<1>
Москва, 23 августа 1863
Теперь, когда дипломатический поход на Россию окончился и шум, поднятый в Европе польским вопросом, начинает стихать, когда нам предстоит отбиваться не столько от чужих нападений, сколько от своих ошибок, теперь всего полезнее, кажется, будет вместо теоретических рассуждений о возможных решениях польского вопроса обратиться к истории. Как бы ни были беспристрастны мнения, вызываемые текущими событиями, в этих мнениях противники всегда хотят слышать голос страсти и увлечения. Вот почему в подобных случаях не худо прислушаться к голосу минувших событий; об этом голосе нельзя уже сказать, что он увлекается или что он пристрастен. Послушаем же, что говорит история.
Было время, когда нынешнее Царство Польское, составившись под именем великого герцогства Варшавского из областей, отнятых Наполеоном I у Пруссии, пользовалось правами отдельного и самобытного государства, имело своего государя, великого герцога, в лице короля саксонского, своих особых министров, свои законодательные палаты (сенат и палату нунциев, или депутатов), свою армию сначала в 30 000 человек, а потом, по расширении пределов, в 60 000 человек. Это было в промежуток времени от 1807 по 1813 г. Самое основание этого самобытного государства польского было актом, в высшей степени враждебным для России, хотя и сопровождалось присоединением к ней новой области, входившей некогда в состав польского королевства, именно области Белостокской; оно совершилось по Тильзитскому миру 25 июня (7 июля) 1807 г. после неудачной войны, которую Россия вела против Наполеона I в союзе с Пруссией, после разгрома прусских армий и несчастного для нас сражения под Фридландом. Герцогство Варшавское, таким образом, было следствием и плодом наших военных неудач и невзгод, и эта первая попытка восстановить политическую самобытность поляков была рассчитана на дальнейшие наши невзгоды и бедствия. Такова была мысль Наполеона I, пользовавшегося поляками как средством для замешательств на севере Европы. Первым и ближайшим следствием этой попытки восстановить политическую самобытность Польши, или, лучше, поиграть в эту самобытность, было возрождение надежд на восстановление польского королевства в прежнем его объеме и невозможность искреннего примирения поляков, остававшихся в подданстве России и Австрии, с тою участью, какую судила им история. Сотни и тысячи поляков действительно стали уходить из России в новое польское государство, усиливая его военные и финансовые средства, но не с тем чтобы, переселившись в новый край, оставить русские области в покое, а с тем чтоб увлечь их по возможности за собою и отторгнуть от России. Герцогство Варшавское стало тотчас же средоточием всевозможных интриг и усилий, направленных против неприкосновенности и целости Русской державы. Из него отправлялись во множестве эмиссары с целью сеять смуты и неудовольствие в западных областях России против правительства императора Александра I и вербовать сторонников отторжения края и присоединения его к герцогству Варшавскому.
Но если уже одно существование самобытного польского государства, сопредельного с западными областями России, возбуждало в них будущих явных врагов России, то, с другой стороны, надежды, возбужденные им в высшем польском классе этого края, получили особенную силу лишь вследствие того, что знатные поляки ожидали осуществления их с помощью императора Александра I. Еще будучи великим князем, император Александр I испытал на себе влияние льстивых обращений князя Адама Чарторыйского к его рыцарству и честолюбию. Вступив на престол, он отличал его, облек доверием, почти насильно сделал министром иностранных дел России и потом предоставил ему и графу Фаддею Чацкому заведывание училищами в западных губерниях, в чем они нашли лучшее средство ополячивать западный и юго-западный край. Колоссальная интрига была поведена против русского народа под маской личной преданности русскому императору.
