Глава XXII
Введение новой питейной системы и ее последствия
Прыжов И. Г.
История кабаков в России в связи с историей русского народа.
1914.
Уничтожение откупа составляет лучшую страницу настоящего царствования. Еще в 1858 году стали ходить слухи об уничтожении откупов, но откупщики утверждали, что все это неправда, и действительно, в 1859 году откупа продолжены были еще на четыре года. Сделалось известным мнение Государственного совета, утвержденное 26 октября 1860 года, о введении акцизной системы; но откупщики твердили по-прежнему, что откупа останутся.
Явилось окончательно утвержденное положение 4 июня 1861 года, и все еще не было веры, что откупа когда-нибудь прекратятся. Стали уже ходить слухи, что правительство склоняется на сторону откупщиков, и начали поговаривать о составлении компании для застрахования акциза с питей.
Компания не удалась, откупа ускользали из рук, и откупщики, стращая государство банкротством, явились с новым предложением проекта агентства по питейному сбору и товарищества железных дорог — проекта, как оказалось, имевшего целью подорвать последние силы государства, а себе нажить миллионы.
“Для сохранения питейного сбора в целости, — говорил проект, — предлагается агентство на продажу вина сроком на 11 лет. Агентство отвечает за поступление питейного дохода (свыше ста миллионов) только при помощи развития в народе капиталов, а поэтому принимает на себя обязанность построить 2800 верст железных дорог”. Говорили, будто смысл этого проекта был таков, что агентство, истратив на дороги 224 миллиона, надеялось получить на них в пятьдесят лет 1100 миллионов, то есть с лишком миллиард рублей серебром. Все это дело уж больно было некрасиво, и имена создателей проекта были распубликованы по повелению государя. Все это были преимущественно купцы-откупщики и затем промышленники, собравшиеся с целого мира.
В числе их главными руководителями были Бенардаки, отставной поручик; В. Кокорев, коммерции советник; Капгер, санкт-петербургский 1-й гильдии купец; Исаак Утин, коммерции советник; и Каншин, колежский регистратор. Затем шли, во-первых, евреи: Раих, Евзель Гинцбург, Зискинд Гинцбург, Герцель, Горвиц, Лохвицкий; во-вторых, греки: П. Скараманга, К. Комнино, Варваци, С. Карали, Кондоянаки, Маразли и, в-третьих, русские: Громов, Сазиков, И. Асташев, П. Ненюков, Н. Тарасов, Н. Акатьев, И. В. Лихачев (полковник), А. Кокорев, А. Башкиров, Д. Нечаев, А. Милюков, Д. Корнеев, В. Рукавишников, А. Мясников (поручик), М. Горбов, М. Мамонтов, И. Иконников, В. Иегов, А. Клипин, И. Кононов, И. Первушин, И. Мамонтов, Г. Медынцев, И. И. Барыков (статский советник), А. Воронин, В. Каншин, Н. Рюмин (действительный статский советник), Ф. Рюмин, И. Протасьев (поручик), Власов (статский советник), П. Молчанов, М. Якунчиков, Быков, Д. Кузнецов, И. Кононов, Д. Карпович, А. Пастухов и некоторые другие, подписавшиеся впоследствии.
Агентство не удалось, и откупщики решились воспользоваться по крайней мере тем, что у них пока было в руках. Откуп пришел в неистовство. Вместо водки стали продавать по дешевой цене мутную воду и водку отпускали только тем, кто возьмет закуски на две копейки. В Херсоне толпа пьяных солдат и мужиков в количестве десяти человек, предводимых питейными поверенными Гершкой Штейманом, Захарием Варвинским и одним из полицейских, ворвались в дом господина Иванченко, рассыпались по комнатам, стали переворачивать мебель, мять и рвать платье, бить посуду, и, все переломав и не найдя водки, толпа ушла. Было принесено в жертву все, даже целовальники. Месяца за два до конца откупа тамбовский откупщик вывесил объявление: “Гуляющие сидельцы получат жалованье наравне со служащими”. Подписано: управляющий откупом А. Немцев. Сидельцы начали гулять, с ними гуляли другие, вина выпита целая бездна, но пришло время расчетов, и гулявшие сидельцы жалованья не получили ни гроша. Буйствуя таким образом, откуп отходил на покой и оставлял государству недоимку с лишком в пятьдесят миллионов. Народ соблюдал глубокое молчание.
История перехода откупов к сменившему их новому порядку начинается высочайше утвержденным мнением Государственного совета 26 октября 1861 года. По мнению Государственного совета, акцизу должны были подлежать, между прочим, “портер, пиво, полпиво всех сортов, мед, брага и сусло”. На это министр государственных имуществ заметил: “Слово сусло исключить из § 5 и 174”. Министр финансов написал объявление: “Слово сусло внесено в проект на основании существующих постановлений, впрочем, к исключению его из проекта препятствий не имеется”.
