История князя италийского, графа Суворова-Рымникского,
Генералиссимуса Российских войск.
Сочинение Н. А. Полевого.
Типолитография Т-ва и. Н. Кушнерев и Ко.
Пименовская ул., соб. д. Москва — 1904.
Глава IX.
Взятие Праги. Суворов фельдмаршал. Раздел Польши. Обширные планы Екатерины. Кончина ее.
Сообразно предписанию Суворова, Дерфельден повел свой корпус из Белостока. На дороге догнал он Макрановского, отступавшего поспешно к Варшаве, истребил арьергард его, рассеял у Закрочима отряд Грабовского и, достигнув Станиславова, узнал, что Суворов и Ферзен соединились здесь и уже были далеко впереди. Войско Суворова по соединении с Ферзеном составляло до 17.000. Все отряды польские поспешно уходили от них, как ни старался Суворов отхватывать поляков, дабы не допустить их усилиться в Варшаве. Услышав, что при Кобылке остановился польский корпус из 5.000 человек, Суворов сам бросился на него и успел отрезать его. Отчаянное защищение и крепкая позиция не спасли неприятеля. Некому даже было подать весть в Варшаву об истреблении этого корпуса, хотя Кобылка отстоит только в 14 верстах от Праги, предместья Варшавского, и там слыша ли пальбу, не зная, где она происходит.
Все, что предвидел Суворов, сбылось вполне. Погибель Косцюшки казалась гибелью Польши. Народ бегал по улицам варшавским, вопия со слезами: “Нет Косцюшки! Погибло отечество!” Выбор преемника Косцюшке довершил расстройство. На место его избран был генералиссимусом генерал Вавржецкий, нелюбимый народом, неуважаемый никем. Среди шума, волнения и беспорядков не знали что делать: одни хотели сражаться, защищать Варшаву; другие — договариваться и предлагать условия. Многие думали действовать ужасом: перерезать русских пленников и всех, кто был подозрителен, вооружиться поголовно, идти, биться на смерть, зажечь Варшаву и умереть на ее развалинах, если отчаяние не даст победы. Между тем отовсюду приходили войска, уже бесполезные в других местах, ибо Суворов стоял под стенами Варшавы.
Макрановский успел пробраться с 15.000 человек и 35 пушками. Под Кобылкою разбит был один из его отрядов. Прибытие этого корпуса подкрепило мнение тех, кто хотел защищаться. Макрановский первый тому воспротивился; доказывал, что упорство не принесет ничего, кроме бесполезного кровопролития; говорил, что укрепления варшавские, по слабому устройству и обширности места, неспособны к защите. Видя, что его не слушают, он просил увольнения и отказался от всякого участия в делах. Послали узнать о намерениях Суворова. Он не допустил к себе посланных, отвечая, что с бунтовщиками, вероломными нарушителями договоров, людьми изменнически погубившими русских в Варшаве, говорить не станет; что если они хотят пощады, то должны обезоружить войско, отдать оружие, покориться королю и безусловно ждать приговора императрицы российской, а между тем, не дожидаясь решения их, он идет к Варшаве.
Ответ Суворова воспламенил угасавшую ярость конфедератов. Итак, не было пощады, не было условия ни на честь, ни на жизнь! “Смерть легче бесчестия!” кричали в совете правительства. Положено было ввести войско в Прагу, оставя в самой Варшаве небольшой гарнизон для охранения города, защищаться, сколько будет возможно, умереть, если защита будет бесполезна! Множество молодых людей, даже старики, женщины вооружились и шли в Прагу. Зайончек принял начальство над Прагою. К нему присоединились многие другие генералы. Прощаясь с друзьями, Ясинский, зачинщик восстания в Литве, поклялся, что не останется жив.
Прага, предместье Варшавы, отделяемая от столицы Вислою, соединялась с Варшавою посредством моста. Укрепление Праги состояло из вала и было собственно мостовым прикрытием. Но готовясь к осаде, Поляки окружили Прагу обширным ретраншаментом, с глубоким рвом и волчьими ямами. Сто пушек защищали ретраншамент, между коим и прежним внутренним укреплением находилось войско. Тридцать тысяч засели в Праге на жизнь и смерть.
