1. Обстановка воцарения Шуйского
Царя Василия Ивановича Шуйского “обрали на царство” не так, как Бориса Годунова. Не ждали “сорочин” и не звали “собора”, а сделали дело в один день. Заговорщики, свергнувшие самозванца князья и бояре, приехали 19 мая в Кремль, “взяли” оттуда князя Василья на лобное место на Красную площадь, нарекли его там в толпе народа царем и пошли с ним в Успенский собор, где новый государь тотчас же стал “целовать всей земле крест” на том, что не будет употреблять во зло данную ему власть. Совершенно очевидно, что “избрание” было делом захватившего власть княжеско-боярского кружка, в котором В.Шуйский играл первую роль. Современники, говоря о самоуправстве этого кружка, замечают, что об избрании В.Шуйского не все Знали даже в Москве, не только в государстве. Новому царю предстояла поэтому нелегкая задача объяснить подданным свое внезапное воцарение и внезапный переворот 17 мая. В.Шуйский и постарался это сделать в своих “окружных грамотах”, разосланных повсюду. Он объяснял народу, что царь Димитрий оказался “росстригою”, “еретиком” и самозванцем Гришкой Отрепьевым, что он умышлял истребить православие, избить бояр и отдать русские земли полякам, почему и был свергнут и убит. О себе самом Шуйский говорил, что воцарился на “отчине прародителей” по праву рождения, как представитель старшей линии Рюриковичей, “по прародительской нашей царской степени”, и вместе с тем “по моленью” всех людей московского государства. Народное (и притом мнимое) избрание ставил он на втором месте, выдвигая вперед свое наследственное право на престол. Как преемник прежней династии, он милостиво говорил народу: “хотим держати московское государство по тому же, как прародители наши великие государи Российские цари, а вас хотим жаловати и любити свыше прежнего”. В подкрепление этого обещания он “позволил” целовать крест “всем людям Московского государства” на том, “что мне их жалуя судити истинным праведным судом и без вины ни на кого опалы своей не класти и недругом никому никого в неправде не подавати”. В переводе на наш язык это значит, что царь обещал никого не убивать и не ссылать без следствия и суда, вместе с осужденными и виновными не привлекать к ответу и наказанию их невинной родни и искоренить доносы и наушничество.
В этих обещаниях видят формальное ограничение власти, какое добровольно наложил на себя новый московский самодержец в пользу воцаривших его бояр-княжат. Конечно, он вполне зависел от своих соумышленников, с которыми вел заговор и захватил власть. Он был первым по знатности между знатными членами княжеского кружка и потому получил от них престол; но он оставался в их кругу и связан был с этим кругом не только единством убеждений, весьма аристократических, но и известным уговором, отражением которого, конечно, было “целование креста”. Однако, в обещаниях Шуйского не заключалось умаления царской власти: новый царь прямо заявлял, что будет “держать государство” так же, как прежние “великие государи”. Он только обещал не злоупотреблять самодержавной властью, как злоупотребляли ею его ближайшие предшественники – Грозный и Борис. Это они ссылали и казнили без суда, наказывали за вину одного родича весь род (“губили всеродно”, по слову кн.Курбского) и развили обычай доносов до степени общественного бедствия. Вот от этих-то приемов, характерных для эпохи опричнины, и отказывался царь Василий, целуя крест всему народу и обещая ему справедливость и законность, а вовсе не отмену самодержавия. Если вспомним, что царь Василий на деле не сдержал обещания и вскоре по воцарении “начал мстить людям, которые ему грубиша”, то поймем, что его обещание формальной силы не имело, не было обязательством и не стало действующей нормой. Оно было простым указателем политического направления, какого желало держаться новое правительство, чтобы стать популярным.