От акциза были освобождены уксус и медовый квас. Право винокурения оставлено только за теми сословиями, которым оно принадлежит ныне. Но комиссия предполагала предоставить право винокурения не только дворянам, но и чиновникам, и думала, что можно было бы распространить это право на все сословия и звания. В Сибири право винокурения предоставлено лицам всех сословий. Учреждение пиво– и медоваренных заводов дозволено лицам, записанным в торговые разряды, и помещикам в их имениях. Продажу вина производить распивочно и на вынос (теперешняя вывеска на кабаках) из питейных домов, выставок и шинков, не назначая для них ни числа, ни места.
Министр государственных имуществ предлагал исключить из проекта слова без ограничения числа оных, на что министр финансов отвечал: “Слова сии внесены в проект на основании положения Государственного совета о том, что число заведений для продажи питей не ограничивается; это же правило принято и в новом положении о трактирных заведениях”. К заведениям для продажи питей только на вынос отнесены мелочные, съестные и тому подобные лавки. Комиссия признала нужным исключить из этого разряда съестные лавки, так как назначение их состоит в продаже дешевой пищи для простого народа, а если дозволить в них продажу напитков, то они будут иметь большее преимущество, нежели питейные дома, в которых предложено воспретить продавать даже холодные закуски.
Из истории старинного корчемного быта мы видели, что в первоначальных корчмах продавались кушанья и питья, и когда потом на северо-востоке корчмы сменились кабаками, которые в одно и то же время были местом оптовой и розничной продажи вина, то, без сомнения, при кабаках продавали и закуски, потому что невозможно же пить водку, не закусывая. Когда же потом откупщики завели при кабаках соленые закуски, возбуждавшие жажду, они были запрещены. С новым акцизно-откупным положением закуски тоже отменены были, и для народа не оставалось уже ни одного места, где можно было бы есть и пить, ибо в трактиры мужикам вход был запрещен, а в черных харчевнях была запрещена водка.
Обставлено было так, что народ никак не мог обойти кабака. Комиссия, соединив все разнообразные трактирные заведения и харчевни под одним общим названием трактира, не могла не прибавить, что “независимо от заведений собственно трактирных, необходимо допустить такой род заведений, который удовлетворял бы первейшим потребностям простого народа в отношении приюта и продовольствия”, и потому допустила в городах вместо харчевен, с которыми народ свыкся уже, — постоялые дворы и съестные лавочки, а в уездах — одни постоялые дворы. Таким образом, несмотря на уничтожение откупов, народу опять негде было есть, ибо в городах, как известно, постоялые дворы только по окраинам города, а в так называемых съестных лавочках ни стать — ни сесть, и прибежищем народа опять остается один кабак, а не харчевня, могущая удовлетворить первейшим потребностям народа.
Питейными заведениями, по словам проекта Положения о питейных сборах, называются “все торговые заведения, которые занимаются исключительно продажей питей, и притом непременно распивочно, под каким бы наименованием такие заведения открыты ни были”. Поэтому кабак, питейный дом, корчма, шинок, ренсковой погреб, выставка, портерная лавка, постоялые дворы одинаково подошли под название питейных домов, несмотря на то, что каждое из них имеет свою историю и свое общественное значение; например, никто и никогда не восставал против юго-западной корчмы. Слово корчма не заключало в себе ничего бранного, не имело в себе ничего зловредного; тогда как само правительство не раз старалось искоренить название кабака.
Народ всегда был рад случаю разбить кабак (или питейный дом), потому что кабак был местом пропинации, а корчма, или назовите ее как хотите — харчевней или кабаком, служила местом народных собраний, была и кофейной, и клубом народа. Подобное отличие кабака от корчмы (или харчевни) небезызвестно было и комиссии. В ее “Трудах” сказано: “Сколько известно, в привилегированных и прибалтийских губерниях корчмы далеко не имеют того безнравственного и непристойного характера, какой, собственно, принадлежит питейным домам в Великороссии”. Итак, корчма есть заведение более нравственное и приличное, чем кабак; но что это за заведение, какое его назначение — этого из “Трудов” комиссии ясно не видно. На одной странице “Трудов” говорится, что под именем корчмы разумеется постоялый двор (?), а на другой сказано, что “по местным обычаям привилегированных губерний корчмы совершенно (?) заменяют питейные дома”. Но как бы то ни было, корчма отделена от кабака или питейного дома и, несмотря на то, оставлена в значении питейного заведения.
Что же такое кабак, или питейный дом? О нем в “Трудах” комиссии мы можем найти совершенно ясное и положительное представление. Мы уже видели сейчас, что, по словам “Трудов”, питейные заведения Великороссии отличаются безнравственным и неприличным характером. “Ренсковые погреба, — продолжают “Труды”, — суть места, посещаемые лицами, которые считают для себя неприличным входить в питейный дом”. — Питейные дома — это притоны бесчинства и разврата. — “Ныне питейные дома, как уже дознано на опыте, нисколько не соответствуют стремлениям правительства предотвратить вредное влияние питейной продажи на общественную нравственность”.