Октября 15-го происходила битва при Кобылке; 18-го в виду Праги явилась легкая русская конница; казаки схватывались с неприятельскими разъездами. Суворов рекогносцировал Прагу и возвратился в Кобылку. Он еще ожидал покорности. Явился посланный от короля с просьбою отпустить в Варшаву раненого королевского адъютанта Бишевского. Суворов исполнил просьбу, но не упомянул ни о каких договорах. Тогда явился майор Миллер с просьбою позволить отправить к Косцюшке доктора и карету. Зайончек писал к Суворову как предводитель польских войск. Миллер осмелился упомянуть о переговорах. “Скажите пославшим вас, — отвечал Суворов, — что я не вхожу в сношения с возмутителями, кроме одного случая, если они безусловно потребуют пощады. Осмотрите мой лагерь, и передайте им известие, что я готов идти на Варшаву и никого щадить не буду!” На письме Зайончека он велел написать: “Свирепые возмутители хотят меряться с Россиею. Бунтовщик против своего короля, Зайончек считает себя генералом карманьолов и осмеливается писать к Суворову. Письмо якобинца отсылается без ответа. Здесь нет уравнения, нет и пощады исступлению своевольных. Только покорностью купят забвение прошедшего”. В тот же день объявлено строжайшее запрещение иметь какие либо сношения с Варшавою.
Прошло три дня — три ужасные дня томительного ожидания. Русские не показывались перед Прагою. Защитники начинали думал, что Суворов колеблется, не решается на битву — тщетные надежды: грохот барабанов и звуки музыки 22-го октября возвестили приближение русских. Войско русское шло, разделенное на три колонны, йод начальством Дерфельдена, Потемкина и Ферзена. Защитники Праги взволновались. Все бросилось к оружию. Со стен Праги загремели пушки. Со страхом и любопытством видели, что русские располагаются лагерем. Русские гусары и казаки выезжали гарцевать с польскими наездниками, выбегавшими из Праги. К ночи все смолкло. Ночью неутомимо работали в русском лагере, и с рассветом 80 пушек пробудили защитников Праги, если только кто-нибудь из них спал в эту страшную ночь. Русские ядра заставили замолчать пушки на стенах ретраншамента. Канонада гремела весь день. Суворов, и без того хорошо знавший расположение Варшавы и Праги, еще раз осматривал местоположение. Устройство русских батарей заставляло думать, что Прага будет осаждена. Но Суворов уже решил судьбу ее: войску велено было готовиться на приступ — защитники Праги обречены были на смерть!
Все войско русских состояло из 22.000. По диспозиции Суворова, оно разделилось на семь колонн. Четыре должны были идти на ретраншаменты с правой стороны, две левее от них; одна еще левее по самому берегу Вислы. Колоннами начальствовали генерал-майоры Ласси, Исленьев, Буксгевден, Тормасов, Рахманов, Денисов и полковник князь Лобанов-Ростовский. Первою и второю предводил Дерфельден, третьею и четвертою Потемкин, тремя остальными Ферзен. Штурм начинался в пять часов.
Войско готовилось заранее, ждало условленного знака, и, услышав его, четыре первые колонны шли на ретраншаменты, пускал вперед по 128 стрелков, а за ними по 272 человека с фашинами и лестницами. Все четыре в одно время устремляются на вал. Первая колонна, перейдя вал, отрезывает по берегу сообщение с Варшавою; вторая и третья строятся на главной прагской площади; четвертая берет кавальеры, устроенные в ретраншаменте. Три последние колонны выступают через полчаса после движения первых, когда внимание неприятеля занято будет нападением и увлечет его в одну сторону. Седьмая колонна старается отрезывать неприятеля от моста и соединиться с первою колонною. Пятая и шестая, подобно третьей и четвертой, занимают город.
Все колонны, строясь по вступлении в ретраншамент, идут на внутреннее укрепление, вступают в Прагу, саблями и штыками истребляют неприятеля, идя по улицам, не входя в домы, не останавливаясь за малостями и тесня неприятеля к Висле, где встречают их 1-я и 7-я колонны, отрезавшие отступление. “Против вооруженного неприятеля действовать с крайним напряжением и силою, а невооруженных и помилования просящих щадить”. Каждая колонна имеет резервы, при которых находятся полковые пушки. Они идут в 150 шагах сзади колонн, подкрепляют их и по вступлении в город занимают валы, направляя пушки в Прагу. Конница (ею начальствовал генерал-майор Шевич с бригадирами Поливановым, Боровским, Сталем и Сабуровым) прикрывает пушки. Казаки держать цепь вне ретраншамента.
Наступила темная осенняя ночь на 24-е октября. Суворов находился в селении Бялоленке, назади главного лагеря, и отдавал последние приказы. В два часа ночи тихо, безмолвно выступили войска и ждали знака. В пять часов зашипела в воздухе ракета — четыре колонны двинулись. Загремели пушки с валов. Русские шли прямо, смело, неуклонно. Свирепая рукопашная битва и началась на валах. Суворов стоял на высоком холме вблизи валов и распоряжал движениями. Мрак осветился огнем. Нерешительность длилась недолго. Верно рассчитанный удар 5-й и 6-4 колонн, когда все внимание неприятеля обратилось в одну сторону, довершил победу. Мост через Вислу был зажжен. Средства к побегу отняты. Валы ретраншамента были пройдены, пушки сбиты.