За первоначальными краткими манифестами Шуйского вскоре последовали новые. В первые же недели своей власти царь надумал перенести тело Угличского князя “царевича Димитрия” и, показав его народу, тем самым уничтожить всякую возможность продолжения самозванщины и появления нового Лжедимитрия. В Углич отправилась целая комиссия для этой цели. В то же время в Москве производили разбор бумаг самозванца и в них нашли улики его будто бы предосудительной близости и уступчивости Польше. Ко времени принесения тела царевича под Москву (2-3 июня 1606 года) составлена была вторая “окружная грамота”, литературно написанная, в которой еще раз излагалась вся история свержения самозванца, с перечнем его вин, воцарение Шуйского, принесение в Москву останков настоящего царевича Димитрия и его прославление, так как останки были признаны нетленными мощами и подавали верующим исцеление от различных недугов. Эта окружная грамота во множестве списков была распространена по государству и должна была окончательно уверить московских людей в законности происшедшего в Москве переворота и в правильности воцарения царя Василия.
Но все усилия Шуйского и его сторонников пропали даром. Грамоты не убедили народа, а мощи царевича не прекратили слухов о том, что царь Димитрий спасся от Шуйского и скоро начнет снова “доступати” Московского царства. Олигархическое правительство в самой Москве не всех успело примирить с собой и не овладело настроением умов. Шуйский из осторожности многих служивших самозванцу сослал из Москвы и этим возбудил, конечно, неудовольствие против себя среди их близких. Не удалось ему примирить с собой и Романовскую группу семей. В момент переворота некоторые представители этой группы (И.Н.Романов, Ф.И.Шереметев) действовали вместе с Шуйским и княжатами. В воздаяние за это содействие группа желала провести Филарета Романова в патриархи и “нарекла” его патриархом. Но Шуйскому это показалось неприемлемым: когда нареченный патриарх отправился за телом царевича в Углич, царь Василий принял какие-то меры и удержал Филарета в сане митрополита Ростовского, а на патриаршество предназначил митрополита Казанского Гермогена, которого и вызвал из Казани в Москву. Как сам разжалованный патриарх Филарет, так и весь стоявший за ним боярский круг, болезненно почувствовали нанесенное Филарету оскорбление, не забыли и не простили его царю Василию и всегда становились на сторону его врагов. Таким образом, в руководящей среде столичного придворного и служилого дворянства далеко не все послушно и сочувственно признали правительство Шуйского. Вот почему при Шуйском было так много против него крамол и крамольников с начала и до конца его многомятежного правления.
Не удалось Шуйскому держать в повиновении и его собственных избирателей – ту московскую толпу, которая непрерывно толклась на Красной площади в Китай-городе и на Ивановской площади в Кремле. В прежнее время эта толпа отличалась косностью и спокойно смотрела даже на то, как Грозный рубил головы сотнями, “а головы метали под двор Мстиславского”. После Грозного случались попытки этой толпы вмешиваться в дворцовые дела, но при Борисе дворец умел укрощать площадь и казнить “мужиков которые воровали”. Шуйские были одни из первых московских политиканов, взявших привычку обращаться к площади. При Борисе они подвигли “торговых мужиков” просить царя Федора “чадородия ради” развестись с царицей Ириной. После смерти Бориса Василий Шуйский поднимал толпу на Годуновых, свидетельствуя об “истинности” самозванца, и толпа разгромила Годуновых. А вскоре затем он же пробовал возбудить ту же толпу и против самозванца, за что едва не поплатился жизнью. Во время борьбы самозванца с Годуновыми московская площадь уже получила вкус к политике, жадно ловила вести и обсуждала их. Иностранцы, жившие тогда в Москве, замечали, что, возбужденная политическими мотивами, чернь московская стала восприимчива ко всякого рода внушениям и опасна для общественного порядка вообще. Совершив переворот 17 мая и польский погром силами той же черни, царь Василий не мог успокоить свою союзницу и возвратить ее в прежнее состояние покоя и послушания. Площадь узнала свою силу, получила привычку к движению и, рассчитывая на безнаказность, была согласна, по выражению одного современника, еженедельно менять государя в надежде на грабеж. Пока Шуйский держался этой площадью, он не мог с нею сладить, и дело для него усложнялось еще тем, что и его враги исподтишка обращались тоже к московской черни, подымая ее на поставленного ею царя. Менее, чем через неделю по воцарении, Шуйский уже был вынужден усмирять волнение черни, поднятой против него, говорили, Петром Шереметевым. А затем пошла непрерывная вереница площадных волнений по всякого рода поводам. Она длилась все царствование царя Василия, до того дня, когда та же толпа, которая воцарила Шуйского, устроила ему “обряд”, то есть свела его с царства на “старый боярский двор”.