Но не одна комиссия так дурно думала о кабаках. Например, циркуляром тобольского губернатора объявлялось, что “в питейных заведениях находятся целые семьи с малолетными детьми, которых нравственность должна немало страдать от всматривания на те картины морального зла, которые неизбежны в подобного рода заведениях”. Для исследования степени безнравственного влияния кабаков наряжена была при тобольском губернаторе целая комиссия, которая пришла к заключению, что “допущение в питейные заведения многочисленных семейств обоего пола с малолетними детьми должно влечь разврат (?!) со всеми его грустными (!) последствиями”.
В “Трудах” говорится, что кабаки обязаны своей дурной репутацией действиям нынешних откупов, и между тем они оставлены в том же виде, в каком были при откупах. Как и прежде, в кабаках запрещены закуски и мебель. В кабаках оставлена одна водка. Запретили открывать их возле богоугодных заведений, христианских храмов, монастырей, кладбищ. От их соседства велено было охранять даже учебные заведения, казармы, тюрьмы, золотые прииски в Сибири, соленые озера Перекопские и Генические, госпитали, железные дороги. Запрещено было открывать возле кабаков волостные суды, а должностным лицам сельских управлений содержать кабаки. Не велено пускать в кабаки нижних чинов армии и флота. Словом, от кабака приказано охранять все и всех.
Мы видели уже, что кабак, как и прежде, получил преимущество перед съестными лавками. Мнение Государственного совета было таково, чтоб ренсковым погребам дозволена была продажа водки только на вынос; но комиссия ходатайствовала, чтоб им продавать и распивочно. На основании циркуляра министра финансов 1 марта 1865 года питейные дома в селах открывались с разрешения помещика; но с 13 мая того же года они стали открываться “без согласия на то мирского схода и без разрешения помещика”, и, по справедливому замечанию органа Министерства финансов, штофные лавочки сделались местами даровой выпивки членов сельской полиции. Вследствие всего этого число кабаков должно было увеличиться, а пивоварение — упасть.
Было некогда время, когда во всяком доме было пиво (пиво на северо-востоке, а мед — на юго-западе), когда около пива или меда собиралась всякая народная беседа. Было время, когда народ по возможности мог еще обходиться и без водки. Было, наконец, время, когда баба, сварив пивца, шла с ним на рынок и продавала его кому угодно. И от этого времени, как диковинка, дошел до нас единственный случай, что женщины с мотовилихинского завода в Перми еще недавно каждый день являлись в город с молоком, зеленью и с пивом. В течение долгого времени пиво доступно было народу и в кабаках.
Цена кабацкому пиву и меду назначалась, применяясь к запасным ценам. В 1674 году пиво в вариве стоило 7 денег ведро и в продаже два алтына ведро. Пуд меду покупали по рублю; из пуда выходило 7 ведер меду, ведро продавалось по 6 алтын по 4 деньги.
В 1696 году пиво по 4 алтына, мед — по 8; мед вареный тоже по 8 алтын ведро. В 1696 году мед красный — 12 алтын, белый — 8, пиво — 4 алтына ведро.
В 1701-1702 годах в Шуе пиво обходилось казне по 9 денег, продавалось по 3 алтына; мед обходился по 4 алтына по 3 деньги, продавался по 9 алтын. К началу XVIII века пивоварение упадает и Петр выписывает из Англии пивоваров. В 1719 году, по торговому уставу, мед вареный — уже 36 копеек, мед белый — 24 копейки, пиво — 12 копеек ведро. В 1755 году в контрактах цена пиву в Санкт-Петербурге 20 копеек, в Москве — 24 копейки, мед в обеих столицах по 40 копеек ведро.
В 1751-1758 годах дозволено было крестьянам варить пиво и браги для домашнего употребления; но потом в городах на пиво налагается пошлина в 20 копеек с ведра. В Москве откупщик Роговиков продает пиво по 33 копейки, мед по 53 копейки ведро. Пиво, как мы сказали, было еще в каждом доме, и в 60-х годах этого столетия после помочи, столь обычной у народа, в кабак еще не ходили, а выставляли на дворе кадки с пивом, в кадках были попущены ковши.
В 1770 году пошлины с пива отдаются на откуп, но в следующем году уничтожаются, зато с 1795 года пивоварение окончательно переходит во власть откупщиков и начинает падать. Были уничтожены откупа, пивоварение вдруг поднялось, продажа водки упала; но с восстановлением откупов пиво и мед вместе с брагой и суслом платят акциз по 80 копеек с ведра, а медовый квас по 60 копеек. Портерные лавки платят откупщикам по тысяче рублей в год; с крестьян же за вариво пива откупщики сбирают по десять копеек с души.
В 1807 году цена пиву и портеру по 19 копеек, полпиву по 10 копеек за бутылку (в ведре 13 1/2 бутылки указной меры). В 1815-1819 годах штоф кабацкого пива стоил 22 1/2 копейки, штоф меда — 37 1/2 копейки, полпива узкая бутылка — 15 копеек ассигнациями.