Не столько герцогство Варшавское, сколько успех этой интриги взволновал и поднял на ноги всех поляков. Началась дружная деятельность, к которой очень способны поляки до тех пор, пока еще не имеют власти в своих руках. Наш западный край сделался гораздо более, чем герцогство Варшавское, театром этой деятельности. Во главе движения стоял тогда князь Михаил Огинский, одно из влиятельнейших лиц Литвы, бывший ее великий скарбий. Он и его партия старались всячески склонить императора Александра I в пользу своих планов, задуманных в национальном польском духе, прикрывая их интересами самой России, возбуждая в императоре властолюбие и надежду завладеть герцогством Варшавским, лишь бы только добиться отторжения западно-русских областей от России. Огинский взялся за это дело энергически и ловко. Интересна его переписка с императором Александром в 1811 году. Сначала (в письме от 3 мая 1811 г.) Огинский говорит как бы совершенно в интересе России. Он обращает внимание государя на меры, которые, по его мнению, были необходимы, чтобы в случае войны с Наполеоном I не опасаться его приверженцев в Литве и не иметь дела в одно и то же время с врагами внешними и внутренними. Он только старается убедить императора, как было бы полезно восстановить официяльное значение имени Литвы, сосредоточить управление краем в руках одного лица, которое имело бы свой двор, и учредить особый сенат или высшее безапелляционное судилище для края. Но только что эти предложения были благосклонно приняты Александром I, тотчас же сказалась, с истинно польскою нетерпеливостью, задняя мысль: к письму от 10 октября 1811 г. Огинский приложил целый проект указа об организации великого княжества Литовского. Это великое княжество долженствовало обнимать собою ни много ни мало губернии Гродненскую (Ковенской губернии тогда не было), Виленскую, Минскую, Витебскую, Могилевскую, Киевскую, Подольскую и Волынскую и области Белостокскую и Тарнопольскую (в то время принадлежавшую к России, а по Венскому трактату отошедшую к Австрии) и состоять под управлением особого административного совета под председательством наместника, который имел бы свою резиденцию в Вильне и на содержание которого назначена была бы часть государственных имуществ края, причем польский язык был бы языком официальным, употребительным во всех делах великого княжества, а чиновники назначались бы исключительно из туземцев и помещиков, то есть из поляков; верховный суд, учрежденный в Вильне, ведал бы все дела на основании литовского статута. Не более как через месяц (12 ноября 1811 г.) Огинский препроводил к императору Александру I благодарственное письмо за подписанием губернского и всех уездных предводителей дворянства Виленской губернии, в котором они по уполномочию общего и частных дворянских собраний губернии изъявляют полное сочувствие планам князя Огинского. Император Александр I отвечал на это письмо высочайшим рескриптом с довольно неопределенными, правда, обещаниями, но с поручением Огинскому перевести этот рескрипт на польский язык и представить его в этом виде на высочайшее подписание. Такая любезность к польским притязаниям сообщила им еще большую силу, и 1 декабря 1811 года Огинский представил императору Александру уже мемуар, где, намекая на возможность воссоединения под его властью всех некогда польских областей, убеждал его немедля составить из восьми русских губерний уже не Литву, а королевство (или царство) Польское, и провозгласить себя польским царем, обещая дать этому королевству конституцию, которая близко подходила бы к польской конституции 3 мая 1791 года. Так, едва наш русский Киев успел превратиться в Литву, как на месте Литвы явилась Польша. Дело было выведено начистоту.
Князь Огинский в своих “Записках” передает таким образом словесный ответ, данный ему императором Александром Павловичем: “Восстановление Польши, сказал будто бы государь, в том виде, как вы мне предлагаете, нисколько не противно интересам России; это – не отчуждение завоеванных провинций; напротив, Россия имела бы могущественную для себя ограду, привязавши к своим интересам миллионы людей, которые не могут еще забыть своего прежнего независимого существования; они были бы счастливы и довольны, получив свою особую конституцию. Что же касается до титула, отчего же мне и не принять титула короля польского, если это может доставить удовольствие всем полякам?.. Но пока еще должно ожидать хода событий”… Таким образом, благодаря темным проискам над Россией готова была разразиться беда: ей сериозно грозила опасность отторжения восьми губерний, ополячения и обращения в латинство миллионов православного русского люда и, наконец, еще большая опасность – лишиться своего Царя и увидеть его в преимущественном качестве короля польского. – Россию выручили события.