2. Движение на Поле и в других областях
Итак, ни дворец, ни столица не давали твердой опоры власти царя Василия; но все-таки они ее терпели. Добрая же половина областей Московского государства открыто не признала боярского царя сразу же, как узнала об его избрании. Как только узнали на Украине и на Поле о московском перевороте, так тотчас же отпал от Москвы Путивль, а с ним другие Северские города, Ливны и Елец, а за ними и все Поле. Немногим позднее поднялись города кругом Тулы и Рязанские места. Движение распространилось и далее, на восток от Рязани в область мордвы, на Цну и Суру. Оно передалось и за Волгу, на Вятку и Каму; восстала и далекая Астрахань. С другой стороны замешательство произошло и на западных окраинах государства – в Тверских, Псковских и Новгородских местах. В столь отдаленных одна от другой местностях движение, разумеется, не было однородным, увлекало в борьбу не одни и те же общественные слои, преследовало различные цели.
Прежде всего довольно ясным, при всей своей сложности, и очень важным по значению представляется то, что произошло на московском юге. Можно сказать, что здесь в точности повторилось движение 1604-1605 годов; именно, здесь встали за царя Димитрия все те города, которые присоединились к самозванцу при его походе на Москву. В Москве так и поняли дело, что против царя Василия поднялась та самая украйна, которая уже годом ранее была “осквернена” и “омрачена безумем” самозванщины; поэтому украйну москвичи и стали величать “преждепогибшею”. Разно объясняли причины того единодушия, с каким вспыхнул бунт украинного и “польского” населения против правительства Шуйского. Но основная его причина весьма понятна. Это население связало свою судьбу с успехом самозванца; его погибель поэтому грозила бедой и его сторонникам. Самозванца свергли “бояре”, на Москве сел “боярский” царь, и современникам был еще яснее, чем нам, классовый, аристократический, даже олигархический характер боярского настроения и тенденций. От московских бояр украйне следовало ожидать такой правительственной деятельности, с какой она не могла мириться. Ей надлежало готовиться к политической репрессии за службу самозванцу и к общему усилению крепостного гнета. “Боярское” правительство, составленное из крупнейших представителей высшего землевладельческого класса, менее всего могло рассчитывать на сочувствие и послушание украйны, переполненной выходцами из боярских дворов и с боярской пашни. Социальная рознь и недружба должна была повести здесь к открытой политической вражде. Слухи же о том, что царь Димитрий спасся от Шуйского, создали отличный повод к немедленному открытию враждебных действий.
Восстание на украйне получило быстрое развитие, так как воспользовалось готовым образцом и старой организацией предшествующего похода. Тогда главной квартирой был Путивль, фокусом военных операций были Кромы, целью движения среднее течение Оки и Москва. Совершенно та же обстановка воскресла в 1606 году. Путивль стал центром движения, а Путивльский воевода князь Григорий Шаховской считался главой восставших. Служилые люди близлежавших городов и казачьи отряды с Поля – “вси мятежницы, иже во время власти Росстригины лакнуша крови христианския”, – привычным порядком обращались в Путивль за указаниями, посылали туда вести и пленных. Из Путивля, именем царя Димитрия, которого там не было, и по полномочию от кн.Шаховского начал свои действия знаменитый “большой воевода” Иван Болотников. Устроив войско, он двинулся прошлогодними путями, через Севские места, к тем самым Кромам, где сходились все дороги с юга на Окские верховья. У Кром он встретил воеводу Шуйского, кн. Юрия Трубецкого, и заставил его отступить. Отход Трубецкого открыл восставшим дорогу на среднюю Оку, и Болотников пошел к Москве, увлекая за собой отряды недовольных боярским правительством служилых людей – тулян, каширян, веневцев, алексинцев и рязанцев.