Страшное кровопролитие свирепело за валами. Все смешалось в дыме, стоне, набате, громе барабанов. Стесненные наступавшими войсками, защитники Праги слышали позади себя вопли жителей, поражаемых колоннами, ворвавшимися по берегу Вислы. Наконец Прага загорелась. Взорвало пороховой магазин. Упорное сопротивление раздражало осаждающих, и, когда солдаты ворвались в самую Прагу, все ужасы неукротимого ожесточения рушились на несчастный город! В девять часов утра на месте Праги были окровавленные, дымящиеся развалины, заваленные изуродованными, обгорелыми трупами и умирающими. Противоположный берег усеян был варшавскими жителями. Трепетно побежали они, когда русские ядра полетели через реку и бомбы начали падать в Варшаву; одна из них упала в дом, где собрался совет правителей, и убила секретаря.
Поражение конфедератов было ужасно: тринадцать тысяч человек погибло в Праге; более 2.000 потонули в Висле; 1.000 взято было в плен — не более 800 успели перебраться в Варшаву. В числе убитых были генералы Ясинский (он сдержал свое слово), Корсак, Квашневский и Грабовский. В числе пленных находились генералы Майен, Геслер, Крупинский, 5 полковников, 438 офицеров. Русских было убито 8 офицеров и до 600 рядовых, ранено до 23-х офицеров и до 1.000 рядовых. Число пушек, гаубиц и мортир, взятых в Праге, простиралось до 204.
Суворов въехал в Прагу, когда стихли ужасы приступа. Буксгевден определен был комендантом Праги. расставили караулы и пушки по берегу Вислы. Остальное войско расположилось биваками внутри ретраншамента и около него. Близ кавальера раскинули солдатскую палатку Суворову. Сюда явились к нему с поздравлением генералы и полковники. Привели пленных. Суворов возвратил им шпаги. На земле разостлали скатерть, и Суворов угощал гостей. На ночь поставили калмыцкую кибитку, и он уснул в ной в первый раз после двух бессонных ночей.
Рано утром, на другой день, явились депутаты из Варшавы. Они привезли Суворову письмо короля Станислава. “Правление Варшавы просило моего посредничества, — писал он. — Жители хотят защищаться, если не будут обнадежены в безопасности жизни и имения”. Депутаты требовали перемирия на неделю для заключения переговоров. Дежурный генерал передал им ответ Суворова: “Договоры не нужны. Войско обезоруживается, и всякое оружие отдается русским. Король утверждается в своем достоинстве. Русские вступают немедленно в Варшаву. Жизнь и имение жителей безопасны. Ответ через 24 часа”. Депутатов ввели в палатку Суворова. Он сидел на обрубке бревна; другой обрубок заменял ему стол. “Pokôj (мир)!” воскликнул он, бросая саблю свою и с распростертыми объятиями идя навстречу депутатов.
Изумленные неожиданною встречею, они заплакали. Суворов ласково говорил с ними, шугал и, отпустив их, приказал очищать Прагу и погребать убитых. Пленных солдат и жителей Праги велено переписывать и отпускать, кроме генералов и офицеров, взяв реверсы, что они не поднимут оружия против русских. В тот же день 8.000 человек распущено. На другой день явились снова депутаты и опять требовали перемирия. Суворов отказал решительно: обезоружение или высылка войск из Варшавы, если они не хотят положить оружия; сдача оружия и арсеналов русским ; освобождение русских пленных; день срока на ответ и немедленное начало военных действий в случае несогласия были его непременными условиями.
Неизобразимое смятение царствовало в Варшаве. Ночью начались кровавые буйства. Войско польское хотело захватить короля, городских правителей и пленных русских. Народ собрался толпами и хотел сражаться с ними. Всякая власть уничтожилась.
Октября 27-го утром явились графы Потоцкий и Мостовский. Они известили Суворова, что для очищения Варшавы от войска потребна неделя срока. “Ни одного часа!” вскричал гневно Суворов. “Мы не воюем с Польшею и королем ее! О каких войсках вы мне говорите? Толпа бунтовщиков не войско: я послан истребить их, я не дипломат, и переговоры прекращаются!”
Он велел Ферзену переправляться через Вислу, полагая это движение необходимым даже для сохранения Варшавы, угрожаемой междоусобием и кровопролитием. В 4 часа по полудни привезли ответ из Варшавы: Вавржецкий выступал из Варшавы с остальным войском, а Варшава отдавала оружие и арсеналы и покорялась безусловно.