В 1844 году откупщики просят возвысить акциз на пиво, потому что продажа водки подрывается еще оставшимися пивоварами, которым они, откупщики, должны были платить большие суммы за то только, чтоб пивоваренные заводы оставались без действия. Один из откупщиков предлагает увеличить число питейных заведений до одного на 490 жителей и наложить акциз на дрожжи в деревнях. По проекту Кокорева, утвержденному в 1855 году, кроме возвышенного акциза, откупщик брал еще себе за право пивоварения по 5 рублей с каждого крестьянского дома, и пивные лавочки дозволены были только в столицах.
В Москве в два года, в 1847 и 1848, закрылось десять пивоваренных заводов и пятьдесят пять портерных лавок; и в 1848 году девятнадцать губерний не знали другого напитка, кроме сивухи. В 1835 году оплачивалось акцизом пива 2 081 053 ведра, а через двадцать лет — только 927 525 ведер: 4% пошли на сивуху. В 1787 году, несмотря на откуп пошлин с пива, в одной Москве было 236 пивоварен. В 1821 году в великороссийских губерниях считалось 877 пивоваренных заводов и открыто было (во время казенного управления) 876 портерных лавок вместо семидесяти, бывших во время откупа. По Положению 1823 года о доходах и расходах Москвы, велено было думе взимать по-прежнему с каждого котла по пятьсот рублей с тем, чтобы дума не входила ни в какие учеты пивоварению.
Управлению питейными сборами вменялось в обязанность, чтоб оно отнюдь не дозволяло пивоварам начинать варку пива, пока они не предъявят свидетельства, что следующие с них за число котлов деньги заплачены. В 1830-х годах требовалось для Москвы пива до двух миллионов ведер; в 1855 году при высоком откупном акцизе — 484 600 ведер пива и 26 160 ведер меда, а в 1858 году — только 300 000 ведер пива. Заводов пивоваренных в 1859 году в Великороссии было 248, в западных губерниях, в Малороссии и Новороссии — 1092; но в Сибири уж не было ни одного завода. В 1840 году пивоваренных заводов в Москве — 24, а в 1863 году (при новой акцизной системе) — 14 (емкостью посуды в 6517 ведер) и в 1865 году — 10 заводов (емкостью в 8256 ведер).
Это окончательное падение пивоварения совершилось по случаю высокого акциза, наложенного на пиво; но кроме казенного акциза в столицах наложен был новый акциз со стороны городских дум. При конце откупов число портерных лавок в Петербурге доходило до четырехсот, а питейных домов было триста; с введением новой системы число портерных лавок упало до трехсот, а число кабаков увеличилось неизмеримо. Число пивоваренных заводов уменьшилось по всей империи.
В Перми, еще недавно богатой пивоварением, в 1864 году не было ни одного пивоваренного завода, и тамошнее акцизное управление вызывало к себе пивоваренных заводчиков. Ошибку, к счастью, скоро заметили, и акциз понижен был до 20 копеек с ведра; но пивоварение все-таки не могло подняться. Петербургские заводчики 21 января 1864 года явились с предложением сделать торговлю пивом свободной, как в Германии, и говорили, что ничтожное пожертвование 20 000 рублей патентного сбора в Петербурге принесет всем сословиям большие выгоды и благодарность народа.
В то же время в Твери собрались на съезд акцизные чиновники и пивовары и постановили решение, что для распространения пива, этого полезного для крестьян напитка, нужно поощрить заводчиков, особенно мелких помещиков, и уничтожить поэтому право безакцизного варения пива в деревнях, для домашнего употребления! Высокий акциз на пиво принес казне самую ничтожную прибыль, и вся сумма питейного сбора составилась, как и при откупах, от продажи одной лишь водки. При введении положения о питейных сборах предполагалось выбрать с народа до 100 000 100 рублей, и в том числе на долю акциза с пива приходилось только 1 250 000 рублей.
Позволим здесь, как и в начале нашего исследования, прибегнуть к сравнению. В Англии в 1863-1864 годах подать с солода составляла более 38% всего питейного дохода; у нас же доход с пива составлял только 1% всего питейного сбора. Пиво, издавна известное всему индоевропейскому племени, в текущем столетии сделалось господствующим народным напитком в большей части европейских государств, и особенно там, где не растет виноград или где виноградные вина дороги. И в последнее время употребление его распространилось до того, что крепкие спиртовые напитки, а местами даже и виноградные вина, более и более вытесняются пивом.
“В тех странах, — говорит Ватт, — где народ привык к пиву, как в северной, средней и невинодельной части южной Германии, в Англии, Шотландии, Ирландии, Голландии, Бельгии, северной Франции, Дании, Норвегии, Швеции и так далее, потребление пива значительно увеличилось и продолжает постоянно возрастать”. — “Между владельцами пивоваренных заводов, — продолжает Ватт, — я встречал членов палат, депутатов, членов государственных советов, докторов философии, ученых, писателей и так далее”. Перейдем в Северо-Американские Соединенные Штаты. Весь народ, населяющий штаты, пьет преимущественно пиво, и если выпьют водки, то сейчас же запивают ее водой. Ни один из граждан не знает, что такое значит напиться водкой допьяна, и только негры да нищие ирландцы упиваются водкой.
