Кельсиев Василий Иванович
Грозный Царь Иван Васильевич
Иван Васильевич, известный под именем Грозного, сын царя Василия Ивановича и Елены Глинской, вступил на престол в 1533 году, ребенком. Мать его Елена Глинская происходила от знатного литовского рода, который, в ссоре с поляками, перешел на русскую сторону. Царь Иван Васильевич очутился на престоле малолетком; а Россиею управляла его мать. Любимцем матери его был князь Иван Федорович Овчина-Телепнев Оболенский, который был уже при покойном царе конюшим боярином, или, как теперь говорится, обер-шталмейстером. Овчина-Телепнев-Оболенский и его приближенные, в особенности дядя правительницы, Михаил Глинский, взяли в свои руки бразды правления, совершенно не обращая внимания на малолетнего государя.
Он вырос в полном загоне. Ему позволяли баловаться, кататься на конях по улицам, давить людей, выкидывать из окон собак, и в то же время входившие в его царскую опочивальню, клали ноги ему на постель и обращались с ним грубо, не то как с мальчишкой, не то как с дворовым человеком. Иван Васильевич был мальчик впечатлительный, нервный, все это неуважение к нему, к несовершеннолетнему царю, его раздражало — и в душе его накипала месть на бояр. Он вырос окруженный придворными интригами и в душе его зародилось глубокое недоверие к боярам, которые хотели играть в России ту же роль, какую играли в Польше магнаты. В душе у него зародилась мысль о равенстве под эгидою самодержавия. Народ был в рабстве у бояр, лучше-жь ему быть в рабстве у меня у одного, решил Иван Васильевич,– нежели у этих бояр, которые вредны и государству и народу”.
Скончалась Елена Глинская. Пал Овчина-Телепнев-Оболенский. Иван торжественно венчался на царство и женился на Анастасии Романовне Захарьиной, происходившей от Андрея Кобылы, выехавшего к нам от поморских славян в XIV веке, при Александре Невском.
Анастасия Романовна была женщина кроткая, но в тоже время чрезвычайно умная и подходила вполне под-стать своему царственному супругу. Из раздраженного и негодующего на окружающих человека — она сумела сделать из Ивана Васильевича существо кроткое, смирное, домаседливое. Он принялся за государственные дела, стал работать,– но помощников у него не находилось.
В 1547 году 12-го апреля загорелись в Китае лавки и казенные дворы. Высокая башня с порохом взлетела на воздух с частью городской стены, упала в реку и запрудила ее кирпичами. Обитель Богоявленская и множество домов от Ильинских ворот до Кремля и Москвы-реки погорели. 20-го апреля погорели все улицы за Яузой, где жили гончары и кожевники. 24-го июня около полудня при сильном ветре начался пожар за Неглинной, на Арбатской улице, огонь полился рекою, вспыхнул Кремль, Китай, Большой посад, насилу митрополита вытащили из Успенского собора и едва живым отвезли в Ново-Спасский монастырь. Сгорело 1700 человек, а сколько детей сгорело — неизвестно.
Народ приписал в эти ужасы проискам Глинских и начал их избивать.
Государь удалился в село Воробьево, куда явился к нему священник Сильвестр родом из Новгорода. Он подошел к Ивану с грозящим перстом и сказал ему: “что суд Божий гремит над главою царя легкомысленного и злостного, что огнь небесный испепелил Москву, что силы вышния волнуют народ и льют фиял гнева в сердца людей”.
Он потряс душу и сердце Иваново, и Иван искренно признал, что Москва за его грехи горит. Он тут же сблизился с отцом Сильвестром, сделал его своим духовником, а через него сошелся с Алексеем Федоровичем Адашевым, молодым человеком, чистым и честным. Сильвестр и Адашев, да Анастасия Романовна, стали правою рукою государя, который делал все, чтобы быть полезным государству. Он созвал выборных ото всей русской земли и издал судебник. Он обуздал местничество. Он созвал духовенство на собор и издал Стоглав. Казанские татары, при его царствовании, стали послушными слугами России и почти не смели делать на нас набегов.
Но дела с казанцами, привыкшими властвовать над Россией, не могли кончиться миром: нужно было стереть с лица земли татарское царство, и царь Иван Грозный двинулся на них совсем своим русским воинством. По дороге он много молился и приступал к делу окончательного освобождения от татар блогочестиво и с молитвою.