В тот же день посланы были отряды русские в Варшаву, заняли все караулы, приняли арсенал и запасы пороха. Пленные русские были освобождены. Русские генералы и офицеры поехали в Варшаву, и из Варшавы приехали в Прагу поляки. Мост через Вислу наскоро возобновляли. Ферзен приблизился к Варшаве, откуда нестройными толпами выходило войско и бежали многие зачинщики восстания, члены правительства, все опасавшиеся преследований. Суворов не велел ни кого останавливать. Игнатий Потоцкий прислан был от короля в лагерь. Суворову предложили задержать его, как одного из главных возмутителей. “Постыдно употреблять во зло доверенность человека, добровольно ко мне пришедшего!” отвечал Суворов. “Пусть бегут, — сказал он, когда донесли ему о бегстве членов бывшего правительства, — это не мое дело. Помните ли стихи Ломоносова?
Великодушный лев злодея низвергает,
Но только хищный лев лежащего терзает!”
Между тем все пленники и захваченные в Праге были отпущены. Старик генерал Геслер также получил дозволение ехать в свои поместья.
Октября 29-го начался торжественный вход русских в Варшаву при звуке музыки и громе барабанов. Суворов ехал верхом, окруженный своими генералами. Он был в виц-мундире, без орденов, на казацкой лошади. У моста встретили его городовые правители и поднесли ему хлеб-соль и ключи города, серебряные, позолоченные (они доныне хранятся в петербургском Петропавловском соборе). Суворов взял их, перекрестился, поцеловал и сказал: “Благодарю Бога, что они не так дорого куплены, как…” Он обратился к Праге и утер слезы. Толпы народа наполняли улицы, восклицая: “Да здравствует Суворов! Да здравствует Екатерина!” Суворов остановился в трактире, в предместье города, где на поле пришедшие в Варшаву русские войска остановились лагерем. Потемкину велено было ехать и приветствовать короля. Ферзен двинулся с 7.000-ми преследовать ушедшие из Варшавы польские войска. К Суворову привели пленных русских: их было до 1.400 человек, кроме 500 пруссаков и 80 австрийцев, чиновников российского посольства, захваченных во время возмущения в Варшаве, офицеров и трех генералов: Арсеньева, Милашевича и Сухотина. Несколько месяцев томившиеся в тюрьмах и ежеминутно угрожаемые страхом смерти, многие из них падали на колени перед Суворовым и целовали руку его. Он обнимал их со слезами.
“Всемилостивейшая Государыня! Ура! Варшава наша!” В этих словах состояло донесение Суворова императрице.
На другой день Суворов, во всех орденах своих, сопровождаемый своими генералами и чиновниками русского посольства, отправился посетить короля Станислава. Карета, в которой ехал Суворов, принадлежала одному из русских генералов, большому говоруну. Приказ Суворова о взятии у него кареты был в следующих словах: “Карету позлащенную взять у генерала **. Хозяин кареты поедет со мною вместе, но должен сидеть и молчать, ибо мне надобно думать дорогою”. Станислав встретил Суворова низким поклоном. Какая превратность судьбы! Они виделись за семь лет в Каневе, среди великолепного двора Екатерины, где Станислав являлся еще в величии двора своего, — теперь он был пленник русский и знал, что корона уже недолго продержится на голове его! Суворов изъявил ему глубокое почтение, как королю. Станислав просил освободить одного пленного офицера. “Если угодно, я освобожу вам их сотню”, отвечал Суворов, “двести”, продолжал он подумав, “триста, четыреста, так и быть пятьсот!” прибавил он смеясь. В тот же день 500 офицеров и других пленников были освобождены, и в числе их находился генерал Майен.
Неусыпно и деятельно обезоруживали Варшаву. Всякое оружие, даже в оружейных лавках, было забрано и сдано русским. Обезоружение польских войск занимало Суворова. Войска польского оставалось еще несколько корпусов: Иосиф Понятовский стоял в Блони с 3.000 и 17 пушками, Ожаровский — в Сухочине с 1.500 и 10 пушками. Мадалинский и Домбровский, преследуемые пруссаками, и имевшие 18.000 с 20 пушками, соединились с ушедшими из Варшавы 2.000-ми пехоты, 4.000-ми косарей и 1.500-ми конницы при 25 пушках. Ожаровский и Понятовский первые прислали просить помилования и позволения распустить свои войска. Прежде нежели послали им ответ, корпуса их разошлись. По соединении с ушедшими из Варшавы войсками Мадалинский сдал начальство Вавржецкому. Здесь были Зайончек (он не пал на развалины Праги), Коллонтай, Захаржевский. Хотели договариваться.