Подошедшая к Москве в таком составе мятежная рать не имела внутреннего социального единства. “Большой воевода” Иван Болотников стал знаменит на украйне тем, что первый поставил целью восстания не только политический переворот – свержение боярского правительства Шуйского, – но и переворот общественный – низвержение крепостного строя. Звал он в поход на Москву для восстановления царя Димитрия, которого у него не было; но возбуждал к действиям вообще против господствовавших классов. Подлинного текста его воззваний до нас не сохранилось, но есть о них отзывы московских властей. Со страхом они сообщали, что из стана Болотникова шли в Москву и по городам призывы на “всякие злые дела, на убиение и на грабеж”. Мятежники “велят боярским холопям побивати своих бояр, и жены их и вотчины и поместья им сулят; и шпыням и безымянником ворам велят гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити; и призывают их, воров, к себе и хотят им давати боярство и воеводство и окольничество и дьячество”. Истребление представителей власти и земельного и промышленно-торгового капитала и усвоение их имущества – вот чем манил Болотников ураинную толпу. На московском языке это было прямое “воровство”, то есть преступление, почему и все войско Болотникова получило имя “воров”. Идя к Москве, оно на деле осуществляло программу своего вождя: “собрахуся боярские люди и крестьяне (говорит летописец о движении Болотникова), с ними же пристаху украинские посадские люди и стрельцы и казаки, и начаша по градом воеводы имати и сажати по темницам, бояр в своих домы разоряху и животы грабяху, жен же их и детей позоряху и за себя имаху”. С определенным лицом подошла к Москве рать Болотникова, явственно покушаясь на демократическую ломку существовавшего строя. Это было крупной и неожиданной новостью в развитии московской смуты.
Иные оттенки имело движение против Шуйского в более северной полосе городов Приокских, куда от Кром по дороге в Москву пришли войска Болотникова. В этой полосе состав служилых людей отличался чрезвычайной пестротой. В списках дворян и детей боярских (“десятнях”) и в писцовых книгах рядом встречаются князья, загнанные на эту окраину опричниной, и всяческая служилая мелкота, завербованная на службу и жалованная в дворяне с соседнего Поля. Верхние слои служилого класса отличались здесь служебным гонором и зажиточностью; а низшие, будучи бедны и малоземельны, готовы были идти к своему же брату в холопы и дворники, “жить у церкви и стоять дьячком на крылосе”, наконец, сойти со службы в вольные казаки. В особенности на Рязани коренное рязанское дворянство представляло собой богатую среду: по степени имущественного благосостояния и по служебному положению оно близко подходило к родовитому столичному дворянству, от которого не отличалось и честолюбием и жаждой карьеры. Рязанцы были недовольны олигархическим правительством московских “бояр”, потому что оно явно давало торжество родословному началу и тем самым закрывало дорогу к широкой карьере людям не своего “высокородного” круга. В пылу недовольства рязанцы увлеклись в мятежное движение и одновременно с Болотниковым явились под Москву “всем городом”, человек 400 дворян с их дворней, чтобы восстановить царя Димитрия. Но ни на минуту не могли они разделить программу “воровской” рати, ибо сами были землевладельцами и рабовладельцами, сами сидели на воеводствах по городам и сами, конечно, были заинтересованы в укреплении за ними крестьян и холопей. “Воры” Болотникова были их социальными врагами и совместные действия этих двух общественных групп являлись простым недоразумением.