Опасности мирных интриг и происков уступили на время опасностям и тревогам отечественной войны 1812 года. Поляки, так увивавшиеся около императора Александра I, сделали разом volte-face [поворот на сто восемьдесят градусов (фр.)]. Они держались русского правительства, пока употребляли его как орудие для своих действий, направленных против русского народа. Теперь они бросили русское правительство как ненужную подставку. В самый день вступления Наполеона в Вильно, 16 (28) июня 1812 года, варшавский сейм преобразился в генеральную польскую конфедерацию, приглашая всех подвластных России поляков присоединиться к конфедерации, покинуть русскую службу, и уже провозглашал восстановление прежнего королевства Польского. Во главе конфедерации стоял староста Подолии, на которого Литва смотрела как на своего представителя, князь Адам-Казимир Чарторыйский. 2 июля Вильно, 12 сентября Минск торжественно приступили к этой конфедерации. В самом виленском соборе Иосиф Сераковский взывал к полякам идти на Москву под знаменами Наполеона и на стенах Кремля водрузить старинное польское знамя. От 400 до 500 студентов Виленского университета немедленно изъявили желание образовать из себя полк волонтеров. Священники, дворянство, женщины, как сказано было в 6-м бюллетене “великой армии”, все требовали независимости их родины от России. Шесть пехотных полков были навербованы в Литве для этой “великой армии”, а дворянство добровольно предложило от себя Наполеону I еще четыре кавалерийские полка, и все это несмотря на холодный прием, оказанный им в Вильне депутации от варшавской генеральной конфедерации, несмотря на то что он не обещал ей восстановления прежней Польши, а прямо указал, что поляки должны всего ожидать от собственного единодушия и не должны никаким движением, никакими происками тревожить Австрию в спокойном обладании Галицией (речь 30 июня (11 июля) в Вильне).
Москва узнала на опыте, каково отзывается на России этот польский патриотизм, ею же подогреваемый. Изо всех солдат Наполеона польские солдаты производили на Русской земле самые большие неистовства. Казалось, что по крайней мере теперь Россия не возьмет на себя забот о возбуждении в поляках тех самых притязаний, которые привели их на Москву. Но судьба судила иначе. Война уже приближалась к концу; для наполеоновских полчищ началось позорное и гибельное отступление. Стало явно, что ни собственною силой, ни с помощью Наполеона полякам не удастся отторгнуть от России ее исконное достояние и восстановить свое прежнее королевство. С изумительною бесцеремонностью они обратились к прежним своим проискам, и еще 7 октября 1812 г. князь Михаил Огинский представил императору Александру I проект воззвания к полякам, подданным России, герцогства Варшавского и Галиции, о том, что он восстановляет королевство Польское в пределах 1772 г. с конституцией 3 мая 1791 г. и не только дарует всепрощение за присоединение к неприятелю и за враждебные действия против России, но и обнадеживает их особенною своею милостью и покровительством, если только они действовали против России из одного лишь польского патриотизма, и сверх всего обещает вознаграждение из русского государственного казначейства за ущерб, нанесенный польским провинциям переходами и стоянкою русских войск. Это был уж чересчур либерально: император Александр I ограничился дарованием прощения (12 декабря 1812 г.); впрочем, в то же время в письме к князю Адаму Георгию Чарторыйскому (от 1 января 1813 г.) заявил, что он остается верен своим планам, но что образ действий польской армии при разорении Смоленска, Москвы и т.д. возбудил старую национальную ненависть и что герцогство Варшавское, заключив союз с Россией, должно наперед примирить с собой эту последнюю. Между тем и этого союза не потребовалось. Русские войска заняли герцогство Варшавское, которое не имело ни малейшей возможности сопротивляться. Герцогство Варшавское, имевшее еще большие размеры, чем нынешнее Царство Польское, фактически, по праву войны, было уже во власти России.