Суворов отверг договоры, требовал покорности и выдачи Коллонтая и Мадалинского. Ферзен, усиленный войском из Варшавы, окружил их. Сражаться было строго запрещено. Лишенный всякой надежды и средств существования, Вавржецкий отступал за Пилицу и бросил пушки в Опочне. Ежедневно тысячи солдат оставляли его, и, когда под Радошицами (сентября 6-го) русские стеснили его совершенно, все войско, бывшее при нем, состояло из 3.000. Виельгурский, Грабовский, Гладницкий оставили его гораздо прежде и уехали в свои поместья. Мадалинский, Зайончек и Коллонтай бежали тайно в Галицию. Вавржецкий сдался и был привезен в Варшаву с Гедройцом, Гельгудом, Носаковским и Домбровским. Прусские войска заняли Краков. Польша в безмолвии ожидала решения Екатерины. Станислав добровольно отказался от короны. Января 9-го 1795 года, он навсегда оставил Варшаву и переехал в Гродно. Ноября 25-го подписано было Станиславом отречение. Прежде его отречения Курляндия, по добровольному согласию герцога ее, присоединена к России. Декабря 14-го последовал манифест о присоединении к России остальной Литвы, Волынии и Подолии. Января 5-го 1796 года австрийские войска заняли Краков. Января 9-го прусские войска вступили в Варшаву. Память Польши осталась только в истории.
Дела Суворова казались каким-то чудом. “Шагнул и царство покорил!” восклицал Державин. В два месяца кончена была польская война и дописана мечом Суворова летопись Польши. Народ славил его. Войско боготворило. Народы и цари свидетельствовали их признательность. На донесение Суворова о покорении Варшавы Екатерина отвечала тремя словами: “Ура! фельдмаршал Суворов!” Препровождая к нему фельдмаршальский жезл, она писала собственноручно:
“Господин генерал-фельдмаршал, граф Александр Васильевич! Поздравляю вас с победами, со взятием Праги и Варшавы”.
Января 1-го 1795 года предписано Сенату изготовить грамоту на новый чин Суворова. Августа 18-го пожалован Суворову Кобринский ключ, где считалось крестьян 6.922 души. Декабря 25-го император австрийский прислал Суворову свой портрет, осыпанный брильянтами. Еще в декабре 1794 года получил он от короля прусского ордена Красного и Черного Орла. Ни одна из наград не порадовала Суворова так, как порадовал его чин фельдмаршала. Тогда в России были только два сановника в этом высшем сане: граф К. Г. Разумовский и Румянцев. Девять генерал-аншефов были старше Суворова (И. П. и Н. И. Салтыковы, Репнин, Долгорукий, Эльмпт, Прозоровский, Мусин-Пушкин, Каменский и Каховский). “Мое правило не производить никого не в очередь, — писала Суворову Екатерина, — но вы завоевали чин фельдмаршала в Польше”. — “А! таки перескочил!” воскликнул Суворов, прыгая через стулья и высчитывая по пальцам генерал-аншефов старше себя: “Салтыков назади, Долгорукий назади, Каменский назади, а мы впереди!” Он перекрестился и примолвил: “Помилуй Бог матушку императрицу! Милостива она ко мне, старику.”
Суворов пробыл в Польше до ноября 1795 года. Никогда прежде не являлся он в такой славе. Фельдмаршал русский, герой, на которого обращались взоры всего отечества, правитель Польши, с коим сносились император, король прусский, король польский, сановник, облеченный полною властью от императрицы, он видел окрест себя послов, министров, генералов, дворянство польское, знатных чужестранцев. Восемьдесят тысяч русского войска, занимавшего Польшу, находились под его начальством. Множество забот обременяло его в то время: содержание войска, споры союзников, деление областей, воинская дисциплина, облегчение жителей, разоренных четырехлетнею войною и пребыванием войск многочисленных, разбор преступлений, совершенных во время безначалия. Ласковость, кротость, милосердие Суворова, грозного только в дни брани, остались в благодарном воспоминании поляков. Среди величия он не изменял образа жизни, удалялся от блеска, не переставал шутить по-прежнему и нередко изумлял странностями иностранцев, желавших видеть покорителя Измаила и Варшавы. Среди важных дел он отвечал стихами Державину. Услышав о взятии Варшавы, Державин создал свой дифирамб, пламенное поэтическое творение:
Пошел и — где тристаты злобы?
Чему коснулся, все сразил!
Поля и грады стали гробы,
Шагнул и царство покорил!
Изображая Суворова полуночным вихрем богатырем, который
Ступит на горы — горы трещат,
Ляжет на воды — воды кипят,
Граду коснется — град упадает,
Башни рукою за облак кидает, —
Державин вопрошал:
Твой ли, Суворов, ce образ побед?