3. Болотников и “воры” под Москвой, в Калуге и Туле; их поражение
В середине октября 1606 года мятежники подошли к Москве и стали лагерем в селе Коломенском, грозя штурмовать столицу. Шуйский спешно собирал подкрепления на помощь обычному московскому гарнизону. В Москве убедились, что в лагере восставших нет царя Димитрия и что там господствует желание социального переворота. Но в этом же убедились и пришедшие с Болотниковым рязанцы. После некоторого раздумья они решили бросить своих союзников “воров” и “ноября в 15 день от них, злых еретиков и грабителей и осквернителей, из Коломенского приехали к государю царю и великому князю Василию Ивановичу всея Русии с виными своими”. Это событие, что рязанцы “градом всем от тех воров отьехаша и приехаша к Москве”, имело решительное влияние на ход дел. Шуйский с переходом на его сторону рязанского дворянства стал сильнее воров и сам напал на них. Пример рязанских дворян подействовал и на дворянские дружины других городов, бывшие с Болотниковым: в решительные минуты боя они также изменили Болотникову и перешли к царю Василию. “Воры” были разбиты и прогнаны из Коломенского. Шуйский со страшной жестокостью преследовал их до Калуги и Тулы. Это было в декабре 1606 года.
Значение происшедших событий чрезвычайно важно. Как только выяснилось стремление “воровской” массы, независимо от дела царя Димитрия, к крутому общественному перевороту, династический вопрос отошел на задний план. Верили люди, или нет, в существование Димитрия, все равно, они боролись уже не за него, а за классовый интерес. Пришедшие под Москву против боярского правительства дружины расслоились на те социальные группы, из которых они сложились, забыв, что именно их соединило в одно войско. Социальная вражда разрушила политический союз, совершился общественный отбор, и всем стало ясно, что, как ни олигархично правительство Шуйского, оно одно в данную минуту может объединить консервативные владельческие классы населения. Поэтому на сторону Шуйского потянула вся служилая дворянская масса. С другой стороны, “воры” как бы позабыли об “истинном царе Димитрии”, ради которого они начали свой поход. Считая, что для их дела нелишнее иметь при себе какого-нибудь “царевича”, разные отряды “вольных казаков” стали изобретать самозванцев в большом количестве. В 1607 году оказался в Туле “царевич” Петр Федорович (якобы сын царя Федора), пришедший с Терека через Дон и Донец. А затем появились на Поле царевичи “Август князь Иван”, Лаврентий, Федор, Клементий, Савелей, Симеон, Василий, Ерошка, Гаврилка, Мартынка и т.п. Все они должны были служить поводом к действиям тех шаек, которые их “водили”. Иногда эти действия были простым разбоем, иногда имели вид политического выступления; но в основе их всегда лежало чувство классовой вражды против “лихих бояр”, угнетателей обездоленной трудовой массы. Самозванщина же рассматривалась, как один из общепринятых способов оформить революционное выступление.
В 1607 году военные действия шли определенно под знаком социальной борьбы. Отогнав “воров” от Москвы, Шуйский понимал, что этим дело не окончилось. Предстояла междоусобная война. “Воры” владели всем Московским югом. Болотников засел в Калуге, “а с ним село в Калуге всяких людей огненного бою дольше десяти тысяч”. Все это были “боярские люди казаки”, непримиримые враги “боярской” власти. Шуйский зимой 1606-1607 года осадил Калугу, но не смог ее взять. К весне 1607 года в Туле собралось, говорят, более 30.000 “воров”. Они выручили Болотникова из осады, и он тоже перешел в Тулу. Таким образом, Тула стала главным лагерем “воров”, откуда они пытались было начать новый поход на Москву. Шуйский, однако, не допустил до этого. Он собрал большое войско и в июне 1607 г., разбив “воров” около Каширы, подошел к Туле и осадил эту крепость. Главные силы “воров” были окружены здесь и задержаны. А легкие отряды Шуйского в это время бросились на юг и произвели там жестокую экзекуцию в восставших местностях. Они, можно сказать, опустошили весь юг: “по велению царя Василья велено татаром и черемисе Украинных и Северских городов и уездов всяких людей воевать и в полон имать и живот их грабить за их измену и за воровство, что они воровали, против Московского государства стояли и царя Василья людей побивали”. В октябре 1607 г. Шуйскому удалось взять и Тулу. В ней он захватил всех руководителей мятежа (князей Гр.Шаховского и А.Телятевского, И.Болотникова, “царевича Петра Федоровича” и др.) и до 20.000 “воровского” войска.