Совершенно обратное происходит в России. В 1858 году в таможенном Германском союзе потреблялось пива 3,42 ведра, в Австрии — 2,17, в царстве Польском — 1,55, а во всей России только — 0,15 ведра, а теперь еще меньше. А кабаки плодятся! Около 1552 года во всем Московском царстве, на всей русской земле, был только один кабак, стоявший в Москве на Балчуге. В конце XVII века в каждом городе было по одному кружечному двору. В XIX столетии кабаки распространяются по селам и деревням. В 1852 году кабаков — 77 838, в 1859 году — 87 388 и, наконец, после 1863 года число их, увеличившись, как мы это увидим в своем месте, примерно в шесть раз, перешло за полмиллиона {Быт и распространение кабаков должны были войти во второй том “Истории кабаков”.}.
Так было на северо-востоке. Переходим на юг. В губерниях привилегированных, в число которых входили и остзейские, при акцизе 1 рубль 15 копеек пивоварение освобождено было от налогов, и потому употребление пива было весьма распространено и, как говорили, вошло уже в народные привычки. Это важное обстоятельство было в виду комиссии, и в привилегированных губерниях пивоварение по-прежнему осталось свободным, а поэтому в местностях, окружающих эти губернии, осталось корчемство и установлена даже была корчемная пошлина в 20 копеек с ведра. Вместе с этим в юго-западных губерниях наложен был акциз на мед, и медоварение, как мы это видели, столь важное в быту украинского народа, должно было прекратиться.
К 1863 году в Могилеве остался только один медоваренный завод, да и тот после двух варов закрылся. Доселе в Украине мед был двух сортов, красный и белый. Красный мед приготовлялся домашним порядком, а не на заводах, и был одним из любимых напитков народа, преимущественно женщин, и продавался по 25 копеек за ведро; белый мед варился исключительно в городах и стоил от 60 копеек до 1 рубля серебром за ведро. Назначили акциз по 60 копеек с ведра, и производство меда прекратилось; сократили срок медоварения, но пользы не было; уменьшили акциз до 50 копеек с ведра — то же самое. Таким образом, с одной стороны, казна не получила никакого дохода, а с другой — народ лишился возможности пользоваться медом, варенухой, воронком.
Вместе с этим питейный налог в Малороссии и Новороссии в 1863 году возвысился вдвое и втрое. В 1859 году этот налог средним числом составлял: в Херсонской губернии — 5 рублей 1 копейка, в Таврической — 8 рублей 33 копеек, в Екатеринославской — 3 рубля 72 копейки, в Киевской — 2 рубля 16 копеек, в Харьковской — 2 рубля 32 копейки, Черниговской — 1 рубль 75 копеек, Бессарабской — 2 рубля 3 копейки, Полтавской — 1 рубль 63 копейки, Подольской — 1 рубль 73 копейки, Волынской — 1 рубль 64 копейки, Минской — 1 рубль 52 копейки, Гродненской — 2 рубля 41 копейка, Могилевской — 1 рубль 43 копейки, Витебской — 1 рубль 59 копеек, Виленской — 1 рубль 79 копеек, Ковенской — 1 рубль 12 копеек. Но в 1863 году налог был везде в 4 рубля 20 копеек и все-таки казна понесла потерю. Потребление спирта уменьшилось против 1862 года на 14%.
Мы уже знаем, что с XVIII века поляки сделались настоящими владельцами крестьян и городов. В Польше до последнего времени сохранялись феодальные обычаи и из 452 городов 238 принадлежали частным лицам. Кроме разных доходов с имений, владетели их пользовались еще правом пропинации. Это право поляки перенесли и в Малороссию. Рядом узаконений с 1783 по 1846 год за помещиками привилегированных губерний было утверждено пропинационное право, то есть право одним им курить и продавать питья. Едва лишь приступлено было к составлению нового положения об акцизе, как тотчас же явились и ходатаи о сохранении за помещиками права пропинации.
Отставной полковник Злотницкий в докладной записке 8 марта 1861 года, ссылаясь на постановления королей литовских и польских и государей: Екатерины, Павла, Александра, Николая, говорил: “В Западном крае находятся поместья, а особенно местечки, как, например, в Подольской, Волынской и Киевской губерниях: Бердичев, Белая Церковь, Тульчин, Немиров, Острог, Дубно и другие, которые по расположению на больших дорогах, по средоточию больших оборотов, по населению в них по большей части промышленников, мастеровых и разночинцев и по отсутствию тем самым преобладания хлебопашества доставляют главную и, можно сказать, непосредственную отрасль дохода из пропинации, и не менее как от 25 до 1 000 000 рублей ежегодно”. — “Это, — продолжал он, — факт, не подлежащий никакому сомнению. Лишить собственников подобных поместий такого дохода, основанного на правах родной наследственной собственности, значит убить их материальное существование”.
