Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу
Записан в 1887 году со слов князя Александра Васильевича Трубецкого, 74-х лет,
генерал-майора, состоявшего на службе при складе в Одессе.
Князь Трубецкой не был “приятельски” знаком с Пушкиным, но хорошо знал его по частым встречам в высшем петербургском обществе и, еще более, по своим близким отношениям к Дантесу {По формулярному списку кн. А. В. Трубецкой, в 1831 г. произведен в корнеты Кавалергардского полка, в 1834 г.– в поручики, в 1836 г.– в штабс-ротмистры, в 1840 г.– в ротмистры; 18-го января 1842 г. уволен от службы по домашним обстоятельствам; потом вновь поступил на службу и дослужился до генеральского чина.}.
“В 1834 году, разсказывал кн. Трубецкой, император Николай собрал однажды офицеров Кавалергардского полка и, подведя к ним за руку юношу, сказал: “Вот вам товарищ. Примите его в свою семью, любите его, как пажа” (в то время кавалергарды пополнялись исключительно воспитанниками Пажеского корпуса, по большей части, камер-пажами) и прибавил по-французски: “Этот юноша считает за большую честь для себя служить в Кавалергардском полку — он постарается заслужить вашу любовь и, я уверен, оправдает вашу дружбу”.
Это и был Дантес, племянник голландского посланника Геккерна, родная сестра которого была замужем за французским chevalier Дантесом. На вид ему было в то время лет 20. много 22 года. Как иностранец, он был пообразованнее нас, пажей, а как француз — остроумен, жив, весел. Он был отличный товарищ и образцовый офицер. Он был очень красив, и постоянный успех в дамском обществе избаловал его — он относился к дамам вообще, как иностранец, смелее, развязнее, чем мы, русские, а как избалованный ими — требовательнее: если хотите, нахальнее, наглее, чем даже было принято в нашем обществе”.
В 1834 году, летом, когда кавалергарды стояли в крестьянских избах Новой Деревни, князь Трубецкой жил в одной хате с Дантесом, который сообщал ему о своих любовных похождениях, вернее, о своих победах над женскими сердцами.
“В то время Новая Деревня была модным местом, говорил кн. Трубецкой; мы стояли в избах, местность не была так застроена, как теперь, я мы производили эскадронные учения на той земле, где теперь дачки и садики 1-й и 2-й линий Новой Деревни. Все высшее общество располагалось на дачах по близости, преимущественно на Черной речке. Там жил и Пушкин.
“Дантес часто посещал Пушкиных. Он ухаживал за “Наташей”, как и за всеми красавицами (а она была красавица), но вовсе не особенно “приударял”, как мы тогда выражались, за нею. Частые записочки, относимые Лизой (горничная Пушкиной), ничего не значили — в наше время это было в обычае. Пушкин, хорошо зная, что Дантес не “приударяет” за его женою, вовсе не ревновал, но, как он сам выражался, Дантес был ему противен своею манерою, несколько нахальною, своим языком, менее воздержным, чем следовало с дамами, как полагал Пушкин.
Надо признаться — при всем уважении к высокому таланту Пушкина — это был характер невыносимый. Он все как будто боялся, что его мало уважают, недостаточно оказывают почета; мы, конечно, боготворили его музу, а он считал, что мы мало преклоняемся перед ним. Манера Дантеса просто оскорбляла его, и он не раз высказывал желание отделаться от его посещений. Nathalie не противоречила ему в этом; быть может, даже соглашалась с мужем, но не умела прекратить свои невинныя свидания с Дантесом. Быть может, ей льстило, что блестящий кавалергард всегда у её ног.
Когда она начинала говорить Дантесу о неудовольствии мужа, Дантес, как повеса, хотел слышать в этом как-бы поощрение к своему ухаживанию. Если бы Nathalie была более умна, если бы Дантес не был так избалован, все кончилось бы ничем, так как в то время, по крайней мере, ничего собственно и не было — рукопожатия, обнимания, поцелуи, но не больше, а это в наше время были вещи обыденные.
“Часто говорят о ревности Пушкина. Мне кажется, тут есть недоразумение. Пушкин вовсе не ревновал Дантеса к своей жене и не имел к тому повода. Необходимо отделять две фазы в его отношениях к Дантесу: первая, летняя, окончившаяся женитьбой Дантеса на Catherine; вторая, осенняя, приведшая к дуэли.