Татары в Казани окопались и приняли все меры, дабы защищаться против русских, а русские тем временем вели подкопы под казанские стены.
Первого октября 1532 года, царь объявил войску, чтоб оно готовилось пить общую чашу крови, велел всем исповедаться и причаститься. Сам государь был у обедни в походной церкви и все удивлялся, что еще не происходит взрыва, но когда диакон, читая евангелие, произнес: “да будет едино стадо и един пастырь”, земля затряслась, грянул будто гром и с паперти оказалось, что казанские стены взлетели на воздух. Иван Васильевич воротился в церковь дослушать литургию, как земля опять встряхнулась, за самой эктенией, когда диакон поминал его здравие:– это взлетел на воздух другой подкоп. В эту минуту русские полки бросились в пролом, несмотря на то, что татары кидали на них бревна, обливали их кипятком и дрались отчаянно на улицах. К окончанию обедни, Казань была уже наша, и государь спокойно в нее въехал, хотя на улицах продолжалась еще драка. Татары выдали Ивану Васильевичу даже царя своего Едигера со всеми его приближенными.
Завоевание какой-нибудь Казани теперь может казаться нам делом неважным, мы вообще плохо ценим деяния наших предков. Иван Васильевич потребовал от казанцев, чтобы они ему платили то самое, что платили ханам.
3-го октября похоронили мертвых и торжественно вступили в город. Поволжье присоединилось к России.
Иван Васильевич, не дождавшись окончательного покорения Казани, поспешил в Москву, и за Яузой встретил его митрополит, духовенство и бояре, и поклонились ему земно. Царь сказал речь, митрополит ему отвечал,– его принимали как освободителя России от позорного, чужеземного ига. Он тут же снял с себя военные доспехи, облачился в царское торжественное одеяние и пошел за святыми иконами в Кремль; отслушал молебен в Успенском соборе, поклонился мощам русских угодников, поклонился могилам своих родителей и прародителей, посетил все церкви познаменитее и тогда только вернулся домой во дворец посмотреть на больную жену Анастасию Романовну Захарьину, да на новорожденного сына Дмитрия Ивановича. Затем задал царь пир горой в кремлевском дворце, московским боярам и князьям.
Пир этот длился с 8-го ноября по 12-е, т. е. трое суток, стоил он на наши деньги нечто около миллиона. Государь праздновал окончательное падение казанского царства, с тою искреннею радостью, с какой мы празднуем падение каждого мусульманского государства, владеющего христианами. Пир этот был образцом действительной царской щедрости: начиная с митрополита и кончая рядовым, отличившимся в битве, всем досталось от царя на память. Тогда не ордена раздавались в награду; государь жаловал золотыми кубками и ковшами, одежами с своего плеча, бархатами, соболями, конями, ратными доспехами, и даже деньгами. Три дня сыпал он вольной рукою подарки и завершил тем, что поставил в Кремле храм в честь Покрова Пресвятыя Богородицы, по просту называемый Василием Блаженным, образчик самостоятельного русского зодчества.
У мощей святаго Сергия крестил двадцати-двух-летний государь своего сына-первенца Дмитрия; затем окрестил он взятых им в плен двух царей казанских Едигера и малолетнего Утемиш-Гирея. Едигера он тут же и женил на Марье Кутузовой, а Утемиша сделал себе приемышем.
Язва, под названием железа, пошла по России; Казань надо было держать в ежевых руковицах, и наконец случилось происшествие, котораго царь Иван всю жизнь забыть не мог, и которое сделало его действительно грозным и отняло у него нравственные силы. Он расхворался, и в его опочивальне бояре подняли спор, кто будет его наследником, сын ли его Дмитрий, или двоюродный брат Владимир Андреевич. При самом полуумирающем царе, этот Владимир Андреевич пригрозил князю Воротынскому, что ему зубы вышибет, если он ему будет мешать вступить на престол, вместо сыновей Ивана Васильевича, Ивана Ивановича и Дмитрия Ивановича. Князь Воротынский преспокойно отвечал, что и сам сдачу даст. В опочивальне большего государя каждый день происходили такие случаи. С ним обращались невежливо — и на московских площадях, для возмущения народа, стали показываться его приближенные люди, которым он вполне верил, и которые требовали возведения на престол князя Владимира Андреевича.