О том же хлопотали эксперты из привилегированных губерний и предводители дворянства губерний Виленской, Минской и Киевской. Такими экспертами были: Антон Злотницкий, граф Эдуард Чапский, Доминик Лаппа. Не переставая доказывать, что казна и дворянство в привилегированных губерниях с давних времен (мы видели, какие это давние времена!) пользуются пропинацией, просили дать им денег за уничтожение этого права. И вот, со введением нового Питейного устава, пропинация осталась по-прежнему, хотя и не в тех размерах, каких желала бы польско — русская шляхта.
Новый устав говорил: “В губерниях западных (Киевской, Подольской, Волынской, Виленской, Гродненской, Ковенской, Минской, Витебской, Могилевской) и в Бессарабской области, в тех владельческих городах и местечках, в коих право продажи питей принадлежало доселе исключительно их владельцам, право сие сохраняется за ними”. Вследствие этого помещики начали вступать в договоры с крестьянами о сохранении за собой права пропинации на 11, 12, на 24, на 25 и даже на сорок девять лет. Около городов снова появилась стража, вооруженная железными остроконечными палками, и начала делать осмотры. Но все это продолжалось недолго, и сначала у шляхты отнята была пропинация, а потом и столь дорогие им местечки.
Мы видели выше, что жиды в Украине, захватив в свои руки все корчмы, легли тяжелым камнем на народонаселение. Когда Белоруссия и Украина присоединены были к Московскому государству, Москва к себе жидов не пускала, но в Белоруссии и Украине позволяли им торговать и жить. По указу 1725 года кабаки Смоленской губернии отданы были на откуп жидам Борху и Лейбову, хотя через два года велено было сделать с ними расчет и выслать их из России.
В 1727 году запрещено отдавать жидам кабацкие сборы; в 1739 году последовало общее по всей Малороссии запрещение отдавать им корчмы. Запрещение это, повторявшееся несколько раз, вошло и в новое Акцизное положение 1863 года, но потом было уничтожено. Мера очень почтенная, но интересны два обстоятельства, которые открылись по этому поводу. Это, во-первых, то, что украинский народ ни за что не решается торговать в шинках, и, во-вторых, что дворянство от закрытия шинков несет убытки.
По поводу запрещения 1863 года, за жидов восстало все польско-русское дворянство Малороссии. Чернский предводитель дворянства, указывая на важное значение жидов для благосостояния губернии, ходатайствовал о допущении их торговать в шинках, тем более потому, говорил он, что украинский народ отказывается брать в аренду шинки, и представлял на вид, что с освобождением крестьян некому будет содержать шинки, кроме жидов, а с воспрещением этим последним шинковать шинки должны будут закрыться, и тогда дворянство понесет убытки. Предложение это было принято, и жидам дозволено в местах их оседлости заниматься питейной продажей повсеместно на общем основании. “Число шинков, — говорит черниговское земское собрание, — возросло в страшной пропорции, и конкуренция их стала выражаться разбавлением водки и примесью к нее всяких вредных вещей для крепости”. Малороссийский сельский шинок сделался кабаком чарочных откупов.
Значение новой системы уяснилось скоро. Когда приступали к введению ее, то в бюджете на 1863 год валовой доход с акциза определен был в 98 миллионов вместо 104 миллионов, которые давали откупа в 1852-1862 годах, то есть новая система должна была, по-видимому, оставить в кармане народа до шести миллионов рублей. Уменьшение на шесть миллионов было предположено в видах недобора казне.
Но в действительности же оказалось, что требования на вино превзошли ожидания, и общий валовой итог собственно на 1863 год дошел до 113 577 066 рублей, что превышало откупную сумму на девять миллионов, а бюджет 1863 года — на пятнадцать миллионов. Чистого дохода было получено 106 453 194 рублей, то есть более откупного на 2 321 477 рублей, или на 2,2%, и против бюджета больше чем на один миллион, то есть с лишком на 7%. Имея в виду эти цифры, господин Корсак стал вычислять, сколько в кармане народа осталось прибыли за первый год новой системы, и пришел к следующему результату.
“У этого (то есть у русского) народа, — говорил он, — сохранилось шестнадцать миллионов рублей серебром, а может быть, и несколько миллионов более”. Но над этой политико-экономической игрой в цифры подсмеялась сама судьба, и вместо шестнадцати миллионов, по ошибке наборщика, было поставлено шестьдесят шесть миллионов. Составляя нашу летопись, мы внесем в нее и подлинные слова господина Корсака, который писал: “Как бы ни усилилось потребление вина, но оно все-таки не могло усилиться в такой степени, в какой понизилась цена на вино. Это обстоятельство в то же время имеет весьма важное нравственное и экономическое значение: у народа сохранилось 66 миллионов, которые прежде шли на вино”.