“Я не поэт и в простоте сердца буду отвечать вам солдатским языком”, писал к нему Суворов. Стихами отвечал Суворов и старому знакомцу своему по Москве, Кострову, на эпистолу, которою приветствовал его переводчик Оссиана и Омира. В числе поэтов, славивших Суворова, был Дмитриев, еще юный, служивший тогда в гвардии. В его оде, начинавшейся стихами:
Где буйны, гордые Титаны,
Смутившие Астреи дни?
Стремглав низверженны, попранны!
“В прах! В прах!” рекла — и где они!
заметили прекрасное изображение русского войска:
Речешь — и двинется полсвета,
Различный образ и язык:
Тавридец, чтитель Магомета,
Поклонник идолов калмык,
Башкирец с меткими стрелами,
С булатной саблею черкес —
Ударят с шумом в след за нами
И прах поднимут до небес!
Участь Польши была кончена, и новые, великие думы занимали Екатерину. Она решительно хотела приступить к союзу европейских государей и положить предел переворотам на Западе. Взор ее обращался на Суворова; ему хотела она вверить жребий великой войны. Едва кончился раздел Польши, Екатерина звала его в Петербург.
Проезд Суворова из Варшавы в Петербург был торжеством. Как ни старался он скрываться, его встречали губернаторы, чиновники, войско, граждане с хлебом и солью; народ стерег его по дороге и оглашал воздух кликами: “Ура! Суворов!” — “Помилуй Бог, помилуй Бог! Они уморят меня!” говорил он и плакал от радости. Придворные карета были высланы ему навстречу. Суворов приехал прямо в Зимний дворец и повергся пред Екатериною. Для житья отведено было ему прежнее жилище Потемкина, Таврический дворец. Разговаривая на другой день с Суворовым, Екатерина вручила ему богатую табакерку с изображением Александра Македонского. “Никому не приличен более вас портрет вашего тезки: вы велики, как он!” сказала Екатерина. В феврале 1796 года торжествовали бракосочетание в. к. Константина Павловича. Суворов был почетным гостем на царских праздниках.
В Петербурге пировал он тогда и на свадьбе своей Наташи, своей Суворочки, всегда им любимой дочери, которую помнил под громами Измаила и при разгроме Прага. В 1792 году, по выходе из Смольного монастыря, графиня Наталья Александровна пожалована была во фрейлины государыни. Брать временщика, граф Николай Александрович Зубов, просил руки дочери Суворова. Сама императрица желала этого союза. Зубов был тогда в числе первых, вельмож. Отец его получил графское Римской империи достоинство. Оба брата П. А., графы Валерьян и Николай, отличались воинскими подвигами. Валерьян был с Суворовым под Измаилом; в польской войне он лишился ноги и 25-ти лет был генерал-поручиком и андреевским кавалером. Всегда шутя с своею Суворочкою, отец писал к ней из Варшавы:
Коли любишь отца,
Полюби молодца!
Послушная дочь повиновалась отцу. Но и среди дворского величия и почестей Суворов не изменял своего обхождения, своих странностей и образа жизни. В Таврическом дворце занимал он маленькую комнату, спал на сене, редко являлся на великолепных обедах, и только мельком — в высших обществах, где все искали его, почитая счастием, если Суворов удостоивал чей-нибудь пир и праздник минутным присутствием. Императрица снисходила к странностям великого человека, которые казались теперь всем чем-то особенным и гениальным. Анекдоты о Суворове ходили в народе и были предметом общего удивления. Рассказывали, что бывши на бале во дворце, когда императрица спросила: “Чем подчивать вас, Александр Васильевич?” — “Матушка!” отвечал он, “будь милостива: вели дать водочки!” — “Но что скажут красавицы, если от вас будет пахнуть водкой?” сказала смеясь императрица. — “Ничего матушка: они увидят, что Суворов солдат”. Заметивши, что Суворов ездит зимою без шубы, императрица упрекала его, почему он не бережет здоровья, и подарила ему дорогую соболью шубу. Суворов благодарил и, ездя во дворец, садил с собою в карету слугу, который держал шубу на руках и надевал на него при выходе из кареты. “Не смею ослушаться императрицы, — говорил Суворов, — шуба со мной, а нежиться солдату нехорошо!”
Но среди увеселений и праздников Екатерина уклонялась с Суворовым в своё кабинете, и там нередко целые вечера были посвящены важным рассуждениям. Планы и предположения Екатерины были обширны. Чего не могла предпринять владычица России, имея многочисленное, превосходное, опытное войско и такого полководца, как был Суворов? В совещаниях с ним решен был поход за Кавказ. Войско, туда отправленное, вверено было графу В. А. Зубову. Неприязненные отношения Турции заставляли помышлять о новой войне против оттоманов. Неожиданный разрыв дружеских отношений с Швециею требовал предосторожностей. В начале 1798 года Суворов снова осмотрел крепости и войска в Финляндии.