Наслушавшись всего этого, царь Иван Васильевич выздоровел, и в душу его запало страшное подозрение, что на приближенных положиться нельзя; но он ни кого не стал преследовать. Он покорил царство Астраханское, и к нему стали являться послы из Хивы, из Бухты, от Шавкала, от тюменцев, от грузин, и, наконец, явились посольства от черкесов с просьбою принять их в наше подданство.
В 1553 году случилось другое обстоятельство, гораздо важнее:– мы в первый раз вошли в сношение с Европою — англичане затеяли отыскать северный путь в Индию и снарядили морскую экспедицию под начальством капитана Ченслера. Капитан Ченслер, следуя берегами северных полярных морей, обогнул Норвегию и напал в Архангельск, город до тех пор совершенно неизвестный в Европе. Русские удивились на Ченслера, Ченслер удивился на русских. Приняли его ласково и вежливо, а у Ченслера была грамота от короля Эдуарда VI следующего содержания:
“Эдуард VI вам, цари, князья, властители, судии земли, во всех странах под солнцам, желаем мира, спокойствия, чести, вам и странам вашим! Господь всемогущий даровал человеку сердце дружелюбное, да блоготворит ближним и в особенности странникам, которые, приезжая к нам из мест отдаленных, ясно доказывают тем превосходную любовь свою к братскому общежитью. Так думали отцы наши, всегда гостеприимные, всегда ласковые к иноземцам, требующим покровительства. Все люди имеют право на гостеприимство, но еще более купцы, презирая опасности и труды, оставляя за собой моря и пустыни, для того чтобы блогословенными плодами земли своей обогатить страны дальние и взаимно обогатиться их произведениями: ибо Господь вселенные рассеял дары Его блогости, чтобы народы имели нужду друг в друге, и чтобы взаимными услугами утверждалась приязнь между ними. С сим намерением некоторые из наших подданных предприняли дальнее путешествие морем, и требовали от нас согласия. Исполняя их желание, мы позволили мужу достойному, Гугу Виллоби, и товарищам его, нашим верным слугам, ехать в страны, доныне неизвестные, и меняться с ними избытком: брать чего не имеем и давать чем изобилуем, для обоюдной пользы и дружества. И так молим вас, цари, князья, властители, чтобы вы свободно пропустили сих людей чрез свои земли: ибо они не коснутся ничего без вашего позволения. Не забудьте человечества. Великодушно помогите им в нужде, и примите от них, чем могут вознаградить вас.
Поступите с ними, как хотите, чтобы мы поступили с вашими слугами, если они когда-нибудь к нам заедут. А мы клянемся Богом, Господом всего сущего на небесах на земле и в море, клянемся жизнью и Богом нашего царства, что всякого из ваших подданных встретим как единоплеменника и друга, из блогодарности за любовь, которую окажете нашим. За сим молим Бога Вседержителя, да сподобит вас земного долголетия и мира вечного. Дано в Лондоне, нашей столице, в лето от сотворения мира 5517, царствования нашего в седьмое”.
Государь принял англичан в золотой палате, кормил и поил их из золотых сосудов, причем полтораста человек прислуг были одеты в золотую парчу. Когда Ченслер воротился в Англию, там все с удивлением заговорили о Московии, как о вновь открытой земле. Короля Эдуарда уже не было на свете. Вместо его царствовала Мария. Иоанн разрешил англичанам устроить факторию в Холмогорах и торговать безданно безпошлинно. Англичане стали возить к нам сукна и сахар.
Таким образом произошло наше первое сближение с Европой.
Затем мы с тем же Ченслером отправили в Англию посланника Осипа Нипея Вологжанина. Бури разметали английский флот — и хотя сам Ченслер утонул, но Осип Нипей Вологжанин спасся, торжественно въехал в Лондон и был роскошно принят английским двором. В Лондоне сложилась русская компания (Russian Company). Эта компания взяла на себя все издержки прибывания Нипея в Лондоне, подарила ему золотую цепь в 100 фунт. стерлингов и дорогую посуду. Нипей воротился на английском корабле, и привез с собою ремесленников, рудокопов и врачей. В грамоте от королевы Марии, царь Иван Васильевич был признан Великим Императоромъ и дружба между Россией и Англией завязалась крепкая.
Гроза накипала в душе выздоровевшего царя, а тут захворала царица Анастасия Романовна и отдала Богу душу. Враги Селивестра и Адашева шепнули раздраженному царю, что эти два человека извели его любимую супругу, дабы никто кроме их двоих не мог иметь на них влияния.
Страстная натура царя Ивана Васильевича развернулась по всем своем блеске.