Господину Корсаку отвечали тоже на основании цифр, что народом издержано в 1863 году более чем на триста миллионов против 1862 года. В Тамбовской губернии, сравнительно с 1862 годом, в 1863 году выпито водки на 215% более; в Пензенской на 281%; в Пермской на 171%; Саратовской на 108%; Иркутской на 151%; Орловской на 150%; Якутской на 151%; Ярославской на 150%; Воронежской на 127%; Рязанской и Тобольской на 119%; Тамбовской на 116%; Казанской на 115%; Московской и Вятской на 111%; Симбирской на 105%; Архангельской на 90%; Нижегородской на 98%; Петербургской на 93%; в пяти губерниях на 72-79%, а в четырех на 61-72%; в Новгородской на 55%; в Екатеринославской и Псковской на 49%; Олонецкой на 15% и Таврической на 5%. В губерниях великороссийских в 1862 году выпито 7 218 191 ведро безводного алкоголя (или 19 154 ведер полугара), а в 1863 году — 14 681 714 ведер алкоголя (или 39 636 089 ведер полугара), то есть на 101% более. В 1863 году вся Сибирь выпила 1 170 000 ведер алкоголя вместо 500 000 ведер, выпитых в 1864 году, то есть на 134% более.
Всеобщее пьянство обратило на себя внимание правительства, и 18 сентября 1864 года высочайше утверждено было мнение Государственного совета о возвышении патентного сбора. В 1865 году была учреждена комиссия для пересмотра правил о торговле крепкими напитками с целью ограничения пьянства народа. Член этой комиссии князь Васильчиков, по его собственным словам, вынес из нее следующее впечатление: “Впечатление то, что комиссия эта была не серьезная: она открыла свои действия заявлениями и чтениями записок, составленных чиновниками питейно-акцизного управления, в коих оспаривался, отвергался самый факт распространения пьянства, и все жалобы на это печальное явление приписывались партии прежних откупщиков, и чиновники утверждали, что народ пьет не более, как и прежде”. Комиссия эта пришла к следующим мерам:
1. оптовая продажа питей допускается повсеместно без всякого разрешения;
2. все места раздробительной продажи, в том числе и на вынос, с небольшими исключениями, в городах могут быть открываемы не иначе, как с разрешения общества, владельцев земель, городских учреждений и других ведомств;
3. должно быть обращено строгое внимание на личность виноторговцев, от которых требуется полная благонадежность (?);
4. патенты на питейную продажу выдавать только годовые, с возвышением цены оных, по мнению некоторых членов комиссии;
5. увеличить установленное расстояние питейных заведений от сельских церквей и ввести в законодательство некоторые другие учреждения, близ которых не может быть терпима продажа;
6. определить ближе внешнее устройство питейных заведений, не допуская в оных никакой мебели, кроме полов и стойки;
7. допустить в питейных заведениях продажу известного качества холодных закусок {В московских кабаках до сих пор нет других закусок, кроме маленького кусочка хлебца величиной в семитку. В винных погребах — везде закуска.}.
Наконец, одними из последних мер против пьянства были, во-первых, решения городских дум обложить питейные заведения новым акцизом в пользу города, а Санкт-Петербургская дума даже учредила особый комитет для наблюдения за кабаками. Во-вторых, меры, принятые земскими собраниями многих губерний, но о результатах их мероприятий мы ничего не знаем, исключая того, что они, подобно думам, хотели еще раз обложить налогом патенты для увеличения земских сборов. Правительство совершенно основательно сочло такое обложение излишней роскошью, а земские учреждения на это отвечали, что “мера эта будет иметь следствием то, что приход (земских учреждений) не покроет предположенного расхода и земские учреждения принуждены будут отказывать правительству в удовлетворении той или другой потребности”.
В то же время меры против пьянства принимал и сам народ. Еще в 1864 году на заводах нижнетагильских, северском, верхнеисетском и ревнинском восемь сельских обществ открыли у себя общественные городские питейные заведения, в которых продажа должна была производиться на капитал общества и в пользу его. В 1866 году в Уфимском уезде на железном заводе Белосельских-Белозерских также состоялся приговор не давать никому разрешения на продажу напитков, и если не будет препятствия от акцизного управления, то открыть три питейных заведения от имени общества. Устройство дела возложено было на собрание выборных. Таким образом, сама жизнь пыталась еще раз выработать себе общественные питейные дома, в которых несколько веков назад зародилась культура русского народа.
Ранним утром первого января 1863 года открыла свои действия новая акцизная система, и дешевая водка, оставшаяся от откупа, окрещена была именем “дешевки”. Народ был счастлив, что дешева водка, столь для него необходимая, и, собравшись перед домом одного откупщика, пропел ему анафему, а своему государю возгласил многолетие. В Шуе на Святках кто-то ходил по трактирам, замаскировавшись в надгробный памятник откупу. Ходячий памятник представлял большой четырехгранный столб, широкий снизу, узкий кверху, по сторонам его были написаны приличные эпитафии, оплакивающие откуп.