В таком положении было польское дело, когда открылся Венский конгресс. На Венском конгрессе никто и не думал оспаривать у России обладание значительнейшею частью герцогства Варшавского. Без малейшего сопротивления со стороны европейских держав и без всяких условий теперешнее Царство Польское могло бы быть присоединено к России в качестве ее провинции. Поляки оспаривают это, но они искажают истину. Вся Европа не только соглашалась, но и настаивала на том, что было в интересе России и в интересе всеобщего спокойствия. В первом официальном документе по этому предмету, именно в письме к императору Александру I от 14 октября 1814 г., к которому присоединен был еще подробный мемуар, лорд Кассльри, представитель Англии на конгрессе, прямо говорит: “Умоляю Ваше Величество не думать, что я против значительного увеличения ваших владений со стороны польских границ или что я без удовольствия стал бы смотреть на такое увеличение. Возражения мои касаются только пределов и формы такого увеличения. Ваше Величество можете получить очень обширный залог благодарности к вам Европы, не требуя от ваших союзников и ваших соседей условий, несогласных с их политическою независимостью”. Британский посол, точно так же как Австрия и Пруссия, заботились только о том, чтобы предостеречь императора Александра от восстановления пышного титула королевства (или царства) Польского, и поставляли ему на вид, что это событие будет иметь пагубные последствия для самой же России, для пограничных областей ее. Они понимали, что для поляков это непременно будет лишь промежуточною станцией. Устами лорда Кассльри говорила мудрость опытного политического человека. “Все, чего желают ваши союзники и Европа, – писал лорд Кассльри в том же документе, – клонится к тому, чтобы Ваше Величество ради сохранения мира шли путем постепенного усовершенствования административной системы в Польше, и если вы не решились на полное ее восстановление и на предоставление ей совершенной независимости, то отказались бы от пышного титула (короля польского), который распространил бы тревогу в России и в соседних странах и, льстя честолюбию небольшого числа знатных лиц, в сущности, доставил бы менее свободы и благоденствия, чем более умеренная и более скромная перемена в административной системе страны”. Далее в своем мемуаре от того же числа он говорит: “По-видимому, Ваше Величество имеете намерение присоединить герцогство Варшавское к русским провинциям, доставшимся России по первым разделам Польши, и образовать из них отдельную монархию, управляемую Вашим Величеством в качестве короля польского на условиях, которые покажутся пригодными для восстановления королевства под властью русской династии… Этот проект должен был сильно встревожить и смутить дворы австрийский и прусский и вообще породил опасения во всех государствах Европы… Такое приглашение, обращенное ко всем полякам, собраться под знаменем России для восстановления их королевства, новые надежды, им даруемые, новый пыл, в них возбуждаемый, новое поприще, открываемое для деятельности и крамол этого легкомысленного и беспокойного народа, возможность возобновления в будущем тех борений, в которые так долго вдавались поляки как друг с другом, так и с своими соседями, все эти и многие другие соображения бросаются в глаза каждому и оправдывают опасения Европы”.
Вот как либеральная Европа 50 лет тому назад смотрела на планы и попытки императора Александра, направленные к восстановлению Польского королевства. Кто бы мог подумать, что та же самая Англия и даже Австрия будут ссылаться на акты Венского конгресса, ими колоть нам глаза и во имя их требовать от нас уступок, которые по необходимости они должны признавать невозможными?
В предостережениях недостатка не было; но император Александр I оставался верен либерально-польским планам, и 31 декабря 1814 г. в приложениях к ноте графа Нессельроде, адресованной Меттерниху, Гарденбергу и Кассльри, впервые были формулированы те условия, которые перешли потом в отдельные трактаты России с Австрией и с Пруссией (оба от 21 апреля (3 мая) 1815 г.), а наконец, и в первую статью заключительного акта Венского конгресса, ту самую, которую теперь нам тычут в глаза, хотя русский же император и внес ее в акт. Вот как выражены эти условия в ноте 31 декабря 1814 г.: “Остальная часть Варшавского герцогства отходит к русское державе как единое государство (comme etat uni), которому Его Императорское Величество предоставляет себе дать национальную конституцию и расширение границ, какое признает пригодным. Его Величество Император Всероссийский, желая сделать всех поляков причастными благодеяниям национальной администрации, ходатайствует пред августейшими своими союзниками в пользу их подданных этой нации в видах обеспечения за ними провинциальных учреждений, которые основывались бы на справедливом внимании (egards) к их национальности, и в видах дарования им участия в управлении их страною”. В трактате с Австрией эти условия высказаны в том же виде, как в заключительном акте конгресса, но в трактате с Пруссией есть некоторая перемена, а именно – вместо: “Поляки, подданные трех держав, получат представительство и учреждения национальные” сказано: “Получат учреждения, обеспечивающие их национальность”.
Не странно ли, что Россия сама хлопотала о сохранении польской национальности, которой вся сущность и вся сила заключаются в отрицании России и в борьбе против нее?