С падением Тулы исчезла для побежденных “воров” всякая надежда осуществить желаемый ими переворот. Победа Шуйского была полная; ему оставалось определить судьбу захваченной в плен “воровской” армии и докончить усмирение непокорных городов на юге. Царю Василью казалось, что вторая задача уже исполнена почти до конца и движение на юге подавлено. Все внимание он поэтому устремил на ликвидацию “воровского” скопища в Туле. Главных виновников мятежа и наиболее опасных непримиримых его участников казнили, “сажая в воду” и вешая. Прочих желали вернуть во крестьянство и холопство к их прежним господам или же к тем, кто их хотел за себя взять. Делалось это таким порядком, что дворяне “имали из тюрем себе на поруки изменничьих людей на Москве, и в Серпухове, и под Тулою, и в иных городех и наделяли (пищею и одеждою); а взяв из тюрьмы на поруку да имали на них на свое имя служилые кабалы”. Таким образом, восставшие на крепостной порядок “воры” снова становились крепостными людьми. Затем, некоторая часть пленных, сравнительно менее неблагонадежная, была взята правительством на службу “на старые печища” в южные города. Остальная же масса была отпущена на волю. Весь этот голодный и бездомовный люд потянулся из Тульских мест на южную украйну и там, разумеется, явился самым удобным контингентом для новых восстаний. Одно современное смуте сказание очень изобразительно говорит об этих людях, что они, прибежав от Тулы “восвояси”, снова составили рать и снова воздвигли брань больше первой и вместо тишины дохнули бурю, воздымавшуюся до облак и грозившую многомятежными дождями, не водными, а кровавыми. Сказание разумело здесь дальнейший натиск “воров” на государство под знаменами второго Лжедимитрия.
В обстоятельствах борьбы с Болотниковым созрело окончательное убеждение Шуйского, что его противники руководствуются не династическими, а классовыми мотивами и что ему, Шуйскому, не следует ограничиваться борьбой с призраком ложного Димитрия, что он делал до той поры. Царь Василий понял, что перед ним стоит опасный социальный враг и что надлежит собрать все силы и средства для его подавления как оружием, так и иными мерами. К военной кампании 1607 года Шуйский собрал большую армию, распространил репрессию на весь юг, беспощадно казнил “воров” и возвращал их в рабство. Но сверх того он принял меры и к тому, чтобы законом бороться с революционными элементами общества и действовать на условия общественной жизни, порождавшие и питавшие смуту. С весны 1607 года последовал ряд указов царя Василья, направленных на то, чтобы упорядочить отношения зависимых людей, крестьян и холопей, к их “государям”-владельцам и к правительству. Общая тенденция этих указов состояла в том, что по возможности укрепить на месте и подвергнуть регистрации и правительственному надзору ту трудовую среду, которая искала перемен и делала смуту. Все “холопи” должны были быть укреплены за господами законным порядком – по документу (“не держи холопа без кабалы ни одного дни”). Все крестьяне на владельческих землях должны быть крепки тому владельцу, за которым они записаны в писцовой книге; крестьянский выход впредь вовсе запрещается, и тот, кто принял чужого крестьянина, платит убытки его владельцу и высокий штраф “на царя-государя за то, что принял против уложения”. Уездная администрация обязана сама разыскивать и возвращать беглых владельческих людей, не ожидая частного на них иска; а население посадов и волостей обязано отвечать за прием беглых людей. Все эти распоряжения свидетельствовали, что правительство ясно уразумело смысл переживаемой смуты, но думало справиться с ней путем простой репрессии и надеялось на ее прочный успех. Победа над Болотниковым в Туле окончательно укрепила эту надежду. Взятие Тулы Шуйский праздновал, как полное торжество над врагом, и не считал нужным делать врагу какие бы то ни было уступки. Крепостной порядок оставался в прежней силе и получил в законе еще большую определенность и непреложность.
Так окончился первый акт борьбы крепостной массы с государством. Восставшие на старый порядок потерпели поражение, а боярское правительство победило. В его лице торжествовали политическая реакция, руководимая княжатами, и общественный консерватизм, представляемый землевладельческими группами населения, оказавшими поддержку княжатам в борьбе с “ворами”.