Адашев кстати умер, а Селивестр отправился в Соловецкий монастырь. Государь окружил себя новыми людьми и принялся управлять государством совсем иначе. Прежде всего начались казни. Неизвестно насколько были виновны эти первыя жертвы его гнева; но секиры палача стали ходить по шеям тогдашних сановников Данилы Адашева, Сатиных, Шишкиных, князя Дмитрия Оболенского-Овчинина и друг за другом стали погибать представители лучших московских родов, и друг за другом стали пропадать всемогущие бояре представители русской аристократии, имевшие значение, английских лордов: — начинало входить в обычай равенство всех сословий. Казни шли, боярство гибло, а простому народу давались все льготы да льготы, и царь видимо только на него хотел опираться. Он избивал аристократью, но в то же время подымал простонародие.
Случилась у него война с Ливонцами, то есть с нынешними Остзейцами, и первый раз после долгаго промежутка времени, русские знамена, опять появились на берегах Финского Залива, со времен Владимира и Ярослава. Войной этой рухнул Орден Меченосцев и царь подчинил их земли Польше, потому что управлять ими из Москвы было-бы хлопотливо.
Задумал государь опять жениться. Хотелось ему жениться на сестре тогдашнего польского короля Сигизмунда; но Сигизмунд и вообще поляки относились к нему враждебно и он женился на черкешенке Марье Темрюковне, которую в Москве покрестили. Пошла война с Литвой и война была опять-таки счастливая. Был взят Полоцк, а между тем подозрительный царь Иван Васильевич казнил да казнил представителей высших сословий, и всякий из них кто мог — бежал в Литву, где и отдавался под власть польского короля. Из таких беглецов особенно замечателен один из лучших воевод, князь Андрей Михайлович Курбский. Бежавши за границу, он хотел оправдаться перед царем и послал к нему своего слугу с письмом, в котором излагал, в весьма резких выражениях, обличение государя. Государь принял письмо — и читая его, как будто нечаянно вонзил посох свой в ногу посланца, слуге Курбского, Шибанова, и затем велел его пытать, добиваясь, кто научил или подстрекнул Курбского бежать.
Курбский сделался изменником, потому-что он с польскими войсками находил на Русь. Между тем, нервный, нравственно растроенный Иван Васильевич устал от управления государством и торжественно заявил, что он уезжает куда ему Бог путь укажет. Подобное заявление, значило что русское государство уничтожается, и что ему предстоит революция, или отыскивание нового государя. Москва перепугалась. “Я с вами знаться не хочу, сказал царь своим подданным,– справляйтесь как знаете, а мне дорога вольная”. Затевать новое государственное устройство не приходилось, потому что государственные перевороты легко не делаются, и потому что старый порядок менять на новый неизвестный было опасно. Все что было лучшего и умнейшего в Москве кинулось вслед за государем в село Александрово, где он поселился, и стало молить его о возвращении.
Его застали в подряснике с несколькими приближенными. Он горько плакался на боярские крамолы и заявил, что требовал одного условия, чтобы духовенство не упрекало его в том что он станет казнить изменников опалою, смертью, лишением достояния,– и только под этим условием согласился взять свое государство.
Собою он был красавец: он был очень высок и хорошо сложен; грудь у него была широкая, прекрасные волосы, длинный ус, нос римский и маленькие серые светлые и проницательные глаза. Но в Александрове он изменился; ни светлого взгляда не осталось; даже волосы с головы и из бороды полезли. Великий человек, которому судьба назначила родиться царем и переделать русское государство на новый лад, изнемогал под бременем тяжелой работы,– и тут-то ему пришла страшная мысль об опричниках или кромешниках, то-есть об людях, которые были бы оправь или кроме всего Государства, которые не подчинялись бы никаким законам кроме его царской воли,– при помощи которых он мог бы переделать старый строй русского государства на новый.