Когда Англия убедилась в непреклонной решимости императора Александра восстановить Царство Польское, тогда лорд Кассльри тотчас же переменил тон. До сих пор он говорил за Россию против ее императора. Теперь он принял враждебный тон против России и заговорил прямо об отторжении Польши.
12 января 1815 г., когда уже оказалось, что император Александр, по словам лорда Кассльри, “неизменно упорствует в своем проекте образовать из отходящих к нему областей великого герцогства Варшавского королевство (Польское), чтобы сделать его частью своей империи, и когда император австрийский и король прусский, наиболее заинтересованные в деле, отказались от своего сопротивления”, тогда лорд Кассльри подал объявление для внесения в протокол конгресса, объявление, в котором, соглашаясь в сущности с желаниями императора Александра, он заявляет, будто бы “его двор постоянно обнаруживал желание видеть в Польше независимое государство, более или менее значительное по своему пространству, которое управлялось бы особою династией и составляло бы державу промежуточную (intermediate) между тремя великими монархиями”. Как ни мало согласовались подобные желания с интересами Австрии, однако же и она, соревнуя либерализму Александра I, занесла в протокол, что и она “не пожалела бы более значительных пожертвований для благотворного восстановления прежнего порядка вещей”, предшествовавшего разделам Польши, в которых она приняла только вынужденное участие. В русском ответе на ноту лорда Кассльри сказано было, что “Его Величество принужден был ограничить свою заботливость в пользу польской нации желанием доставить ей под сенью каждой из трех держав образ существования, который удовлетворял бы ее законным желаниям”. Только Пруссия ограничилась простым и сухим заявлением своих добрых намерений, без всякого либеральничанья. Расчеты Англии и Австрии в этом случае были очевидны: серьезного значения своим заявлениям оне не придавали, а имели в виду произвести эффект на поляков и понизить в их глазах цену либерализма Александра, в чем они действительно и успели. Уже в это время дело поляков вступило в сферу бесконечных мистификаций, из которых оно и до сих пор не выбралось. Поляки стали таким же орудием к поддержанию политического равновесия Европы против России, каким служит сохранение жалкого существования Турецкой империи, с тою разницей, что Турцию берегут, а силы поляков расточаются самым бесплодным образом.
<2>
Москва, 24 августа 1863
Надобно сказать правду: в нашей русской натуре чрезвычайно много доверчивости и привычки жить и действовать на авось. Многие у нас все еще продолжают мечтать, что авось как-нибудь удастся примирить поляков с русским правительством посредством уступок национальным польским притязаниям, а между тем исторический опыт, задуманный и произведенный в самых широких, самых грандиозных размерах, уже дал нам кровавый урок и доказал до очевидности всю несбыточность и всю пагубу этих надежд.
С величайшею искренностью и самоотвержением искал император Александр I развязки запутанных исторических отношений между двумя соплеменными народами и думал найти ее в восстановлении политической самобытности поляков по возможности на всем протяжении прежнего их королевства и в дружественном соединении этого восстановленного королевства с Русскою империей под властью одной и той же династии. Он надеялся водворить мир и любовь там, где прежде господствовали только раздоры и ненависть, и вступал на путь к осуществлению позднее развившейся так называемой славянофильской метафизики в польском вопросе. Что же произошло из этой, по-видимому, столь великодушной политики, от которой не могли воздержать Александра ни тесный союз поляков с явным врагом его Наполеоном I, ни явная злоумышленность планов Чарторыйского и Огинского, клонившихся к ополячению и отторжению от России чисто русских областей, ни открытая измена литовских поляков, ни предостережения лорда Кассльри и других иностранных держав? Дело доведено было почти до конца с непоколебимою твердостью, достойною лучшей цели, и результатом своим имело только оживление и усиление польских притязаний, несовместных с целостью русской державы и твердостью русского трона и вызвавших еще большую, чем прежде, вражду между двумя народами.
