IV. Александра Федоровна Ржевская (урожденная Каменская)
Не много, кажется, времени прошло с тех пор, как появилось первое поколение женщин ХVIII века, женщин петровской эпохи, а потом второе поколение женщин этой же эпохи и следующей за ней, женщин времен Екатерины I, Анны Иоановны, Бирона; однако, уже целая бездна разделяет женщин первого и второго поколений от третьего.
Женщины первых двух поколений хорошие танцорки, искусные интриганки, иногда блестяще, по тому времени, воспитанные, прекрасно говорящие на разных языках; но ни одна из них не умеет на письме толково выразить свою мысль, грамматически не может связать двух слов. Анна Монс и Екатерина I, пользовавшиеся любовью преобразователя России, писать совсем почти не умеют, особенно последняя; светлейшая княгиня Дарья Михайловна Меншикова тоже пользуется секретарскими услугами своей сестры, Варвары Михайловны Арсеньевой, грамматические познания которой также не очень обширны, это женщины первого поколения преобразованной России. Второе поколение женщин писать умеют — но как? Образчики этого письма представляют нам письма “Маврутки” Шепелевой к великой княжне Елизавете Петровне, письма княжны Юсуповой к Анне Юленевой — кузнечихе, письма, наконец, Александры Салтыковой, урожденной княжны Долгорукой, к всесильной Матрене Балк: это хуже литературы каких-нибудь горничных.
“Маврутка” Шепелева, придворная особа, приближенное к цесаревне Анне Петровне, супруге герцога голштинского, лицо, живя с герцогиней в Киле, пишет интимные письма в Россию к цесаревне и будущей императрице Елизавете Петровне таким невообразимым языком:
Великая государыня цесаревна Элизабет Петровъна! Донашу я вашему высочеству, что их высочество, слава Богу, в доброй здравье. Позъдравляю вас тезоименитъством вашим, дай Боже вам долъгия лета жить, и чтоб ваша намерение оканчалась, которо у нас в Кили, и въвсяко ваша намерение окончалось. Еще ш данашу я вашему цесарьскому высочеству, что приехал к нам принц Орьдов и принц Авъгуст. Матушка цесаревна, как принц Орьдов хорош! Истинно я не думала, чтобы он так хорош был, как мы видим; ростом так велик, как Бутурълин, и так тонок, глаза такия как у вас цветом и так велики, ресницы черъныя, брови темнарусия, воласи такия как у Семона Кириловича, бел, немного почерънея покойника Бышова, и румянец алой всегда в щеках, зуби белии и хороши, губи всегда али и хараши, реч и смех так как у покойника Бышова, асанка паходит на асудареву асанку, ноги тонъки, потому что молат, 19 лет, воласи свои носит, и воласи на паес, руки падят очинь на Бутурълини, и в Олександров день полажила на нево кавалерию цесаревна”, и т.д.
Подумать можно, что пишет какой-нибудь солдат из полка в деревню.
Александра Салтыкова, урожденная княжна Долгорукая, находившаяся как мы видели, в родстве с царским домом, пишет ко двору, к генеральше Балк:
“Гасудараня мая матрена ивановъна многолетъно зъдравствуи купно со въсеми вашеми! о себе моя гасудараня донашу, еще в бедах своих зъживыми обретаюся…. Пача въсево вас прошу, изволте меня садеръжать по своему обещанию веръно такош где вазможно упоминать в миласти ее величеству, государыне циа, въчем на милаеть вашу безсумненъною надежъду имею, такош прашу матушъка мая изволъте камъне писать протсранъней, что изволите услышит в деле моем какое будет са мной миласердие и какую силу будет спротивной стараны делать, а я надеюса что ви извесны от егана нашева желания и ежели миластиво будет решение на нашу суплику, то надеюса вас скоро видеть. Остаюсь вам веръная де смерти александра. Прошу от меня покъланитъна ее милости анъне ильинишъне”.
Читая это писанье, можно подумать, что это горничная пишет своей барыне, и притом горничная не благовоспитанная. А оказывается, что это деловое письмо одной придворной особы к другой придворной особе, — одним словом, это пишет княжна Долгорукая к ближней особе императрицы Екатерины Алексеевны.
И вот, в следующем, третьем поколении этих женщин являются уже писательницы: они идут в уровень с литературой своего времени; оне завоевывают себе место в истории русского просвещения и приобретают историческое бессмертие.
Так спасительно было удаление из русского общества тлетворного духа дворцовой интриги, борьбы из-за власти, из-за “времени”.
Мы уже познакомились с одною из женских личностей третьего поколения русских женщин XVIII века, с первою русскою писательницею Сумароковою-Княжниною.
Но если явилась первая, то должна была явиться и вторая.
Этою второю была Александра Федотовна Ржевская, родная сестра бывшего потом фельдмаршалом графа Михаила Федотовича Каменского.
