоровича в Костроме, в Ипатьевском монастыре, где, после долгих уговоров, получило от сына и матери согласие подчиниться воле народа и стать Царем.
Но чуть было новое злодейство не разрушило дорогие мечты русского народа. Михаил Феодорович с матерью своей, после московской осады, уехал в свою Костромскую вотчину, село Домнино, где едва не подвергся нападению шайки поляков, которая в 1613 году пробралась в Галицкий и Костромской уезды. Факт пребывания поляков в Железно-Боровском монастыре, всего в 15-20 верстах от Домнина, установлен историею. Отсюда они искали дороги в Домнино, чтобы убить новоизбранного Царя и тем вызвать смуту, выгодную для них. Они не дошли до села Домнина каких-нибудь 2-х верст, но встретившийся им домнинский крестьянин Иван Сусанин, бывший доверенным лицом Романовых, чуя опасность, повел их в противоположную сторону — к селу Исупову; в Домнино же послал своего зятя Богдана Сабинина к Царю Михаилу с известием о грозящей опасности и советом укрыться в Ипатьевском монастыре, близ самой Костромы, построенном в XIV столетии мурзой Четом, предком Годунова. Этот монастырь поддерживался вкладами Бориса, а при Лжедмитрии был подарен последним Романовым, как полагают, за все, претерпенное ими от Бориса. К исследованию Самарянова “Памяти Ивана Сусанина” приложена карта пути, по которому Сусанин вел поляков. Бродя нарочно по Исуповскому болоту и соседним лесам целую ночь и утро следующего дня, несмотря на пытки, Сусанин не открыл злодеям местопребывания Михаила Феодоровича и был ими изрублен в селе Исупове.
Рис.: Памятник Ивану Сусанину в Костроме.
Впоследствии, в сентябре 1620 г., Михаил Феодорович со свитою посетил те места, где провел дни своего малолетства. В Домнине ему представили зятя Сусанина; так как Домнинская вотчина принадлежала его матери, инокине Марфе Ивановне, то, возвратясь в Москву, Царь Михаил по совету и прошению родительницы, в ноябре того же года дал зятю Ивана Сусанина жалованную грамоту в потомственное владение; в этой грамоте государь село Домнино с деревнями называет “нашими”. По кончине своей матушки Михаил Феодорович в 1631 г. Домнинскую волость приписал к Новоспасскому монастырю, потому что там были погребены дети Марфы Ивановны, скончавшияся в 1611 году. В это время Домнинскую вотчину составляли, кроме села Домнина, 34 деревни, 14 починков, 1 сельцо и 8 пустошей. В 1764 году, в царствование Екатерины II, когда от монастырей были отобраны вотчины, Домнинская вотчина поступила в казну.
Рис.: Памятник Минину и кн. Пожарскому в Москве.