Пушкин не выносил Дантеса и искал случая отделаться от него, закрыть ему двери своего дома. Легче всего это было для Nathalie, но та, не знала, как взяться за дело. Нередко, возвращаясь из города к обеду, Пушкин заставал у себя, на даче, Дантеса. Так было и в конце лета 1836 г. Дантес засиделся у Наташи; приезжает Пушкин, входит в гостиную, видит Дантеса рядом с женою и, не говоря ни слова, ни даже обычнаго bon jour, выходит из комнаты; через минуту он является вновь, целует жену, говоря ей, что пора обедать, что он проголодался, здоровается с Дантесом и выходит из комнаты”.
— Ну, пора, Дантес, уходите. Мне надо идти в столовую,– сказала Наташа.
Они поцеловались, и Дантес вышел. В передней он столкнулся с Пушкиным, который пристально посмотрел на него, язвительно улыбнулся и, не сказав ни слова, кивнул головой и вошел в ту же дверь, из которой только-что вышел Дантес.
Когда Дантес пришел к себе в избу, он выразил князю Трубецкому свое опасение, что Пушкин затевает что-то недоброе.
— Он был сегодня как-то особенно страшен, и Дантес рассказал своему товарищу, как он засиделся у Nathalie, как та гнала его несколько раз, опасаясь, что муж опять застанет их, но он все медлил, и муж, действительно, застал их вдвоем.
— Только-то?
— Только, но, право, у Пушкина был какой-то неприязненный взгляд, и в передней он даже не простился со мною.
Все это Дантес рассказывал, переодеваясь, так как торопился на обед, кажется, к своему дяде. Едва ушел Дантес, как, денщик докладывает, что пушкинская Лиза принесла ему письмо и, узнав, что барина нет дома, наказывала переслать ему письмо, где бы он ни был. На конверте было написано: très-pressée. С этим же денщиком князь Трубецкой отправил тотчас же письмо к Дантесу. Спустя час, быть может, с небольшим, входит Дантес. “Я его не узнал, говорил кн. Трубецкой — на нем лица не было.
— Что случилось?
— Мои предсказания сбылись. Прочти!
“Я вынул из конверта с надписью très-pressée небольшую записочку, в которой Nathalie извещает Дантеса, что она передавала мужу, как Дантес просил сегодня руки её сестры Кати и что муж с своей стороны тоже согласен на этот брак. Записочка была составлена по-французски, но отличалась от прежних не только vous, вместо tu, но и вообще слогом, вовсе не женским и вовсе не дамских billets doux.
— Что все это значит?
— Ничего не понимаю. Ничьей руки я не просил.
“Стали мы обсуждать и порешили, что Дантесу следует, прежде всего, не давать démenti словам Наташи до разъяснения казуса.
— Во всяком случае, Catherine мне нравится, заметил Дантес, и хотя я не просил её руки, но буду рад сделаться её мужем.
“На другой день все разъяснилось. Накануне, возвратясь из города и увидя в гостиной жену с Дантесом, Пушкин не поздоровался с ними и прошел прямо в кабинет; там он намазал сажей свои толстыя губы и, войдя вторично в гостиную, поцеловал жену, поздоровался с Дантесом и ушел, говоря, что пора обедать. Вслед затем и Дантес простился с Nathalie, при чем они поцеловались, и, конечно, сажа с губ Nathalie перешла на губы Дантеса. Когда Дантес столкнулся в передней с Пушкиным, который, очевидно, поджидал его выхода, он заметил пристальный взгляд и язвительную улыбку — это Пушкин высмотрел следы сажи на губах Дантеса.
“Взбешенный, Пушкин бросился к жене и сделал ей сцену, приводя сажу в доказательство. Nathalie не знала, что отвечать, и застигнутая в расплох, солгала: она сказала мужу, что Дантес просил у нея руки сестры Кати, что она дала свое согласие, в знак чего и поцеловала Дантеса, но что поставила свое согласие в зависимость от решения Пушкина”. Тотчас же, под диктовку Пушкина, была написана Наташей та записочка к Дантесу, которая так удивила и Дантеса, и князя Трубецкого.