Новиков говорит, что девица Каменская “является на поприще российской словесности почти современною Екатерине Александровне Княжниной”.
Замечательно, что появлению женщины на литературном поприще способствовало влияние образовывавшихся в то время литературных кружков, интересы которых, по счастью, вращались вне того заколдованного круга, в котором, как белка в колесе, билось высшее русское общество первой половины XVIII столетия, вне круга дворцовой интриги, выискиванья мест, подкапыванья под друзей и недругов, вне круга заговоров для личной выгоды, а не для выгоды страны.
Литература сразу поставила себя выше этих дрязг и, отвернувшись с презрением от Тредьяковского, хотевшего, во что бы то ни стало, втереться в этот заколдованный круг, выделилась в особый кружок, удалилась в свою маленькую нравственную территорию, на свой мифологический Парнас, и горячо рассуждала там о греческих богах и богинях, о “дактилях” и “ексаметрах”.
Литераторы явились хотя робкими, но честными борцами прежде всего за русское слово, за его чистоту, а потом и за идею правды и добра, за чистоту человека.
Оттого двор императрицы Елизаветы Петровны и отнесся к ним сочувственно, как к людям умным и честным, не вмешивавшимся в политику, которая тогда понималась так узко.
Общество литераторов стало привлекательным, заманчивым. Лучшие люди потянулись в этот лагерь.
Неудивительно, что потянулась туда и женщина, наиболее сочувственно отзывающаяся на всякое живое и доброе дело.
Девицу Каменскую мы видим в обществе Сумарокова и в некотором товариществе с его любимой дочерью “Катинькою”, первою русскою писательницею.
Не удивительно, что влияние кружка Сумароковых сделало и Каменскую писательницей.
Как “Катинька” Сумарокова вышла замуж за литератора Княжнина, так и Каменская нашла себе мужа в литературном кружке, в лице Алексея Андреевича Ржевского, принадлежавшего к числу хороших знакомых Сумарокова.
Ржевская, подобно Сумароковой, начала рано писать. Стихи ее помещались в тогдашних журналах и привлекали общее внимание людей, начинавших учиться пониманию общественных интересов.
Сумарокова-Княжнина и Каменская-Ржевская были пионерами человечных прав женщины.
Ржевская, следя за литературой западной Европы, искала там образцов для своих произведений и, побуждаемая славою известных тогда во всей Европе “Перуанских писем”, написала оригинальный роман под заглавием “Письма кабардинские”.
Еще когда роман был в рукописи, об нем много возбуждено было толков в обществе. Все наперерыв старались прочесть его — и он читался в кружках литераторов.
Слух о новом произведении молодой русской писательницы, соперницы Сумароковой, дошел до двора.
Двор заинтересовался новым романом — это была уже победа женщины над преданием.
Роман, еще не напечатанный, пожелали прочесть во дворце. Современники по этому случаю отзываются, что “рукопись была принята всем двором с необыкновенною похвалою”.
Стихи молодой писательницы наперерыв печатались в тогдашних журналах, потому что по свидетельству бытописателей восемнадцатого века, на Ржевскую литература возлагала много надежд, — “ожидания были велики”.
Но ожиданиям этим суждено было сбыться только наполовину, даже менее: русская литература лишилась одного из талантливейших своих представителей.
Ржевская умерла в 1769 году — всего двадцати восьми лет от роду.
Вот современная эпитафия, отчасти характеризующая нравственный образ второй, по времени, русской писательницы:
Здесь Ржевская лежит: пролейте слезы, музы!
Она любила вас, любезна вам была,
Для вас и для друзей на свете сем жила;
А ныне смерть ее в свои прияла узы.
Среди цветующих лет, в благополучный век.
Рок жизнь ее пресек:
Увянул острый ум, увяла добродетель,
Погибло мужество и бодрый дух ея.
Могущий Всесоздетель!
Она ли участи достойна есть сея,
Чтобы век ее младый пресекло смерти жало?
Не долгий ли ей век здесь жити надлежало?
В достоинствах она только процвела,
Что полу женскому здесь честию была:
Ни острый ум ее, наукой просвещенный,
Ни нрав, кой столь ее прекрасно украшал
Который и друзей и мужа утешал,
Ни сердце нежное ее не защитили
И смерти лютые от ней не отвратили!
Великая душа, мужаясь до конца,
Достойна сделалась лаврового венца,
Скончавшись, Ржевская оставила супруга;
Супруг, в ней потеряв любовницу и друга,
Отчаясь, слезы льет и будет плакать ввек:
Но что ж ей пользы в том? Вот что есть человек!
За Ржевской следуют уже женщины-писательницы екатерининского времени: первое время действуют еще ученицы Ломоносова и Сумарокова, а потом они уступают место ученицам Державина, Новикова, Фонвизина.
Но об этом четвертом поколении русских женщин восемнадцатого века мы скажем в своем месте.