Искренность примирительной политики императора Александра доказывается, между прочим, конституцией, которую он даровал Царству Польскому 15 (27) ноября 1815 г. В ней даны были полные гарантии для независимости Царства Польского в отношении к России. В политическом отношении далеко не удовлетворительная, она много выигрывает, однако же, при сравнении с конституцией, которую Наполеон I дал герцогству Варшавскому в 1807 году и с которою она имеет вообще разительное сходство. Перемены, внесенные в эту наполеоновскую конституцию, были все благоприятны для политической свободы. Поляки не могли жаловаться на недостаток политических вольностей, особенно если принять во внимание повсеместную славу об их анархических наклонностях и трудность положения императора в отношении к русским его подданным, которую он и сам чувствовал, как видно из следующих слов его речи при открытии первого сейма в Варшаве 15 (27) марта 1818 г.: “Я надеюсь с Божиею помощью распространить благотворное влияние начал, лежащих в основе этих либеральных учреждений и не перестававших быть предметом моей заботливости, на все страны, вверенные Промыслом моим попечениям. Вы доставили мне способ показать моему отечеству, что я готовлю издавна для него и что оно получит, как только элементы такого важного дела достигнут необходимого развития”.
Что права, данные полякам, император намеревался соблюдать свято, это обнаружилось в конце заседаний первого сейма. Один из проектов закона, представленных сейму, не получил большинства голосов в обеих палатах, и государь отказался от него, заметив в речи, которою закрывался сейм: “Свободно избранные, вы долженствовали свободно выражать ваши мнения. Этою двойственною неприкосновенностью должен всегда отличаться истинный характер народного представительства, которое я желал собрать вокруг себя, чтобы чрез посредство его выслушивать откровенное и полное выражение общественного мнения”. Если настояния сейма 1820 г. насчет улучшения действительно недостаточной системы судопроизводства через введение присяжных были отвергнуты, то император был вынужден к тому отсутствием в Польше элементов этого учреждения, так как все народонаселение страны распадалось на господствующий класс панов и на презираемые, бесправные классы холопов и евреев. При таких условиях суд присяжных не представил бы никаких обеспечений для правосудия.
От самих поляков зависело содействовать дальнейшему развитию их политической жизни, но они оказались неспособны к самообладанию и достигли только ограничения предоставленных им прав. Так, приказом наместника генерала Зайончка (который был назначен, несмотря на то что сражался против России в рядах Наполеона) от 22 мая 1819 г. предварительная цензура была сначала установлена для всех периодических изданий, а потом (16 июля 1819 г.) и для всех вообще произведений печати, а указом самого императора Александра от 3 февраля 1825 г. отменена была необходимая принадлежность представительных собраний, именно публичность их заседаний и прений. Третий сейм был созван не в 1822 году, как следовало по уложению, а в 1825 году.
Впрочем, сами поляки сознаются, что они хотели вовсе не политических успехов и восстали в 1830 году вовсе не за политические права, а за восстановление прежнего политического могущества своего королевства. Вот что говорит об этом предмете один из историков польского восстания 1830 и 31 гг. Мориц Мохнацкий, которого никто не заподозрит в пристрастии к русскому правительству (в сочинении, изданном в Париже в 1834 г.):
Я спрашиваю, – говорит он, – если бы русские даже святейшим образом соблюдали конституционное учреждение в Царстве Польском, то полное его развитие не привело ли бы еще скорее к восстанию, чем его ограничение? Революция лежала в основании самого учреждения Царства, и русские государи не могли предотвратить ее ни пунктуальным исполнением конституции, ни совершенным ее уничтожением; по этой же самой причине я не вывожу революции из недостатков правительства, так как оно могло быть в тысячу раз хуже, если бы мы были независимы.
А в другом месте тот же писатель говорит:
По моему убеждению, ни свобода, ни учреждения, каково бы ни было их достоинство, не в силах усладить судьбу нации, которая некогда была велика и могущественна, впоследствии пришла в упадок и затем желает вновь возвыситься. Такая страна находится в состоянии постоянных инсуррекций, такой народ живет только восстанием и в нем одном видит свое назначение. Царство Польское, основанное конгрессом, было только частицей общего национального бытия. Дарованные ему права и привилегии постольку лишь имели значение, поскольку они доставляли возможность законным путем выказывать оппозицию главнейшим врагам польского имени *.