Но все другие предприятия уничтожались перед одним, более всего важным — делами на Западе, страшно потрясавшими всю Европу и увлекавшими все внимание Екатерины.
С начала революции Екатерина дальновиднее других монархов понимала опасность, грозившую спокойствию и безопасности Европы, и преследовала идеи, возмущавшие Запад. Она не признала новых постановлений Франции, выслала из России французское посольство, открыла в России убежище эмигрантам и с почестью встретила братьев Людовика XVII-го, искавших ее покровительства. Занятая войною с Турцией и Швециею до 1791 года, а потом уничтожением Польши до 1795 года, императрица принимала однако ж участие в союзе европейских государей и заключила договоры с Англиею и императором Леопольдом, а по кончине его (в 1792 г.) — с императором Францем II-м. Здесь не частные расчеты политики увлекали императрицу, повторяем: она видела опасность, угрожавшую престолам царей и коренным основаниям общественного порядка Европы. Суворов разделял ее мнения. “Матушка! пошли меня бить французов!” писал он ей из Польши. Когда Вандейская область во Франции восстала против беззаконных правителей Франции и заступилась за добродетельного Людовика XVII-го, Суворов, с позволения Екатерины, написал приветствие Шаретту, предводителю храбрых вандейцев. Вот письмо Суворова, отмеченное всегдашнею его оригинальностью:
“Héros de lа Vendée, illustre défenseur de lа foi de tes pères et du trônе de tes Rois, sаlut! Que le Dieu des аrmes veille à, jаmаis sur toi, qu’il guide ton brаs à trаvers les bаtаillons de tes nombreux ennеmis, qui mаrqués du doigt de ce Dieu vengeur, tomberont dispersés, comme les feuilles qu’un vent du nord а frаppées! Et vous, immortels Vendéens, fidèles conservаteurs de l’honnеur de Frаnèаis, dignеs compаgnons d’аrmes d’un héros, guidés pаr lui, relevez le temple du Seignеur et le trônе de vos Rois! Que le méchаnt périsse! Que ses trаces s’effаcent!.. Аlors que lа pаix bienfаisаnte renаisse, et que lа tige аntique des lуs, que lа tempête аvаit courbée, se rélève du milieu de vous, plus brillаnte et plus mаjestueuse! — Brаve Chаrette, honnеur des chevаliers frаnèаis! l’univers est plein de ton nom. L’Europe étonnée te contemple, et moi, je t’аdmire et te félicite. Dieu te chérit, comme аutrefois Dаvid, pour punir le Philistin! Аdore Ses décrets. Vole, аttаque, frаppe, et lа victoire suivrа tes pаs. Tels sont les voeux d’un soldаt, qui blаnchi аux chаmps d’honnеur, vit constаmment lа victoire couronеr lа confiаnce qu’il аvoit plаcée dаns le Dieu des combаts. Gloire à Lui, cаr II est lа source de toute gloire. Gloire à toi, cаr Il te chérit!”
{“Герой Вандеи, знаменитый защитник веры твоих отцов и престола твоих государей — привет тебе! Да блюдет тебя всегда сокрушай брани и да предводит руку твою сквозь полки твоих многочисленных врагов и, назнаменованные перстом сего Бога мстителя, падут они, рассеянны, яко листья, возвеянные северным ветром! И вы, бессмертные вандейцы, верные хранители чести французов, достойные братья по оружию героя, им ведомые, восстановите храм Господа и престол ваших государей! Да погибнут злые! Да изгладятся следы их! И тогда да возродится мир благотворный, и древняя лилия, склоненная бурею, да возвысится среди вас, более блистательная, более великолепная! Храбрый Шаретт, честь французских рыцарей! Свет исполнен твоего имени, удивленная Европа созерцает тебя, а я — я удивляюсь тебе и приветствую тебя! Бог благословляет тебя, как некогда Давида, мстителя филистимлянам! Благоговея пред Его судьбами, лети, нападай, поражай, и победа пойдет по стопам твоим! Таковы обеты воина, поседевшего на полях чести и всегда видевшего победу венчающею уверенность в Бога победодавца! Слава Ему, ибо Он источник всякой славы! Слава тебе, ибо Он благословляет тебя!”}.
Не сбылись предвещания Суворова: несчастная Вандея страшно заплатила за верность свою к законным государям. Шаретт пал, как преступник, от рук цареубийц (в 1798 г.).
Провидению, испытующему бедствиями царей и народы, угодно было допустить события вопреки всех расчетов и предположений человеческих.
Кто мог бы думал, когда против Франции, обуянной мечтою мнимой вольности, соединялась вся Европа, кто мог бы думать, что великие союзы царей и народов и войска образованные и гордые победами уступят беспорядочным толпам революционным, гонимым в битвы страхом казни и безумною горячкою революции? Так было.