“Вскоре состоялся брак Дантеса с Е. Н. Гончаровой. Этим оканчивается первая фаза. Брак все прикрыл и всех примирил. Теперь Дантес являлся к Пушкиным, как родной; он стал своим человеком в их доме, и Пушкин уже не выражался о нем иначе, как в самых дружеских терминах. Дантес перестал уже быть для него невыносимым человеком.
“Откуда же дуэль? Чем вызвана ссора? Где безчестие, смываемое только кровью?
“Это уже вторая фаза. Обстоятельства, вызвавшие вновь ссору и окончившиеся дуэлью, до сих пор еще никем не разъяснены. Об них в печати, вообще, не упоминается, быть может, потому, что они набрасывают тень на человека, имя которого так дорого каждому из нас, русских; быть может, однако, и потому еще, что эти обстоятельства были известны очень не многим. Не так давно, в Орле, умерла Полетика (Полетыка), с которою я часто вспоминал этот эпизод, и он совершенно свеж в моей памяти.
“Дело в том, что Гончаровых было три сестры: Наталья, вышедшая за Пушкина, чрезвычайно красивая, Екатерина, на которой женился Дантес, и Александра, очень некрасивая, но весьма умная девушка. Еще до брака Пушкина на Nathalie, Alexandrine знала наизусть все стихотворения своего будущаго beau-frère и была влюблена в него заочно; вскоре после брака, Пушкин сам увлекся Alexandrine до безумия.
Подумайте же: мог ли он, при этих условиях, ревновать свою жену к Дантесу? Если Пушкину и не нравились частые посещения Дантеса, то вовсе не потому, что Дантес балагурил с его женою, а потому, что, посещая дом Пушкиных, Дантес встречался с Александриной. Влюбленный в Александрину, Пушкин опасался, чтоб изящный кавалергард не увлек ее. Вот почему Пушкин вполне успокоился, узнав от жены, что Дантес бывает для Катерины, что просит её руки; вот почему, после брака Дантеса с Катериной, Пушкин стал относиться к Дантесу даже дружески.
“Едва-ли многим известно следующее обстоятельство, довольно, по видимому, ничтожное, но, в конце концов, отнявшее у нас Пушкина. Вскоре после брака, в октябре или ноябре, Дантес с молодою женою задумали отправиться за границу, к родным мужа. В то время сборы за границу были несколько продолжительнее нынешних, и во время этих-то сборов, в ноябре или декабре, оказалось, что с ними собирается ехать и Alexandrine.
Вот что окончательно взорвало Пушкина, и он решил во что бы ни стало воспрепятствовать их отъезду. Он опять стал придираться к Дантесу, начал повсюду бранить его, намекая на его ухаживания, но не за Александриной, а за Nathalie. В этом отношении Пушкин был, действительно, невыносим. Как теперь помню, на святках был бал у португальского, если память мне не изменяет, посланника, большого охотника. Он жил у нынешнего Николаевского моста. Во время танцев, я зашел в кабинет, все стены которого были увешаны рогами различных животных, убитых ярым охотником, и, желая отдохнуть, стал перелистывать какой-то список. Вошел Пушкин.
— Вы зачем здесь? Кавалергарду да еще не женатому, здесь не место. Вы видите (он указал на рога) — эта комната для женатых, для мужей, для нашего брата.
— Полноте, Пушкин,– сказал я: вы и на бал притащили свою желчь; вот ей здесь не место.
“Вслед за этим он начал бранить всех и все, между прочим, Дантеса, и так как Дантес был кавалергард, то и кавалергардов. Не желая ввязываться в историю, я вышел из кабинета и, стоя в дверях танцевальной залы, увидел, что Дантес танцует с Nathalie.
“Пушкин все настойчивее искал случая поссориться с Дантесом, чтобы помешать отъезду Александрины. Случай скоро представился. В то время, несколько шалунов из молодежи — между прочим, Урусов, Опочинин, Строганов, мой cousin — стали рассылать анонимные письма к мужьям-рогоносцам.
В числе многих, получил такое письмо и Пушкин. В другое время, он не обратил бы никакого внимания на. подобную шутку и, во всяком случае, отнесся бы к ней, как к шутке, быть может, заклеймил бы ее эпиграммой; но теперь он увидел в этом хороший предлог и воспользовался им по-своему.
Письмо Пушкина к Геккерну и подробности дуэли Пушкина с племянником Геккерна, Дантесом, всем известны.
В. Бильбасов.
“Русская Старина”, No 2, 1901