______________________
* Эти слова польского историка приведены нами в том виде, как они переданы в недавно вышедшей в русском переводе г. Квитницкого первой части очень интересного сочинения Смита о польском восстании 1830 и 31 гг. Пользуемся этим случаем, чтоб обратить внимание публики на эту книгу.
Но даже и эти виды на восстановление могущественного королевства Польского никогда не были так близки к своему осуществлению, как в царствование Александра I. Полякам нечего было жаловаться на зависимость от России: самостоятельность Польского царства достаточно была ограждена конституцией 1815 г. Почти единственною связью между Россией и Польшей было лицо государя, и единственное обеспечение, что Польша не употребит в нормальное время своей особой армии для войны против России, заключалось в том, что “право объявлять войну (а также и заключать какие бы то ни было трактаты и конвенции) предоставлено было царю польскому” (§ 40 конституции 1815 г.). Вообще же отношения Царства Польского к России определены были следующим образом: отношения внешней политики Империи долженствовали быть общими и Царству Польскому; насколько внешние сношения касались царства, они поручались министру государственному секретарю, который находился при особе государя и чрез которого происходили все сношения государя с его наместником. Право определять участие Польши в войнах России, а равно и в мирных или торговых трактатах, принадлежало исключительно одному государю, без контроля со стороны палат, но войска польские никогда не могли быть употребляемы вне Европы (припомним, что Наполеон I расточал кровь поляков герцогства Варшавского в странах самых отдаленных, с которыми у поляков не могло быть никаких счетов, как, например, в Испании). Этим, собственно, и оканчивались все отношения Польши к России, так как даже содержание русских войск, если бы потребовалось вступление их в Польшу, а равно и содержание польских войск при вступлении их в Россию оставалось на обязанности соответствующих стран. Наместником своим император мог назначить из русских только кого-либо из принцев крови; в противном же случае выбор должен быть падать на природного или натурализованного поляка. Все должности, гражданские и военные, должны были исключительно замещаться поляками. Для натурализации и получения доступа к должностям требовалось иметь поземельную собственность в Польше, владеть польским языком, на котором производились все дела, и прожить в стране по меньшей мере пять лет, при безукоризненном поведении.
Что сам император Александр искренно желал присоединить к новому Царству Польскому если не все западные и юго-западные области России, то значительную часть их, в том тоже не может быть сомнения. Первая статья Венского трактата служит несомненным тому доказательством. Начало выполнению этого плана было уже положено присоединением Белостокской области, которая досталась России в 1807 г. по Тильзитскому миру как вознаграждение за все ее пожертвования во время прусско-польской кампании. Почти в каждой речи императора на сейме были намеки на то, что он имеет в виду выполнение этого плана. При открытии второго сейма в 1820 г. государь, между прочим, сказал: “Поляки! По мере того как узы братства, навсегда соединяющие вас с Россией, упрочиваются <…> открытое мною вам поприще расширяется и сглаживается. Еще несколько шагов, направляемых мудростью и умеренностью, запечатленных доверием и прямодушием, и вы достигнете цели ваших и моих надежд. Я вдвойне порадуюсь, когда увижу, что мирное пользование вашими вольностями упрочило наше национальное существование и скрепило неразрывную связь благоденствия между обеими нашими отчизнами”. И еще в 1825 г. он говорил полякам на сейме: “Будущность вашей родины в ваших руках; окажите ей те услуги, которых она ждет от вас, и помогите мне в выполнении моих желаний, которых я никогда не переставал питать в ее пользу”. Если бы политические руководители общественного мнения в Польше обнаружили сколько-нибудь политической способности, тогда дело их, дело присоединения русских западных областей к Польше, могло бы быть выиграно ими против России. Но, по счастью для России, и на этот раз поляки обнаружили отсутствие всякой способности к самообладанию, – этот всегдашний недостаток людей, стремящихся к невозможному. Уступки императора Александра вызвали в них не благодарность, а притязательность, и эта притязательность нашла себе поприще в тайных обществах, принявших тотчас же враждебный характер не только к России, но и к императору Александру, благодетелю Польши. Памятником этой печальной эпохи было только то, что поляки воспользовались с большою энергией царствованием Александра для углубления корней полонизма и латинства в западных краях России.