Мы говорили о неудачных походах пруссаков и австрийцев в 1792 и 1793 годах. Торжествуя победы, французы вторглись в Нидерланды, Германию, Италию, Испанию, и как будто перед грозным привидением, вселяющим суеверный страх в душу человека, преклонились царства, распались союзы; одни из союзников только уступили, другие даже перешли на сторону революционную. В начале 1795 г. Пруссия предложила мир Франции. За базельским трактатом Пруссия с Франциею (апреля 5-го 1795 года) следовал трактат Франции с Испаниею (также в Базеле 22-го июля 1795 года). Нидерланды, переименованные республикою Батавскою, сделались союзником и рабом Франции.
Республика Французская была признана государством среди других государств Европы. Она являлась могущественною и грозною. Опасность достигла крайнего предела. Екатерина не хотела более медлить: февраля 18-го 1795 г. был заключен союзный и оборонительный трактат России с Англиею; мая 20-го такой же договор Англии с Австриею. Этот новый союз казался твердым оплотом Европы. Мечты Суворова, желание его сразиться с революционерами, явиться защитником царей и законов, осуществлялись. Положено было русским войскам соединиться с австрийскими. Суворов должен был принять над ними начальство. Восемьдесят тысяч русских назначалось в поход.
Весною 1796 года Суворов оставил Петербург и принял начальство над армиею, собранною в Брацлавской, Вознесенской и Екатеринославской губерниях. Ее дополнили до назначенного в поход числа войск. Товарищи Суворова, его сотрудники под Рымником, Измаилом и Прагою радостно встретили его. Летом обозревал он собранное войско. Главная квартира его была в Тульчине на Днестре. Нетерпеливо ждал Суворов приказания двинуться за границу. Уже австрийские войска сражались в Италии и на Рейне. Наконец приказание о походе было получено. Русский корпус вступил в Галицию, и вдруг новым повелением императрицы поход был остановлен. Военные и политические дела мгновенно изменились.
Осенью 1795 года последовала перемена правительства во Франции. Конвент сменился директориею. Испания заключила союз с Франциею. Англия вместо усиления войны повела переговоры. Но Австрия, вспомоществуемая германскими и итальянскими государями, не уступала, и война началась. Директория сдвинула громадные силы. Две армии французские шли, одна в Германию, другая в Италию. Журдан и Моро заняли Палатинат и Баварию. Баден и Виртемберг, угрожаемые нашествием неприятельским, заключили мир. Здесь остановил успехи французов юный полководец австрийский, эрц-герцог Карл. На 25-м году главнокомандующий войсками, едва за три года в первый раз явясь на полях битв, он разбил Журдана и принудил Моро к отступлению. Но 1796 г. был временем явления другого полководца, более достопамятного, коему судьба назначала поприще великое: в первый раз Европа услышала тогда имя Наполеона Бонапарте.
Уроженец Корсики (только в 1769 году присоединенной в Франции), в 1793 году не находя приюта нигде, думая даже оставить Францию и вступить в службу султана, в начале 1796 года, на 26-м году от рождения Бонапарте увидел себя главнокомандующим армиею в Италии, и в конце года изумленная Европа спрашивала: кто этот юный вождь, располагающий жребием битв и судьбами народов? Едва в марте 1796 г. приняв начальство, Бонапарте вступил в Италию, где совершенным истреблением угрожали австрийские войска слабым корпусам французским. Победы при Монтенотте, при Миллезимо, при Мондови; мир, вынужденный у сардинского короля, коим Савойя и Ницца присоединены к Франции и все пиемонтские крепости заняты французскими гарнизонами; отступление австрийцев, переход через Адду, победа при Лоди, занятие Милана, блокада Мантуи; Модена, Парма, папа, умоляющие о мире — все совершенное в одну кампанию, — явили в Бонапарте будущего властителя жребия Европы.
Недоумение заступило место согласия между союзниками. Екатерина остановила поход русских войск. Суворов получил приказ расположить войска на зимние квартиры. И когда с грустною думою о современных событиях исполнял он повеление, горестная весть неожиданно поразила его, изменила все политические отношения и разрушила все надежды Суворова: ноября 6-го 1796 года скончалась Екатерина. Суворов плакал неутешно. Мрачно и печально являлось перед ним грядущее. Мог ли он думать, прощаясь с царицею, благословлявшею его на победы, что в последний раз видит обожаемую им монархиню, великую владычицу севера. Бодрая старость и крепкое здоровье обещали ей долголетие. “Матушка царица! — говорил Суворов, — без нее не видал бы мне ни Кинбурна, ни Рымника, ни Измаила, ни Варшавы!”