На все, что делалось теперь перед глазами народа, он отвечал своими лубочными картинами: “Похороны откупа, или Славный был покойник!” — “Дешевка забирает ловко!” — “Пить до дна — не видать добра!” и так далее. А общество между тем кричало, что народ спился, что непременно сопьется. Но и теперь, как и всегда прежде, далеко не весь народ пьянствовал, а потому хлеб сеялся по-прежнему, портной и сапожник по-прежнему шили платье, и весь мир шел своим порядком. Но дело в том, что с годами в народе накопилась достаточная сумма надломленных сил, что у многих из народа появилось денег больше, чем прежде, а девать их некуда, как только пропить, и, с другой стороны, оказалось много людей или готовых выпить, или убедившихся, что легче напиться, чем наесться, и вот к кабакам потянулась целая вереница разного люда:
Да, шумно и пьяно!
Кабак — без изъяна!
Придут они в кабак, выпьют, а закусить нечем, и закусят или ржавой селедкой, которая продается тут же у самого входа в кабак, или вместо закуски выпьют еще раз, во всяком случае выпьют довольно. А в такой стране, где ни в одном простом трактире не найдешь другого чаю, кроме подкрашенного, водка не хороша; по воскресеньям и праздникам еще хуже, так что сделалось правилом по воскресеньям водки в кабаках не покупать. В иных местах, как нам хорошо известно, водка попадалась с дурманом.
Даже “Биржевые ведомости” заявляли, что “некоторые личности разносят по кабакам какие-то разнообразные примеси”. Между тем по случаю земских и других учреждений, вновь вводимых, то и дело сзывали народ на сходки, а сходки — около кабаков: соберется народ, потолкуют и выпьют, а когда нет денег, то придумают штраф какой-нибудь с мужика или с бабы. Последствием всего этого было увеличение числа умерших от употребления вина и опившихся до смерти.
В 1842 году умерло от употребления напитков, или, по выражению одного отчета, захлебнулось вином, 939 человек; больше всего в Москве и ни одного в Астрахани. По исчислению Заблоцкого, опившихся в 1842-1852 годах считалось в 55 губерниях 7562 человека, больше всего в Москве и меньше всего в Малороссии, где водка была лучше и дешевле и не было кабака.
По сведениям за позднейшие годы оказывается, что умерших от пьянства в 1855 году было 1423 человека, в 1856 году — 1535 человек, в 1857 году — 1713 человек, в 1858 году — 1774 человека, в 1859 году — 1713 человек. Опившихся в 1863 году и счесть трудно. В Костроме на пространстве 1842-1853 годов опившихся было больше всего в 1850 году, именно 37 человек. Затем были годы, как, например, 1852-й, когда опившихся было только 7, в 1853 году — 8; но в 1863 году число их дошло до 179.
По отчетам самарского статистического комитета, опившихся в Самаре в 1862 году было 48 человек, а в 1863 году — 192 человека. В Тверской губернии опившихся в 1860 году — 35 человек, в 1862 году — 48 человек, а в 1863 году — 125 человек, в 1864 году — 132 человека; мертвых тел найдено в 1863 году 158 человек, в 1864 году — 204 человека. Опившихся в Вятке в 1863 году мужчин — 205, женщин — 20, всего — 285 человек. Из них государственных крестьян — 216, женщин — 5; удельных мужчин — 11, женщин — 1; временнообязанных, мужчин — 7; солдат и солдаток: мужчин — 12, женщин — 3; мещан: мужчин — 9, женщин — 2; заводских рабочих, мужчин — 4; чиновников — 3; духовного звания — 3.
В Рязанской губернии число умиравших от пьянства в 1854 году — 17 человек, в 1855 году — 24 человека, в 1856 году — 26 человек, в 1857 году — 28 человек, в 1858 году — 32 человека, в 1859 году — 23 человека, в 1860 году — 29 человек, в 1861 году — 45 человек, в 1862 году — 48 человек, в 1863 году — 98 человек и в 1864 году — 117 человек, то есть в последний год умерло столько же, сколько в первые пять лет.
По сведениям “Северной почты” о происшествиях только за первую половину 1863 года, число жертв преждевременной смерти было 7155 человек, и в том числе от пьянства ежедневно умирало 7 человек.
В Курляндии (где свободное пивоварение) и в Украине (в губерниях Полтавской, Екатеринославской и в Бессарабской области) умерших от пьянства не было.
В Москве, по отчету обер-полицмейстера за 1842 год, взято за пьянство мужчин — 6405, женщин — 1319, всего — 7224 человека; по отчету же за 1863 год: мужчин — 10000, женщин — 2128, всего — 21 794 человека.
Сколько из них и из массы тех, слух о которых не достиг до полиции, умерло от пьянства, — неизвестно; но судя по ежедневным известиям в “Московских полицейских ведомостях” о людях, явно умерших от пьянства, — число их страшно велико.