В этом отношении вред, нанесенный России и русскому элементу, был очень значителен. Князь Адам-Георгий Чарторыйский в бытность свою еще министром иностранных дел в России вытребовал от австрийского правительства из Ольмюцкой крепости Колонтая и поручил ему вместе с ученым и ревностным польским патриотом графом Фаддеем Чацким составить план для будущего воспитания молодежи в Литве. Будучи впоследствии назначен попечителем Виленского учебного округа, он заботился о приведении в исполнение этого плана, между тем как граф Чацкий еще с большею ревностью действовал в том же духе на юго-западе России. На собственные свои средства он основал гимназию в Кременце и 120 школ в Волынской, Подольской и Киевской губерниях. “Все воспитание и обучение, – говорит Смит в своей истории польского восстания 1830 – 31 гг., – было так рассчитано, чтобы сообщить юношеству любовь не к новому их отечеству, а к давно погибшему их государству; их старались воспитывать как поляков, которые должны всю жизнь свою ненавидеть Россию”. Не должно при этом забывать широко распространившейся в то же время деятельности в этих краях отцов-иезуитов, которые только в 1821 году были наконец удалены из России.
Все эти усилия окончательно ополячить и олатинить западные области России тем меньший могли находить отпор со стороны русского общества или правительства, что сам император не отвергал видов на присоединение этих областей к Польше. Когда выполнение этих планов вследствие неразумия самих поляков и ввиду неудовольствий, которые оно возбудило бы в России, оказалось невозможным, и когда с воцарением императора Николая I они были молча преданы забвению, дело было уже отчасти сделано и должно было вскоре принести горькие плоды. Россия нажила себе врагов гораздо более опасных, чем во время отдельного существования Речи Посполитой. Бороться с ними, переделывать дело полонизации западных губерний было трудно, а между тем невозможно было уйти от борьбы. При вступлении своем на престол император Николай I, впрочем, объявил полякам манифестом от 13 (25) декабря 1825 г., что его правление будет только продолжением царствования его брата и что все дарованные им учреждения будут сохранены без перемены; все должностные лица, в том числе и генерал Зайончек, были удержаны на своих местах, и только смуты в начале царствования и последовавшие затем две войны, персидская и турецкая, – войны, в которых дело обошлось, впрочем, без участия польской армии, – не дозволили созвать польский сейм прежде 28 мая 1830 года. Речь, сказанная при открытии сейма, отличалась отсутствием всяких фраз и увещаний, серьезным и деловым характером и обличала твердое намерение не нарушать вольностей Царства Польского, но и не дозволять никакого злоупотребления дарованными правами. Первым своим польским сеймом император Николай остался вообще доволен и выразил только сожаление, что проект закона о поводах к уничтожению законности брака и о разводе, будучи единодушно принят сенатом, был отвергнуть палатою “послов”, или депутатов. Даже сами возмутившиеся поляки, настаивая в своем манифесте от 20 декабря 1830 г. на том, что западные области России вопреки обещаниям не были присоединены к Польше, не могли высказать никакого другого обвинения против императора Николая, которого, однако же, они сочли за нужное лишить престола. Через пять месяцев после закрытия императором Николаем I первого сейма (28 июня), именно 29 (17) ноября 1830 г. в Варшаве уже вспыхнуло вооруженное восстание. Почти вся польская армия перешла на сторону мятежа, который не замедлил найти горячее сочувствие и в польском населении западных и юго-западных областей России и который пришлось подавлять целыми потоками крови и грудами трупов. Вот чем разрешилась славянофильская политика примирения, начатая так искренно императором Александром I.
Самые основы этой политики были фантастические, чтобы не сказать ложные. Уже восстановление самобытного Царства Польского, хотя и в тесных пределах, было в самом основании своем, как выразился Мохнацкий, актом революционным, рассчитанным на ниспровержение законных прав: оно само собою влекло к мысли о расширении пределов Царства на счет России, что и было прямо обещано императором Александром, а на этом основании, очевидно, никакое примирение между поляками и русскими решительно невозможно.
Впервые опубликовано: “Московские ведомости”. 1863. 24, 25 августа. No 185,186.
Катков Михаил Никифорович (13/11/1818 — 01/08/1887):Русский издатель, критик и публицист консервативного, великодержавного направления.