Короче сказать, он стал управлять русским государством, как землей завоеванной. Чтобы развлекать себя в этой Александровской слободе, прозванной “Неволею”, он завел почти монастырь, 300 человек опричников назвал “братиею”, себя игуменом, князя Афанасия Вяземского — келарем, Малюту Скуратова — параклисиархом; понадевал на них скуфейки и черные рясы, сам на колокольню ходил, на клиросе стоял и за братской трапезой читал жития и поучения святых отцов. Затем он разъезжал по государству, посещал монастыри, не отказывался от охоты и водился пуще всего с иностранцами. Он был реформатором; все старое русское ему было противно. Даже самого себя он производил не от русских, а от брата Кесаря Августа; а бояр — от баварцев (Baiern). Он силился пересоздать Россию и ничего не мог сделать. В трудных делах он однако собирал постоянно земский собор из духовенства, бояр, окольничих казначеев, дьяков, дворян первой и второй статьи, гостей купцов и помещиков иногородних, и отдавал на их решение как дела внутренние, так и чисто дипломатические; при этом всякая опричнина забывалась. С честью и с великим почетом принял государь челобитье волжских казаков, которые без его воли и без его ведома пошли да и завоевали ему Царство Сибирское, то-есть третье татарское царство, подпавшее под нашу власть в царствование Ивана Грозного. К нему явился посланец от Ермака, знаменитый разбойничий атаман Иван Кольцо, уже несколько раз приговоренный к смертной казни за свои похождения. Царь принял его не только милостиво, но еще и жаловал шубою с своего плеча. На помощь волжским разбойникам, завоевавшим Сибирь, он не замедлил послать своих воевод и принял в этом деле самое горячее участие. Он казнил бояр, но во всем поддерживал простонародье. Обладанье Сибирью осталось за нами; при Петре Великом, мы добрались до Тихого Океана; в нынешнее царствование завелось уже Ташкентское и Туркестантское генералгубернаторство, и Ташкентская и и Туркестантская епархии.
Овдовел государь 151и9 года, и в душе его вновь возникло подозрение, что черкешенка Мария отравлена его лиходеями. Снова начались лютыя казни; снова полилась кровь старинных боярских родов. Государь отправился отыскивать своих недругов в Новгороде, где он перетопил всех заподозренных им в измене и двинулся на Псков. Псковичи встретили его с хлебом и государь их город помиловал. Вероятно он был доволен, что пригрозил примером бывшего Государя великого Новгорода.
Только что царь справился с новгородцами и с псковичами, как новая беда нагрянула на Москву: Татары покоренные в Казани, Астрахани и Сибири, нагрянули на Москву из Крыма. Тогдашний крымский хан Девлет Гирей заявил, что он имеет законное право владеть Казанью и Астраханью, чего, разумеется, в Москве не признавали. В ответ на это, он сделал набег на Москву и сжег ее.
Выбрал себе государь новую жену Марфу Васильевну Собакину, дочь новгородского купца, но она захворала и снова начались розыски государевых лиходеев, потому что вскоре после свадьбы она скончалась {Царь женился 28 октября, а Марфа скончалась 11 ноября.}.– Он женился в четвертый раз, на Анне Алексеевне Колдовской; но боязнь что его хотят извести — до такой степени им одолела, что он вошел в сношение с Елисаветой английской королевой, прося ее дать ему, на всякий случай, прибежище в ея государстве, для спасения от его врагов,- русских бояр. Тем не менее он все таки не выпускал из виду Новгорода, который очищал топлением в Волхове детей боярских, а между тем крымский хан опять подступил; но его отбил князь Воротынский и государь велел звонить в колокола, петь молебны день и ночь, трое суток сряду, и воротился торжественно в Москву.
Он был не просто жесток, а был подозрителен и всюду искал своих врагов; казнил кого попало, видя повсюду своих лиходеев.
Смерть его была странная.
Мнилась в Москве комета, да еще с крестообразным знаменем.
Царь вышел на красное крыльцо, смотрел на нее долго, наконец переменился в лице, и заявил окружающим, что это знамение его смерти. Те стали его развлекать и говорить, что этого быть не может, но царь сталь справляться у волхвов, и занемог. Астрологи и волхвы предсказали ему неминуемую смерть 16-го марта. Иван велел им молчать под страхом смертной казни.
Марта 17-го, царю стало легче. Он призвал к себе закованных волхвов и астрологов на другой день и приказал, своему приближенному князю Бельскому, казнить их, ибо ему стало лучше.
“Подожди, Государь, день еще не миновал”, отвечали ему астрологи и волхвы.
Иван Васильевич просидел три часа в ванне, лег на кровать, даже привстал, взял шахматную доску, расставил на ней шашки, думая играть с Бельским, упал и стал кончаться. Позвали духовенство, и духовенство постригло царя Ивана Васильевича в иноческий чин.
Тем и кончилась жизнь странного, капризного преобразователя России и сокрушителя боярства.
В. Кельсиев.
“Нива”, No 19, 1872