Глава II
Бортничество и пчеловодство
Прыжов И. Г.
История кабаков в России в связи с историей русского народа.
Казань., 1914.
Переходя от общего очерка древнерусского быта к изучению его подробностей, именно к экономическому значению напитков, мы и здесь встретим следы самостоятельного, самобытного развития народной жизни.
Русская земля, в ту минуту как открывается ее история, представляется нам переполненной бортными лесами (бортями), которые тогда заменяли пасеки и пчельники. Бортничество и пчеловодство были одним из путей колонизации земель, вновь занимаемых русским племенем, и, таким образом, вслед за сохой и топором, рядом с ухожаями и угодьями различных названий появились и борти, возникали деревни-бортничи, населенные пчеловодами. Бортничество было известно в областях Новгородской и Псковской, в Тверской, в землях Муромской и Рязанской, где особенно славился кадомский мед (Кадом известен с 1209 года). Вообще поволжские финны (мурома, вязьма, клязьма, Кострома) издавна были хорошими пчеловодами.
Затем бортничеством занимались в Смоленске и Полоцке, в областях Киевской и Галицкой. Длугош говорит про Казимира, что он отнял у татар (1352) Подолию, богатую медом и скотом. Польские леса назывались медообильными (silva melliflua). Померания и Силезия считались странами медоносными.
Бортничество составляло одну из важнейших статей промышленности; борть была предметом ценным, и на бортных деревьях вырубали топором знамя — знак собственности; за снятие чужого знамени — “раззнаменить борть” — была установлена пеня. Законы о бортях вошли в “Русскую Правду”.
Бортные ухожья принадлежали народу, князьям и монастырям. “Княжи борти”, упоминаемые в “Русской Правде”, встречаются начиная с XII века во Владимире на Клязьме и Литве. В Московской области, как это видно из душевной грамоты Ивана Даниловича 1328 года, у князей были бортники, купленные и оброчные, которых князья с точностью разделяли между своими наследниками. На бортных землях, отдаваемых из-за оброка, приглашали желающих садиться на житье в лесу с платою определенного количества меду. В Московском уезде в XIV и XV веках из поселений в княжеских бортных ухожаях и путях образовался целый бортный стан. Радонежское село со всеми принадлежащими ему деревнями населено было бортниками; на старейшем пути московских князей стояло село Добрятинское “при добрятинской борти”. Князья жаловали монастыри и духовенство бортями и свободой от бортных пошлин. До нас дошли подобные жалованные грамоты князей рязанских, Ростислава Мстиславича Смоленского, Всеволода Мстиславича, князей полоцких и так далее.
На дальнем севере пчеловодство завели, по преданию, святые Зосима и Савватий Соловецкие, и они признаны были распространителями и покровителями бортей и пчел по всей Русской земле. Подобным образом в муромской земле пчеловодство вошло в легенду о Петре и Февронии Муромских. Обширное занятие пчеловодством вызвало у народа особый молитвенник вроде целого молебна об изобилии и хранении пчел в ульях пчеловода и целый ряд поверий о святости пчелы, “божей пташки”, и меда. Искусственное разведение пчел начинается с XIV века, когда в юго-западной Руси упоминаются пасики, а в северо-восточной — пчелы, то есть ульи.
История русской торговли медом идет от глубокой старины. Скифские купцы, по свидетельству Геродота, еще до Рождества Христова высылали за границу мед и воск. На памяти истории, Русь сбывала мед в дунайский Переяславль, в Грецию, к хазарам и на дальний запад. Новгород вел обширную торговлю медом и воском, и при Ярославле был особый класс купцов, торговавших воском и называвшихся вощниками. Рыночная цена меду в 1170 году была 10 кун (куна равна 6 2/3 коп.), что считалось очень высокой ценой: “Бысть дорог в Новгороде”. В перемирных грамотах Новгорода с лифляндским магистратом 1481 и 1493 годов указываются некоторые обычаи, соблюдавшиеся при торговле воском: “А на Ругодеве ругодньским весцом у купчин новгородских воску не колупати, а хто с ним сторгует, ино тому уколупити мало и вощано и вес капи спустити с новгородскими капми, а весити в рет по крестному целованию, а имати от воздыма от скалового как идут шкилики против трейденого”. Но если немцы иногда колупали воск, то русские, со своей стороны, отпускали воск нечистый, ставили на нем фальшивые клейма. Псков также вел обширную торговлю медом и воском. В 1287 году псковичи отняли у иностранных купцов 63 капи воску, а капь равнялась 163 нынешним фунтам. В смоленском договоре 1229 года было поставлено, что немчин обязан был платить “от двою капю воску весцю куна смоленская”.
Вес вощаной, доставлявший большие выгоды, Всеволодом (1126-1135) отдан был в Новгороде церкви Ивана на Опоках. “Даю, — говорил он, — светому великому Ивану от великоимения на строение церкви и в векы вес вощаный, а в Торжку (даю) пуд вощаной, а весити им в притворе светого Ивана”. Из всего этого веса шел разным лицам громадный по тому времени доход, 78 гривен и 25 пудов меду, а всего с расходом на церковь — 95 гривен, что составляло пошлину с 23 750 пудов воска. По словам Шильдбергера, описавшего свое путешествие на восток в конце XIV и начале XV века, из южных пристаней русской земли воск шел в Венецию и Геную. По словам других иностранцев, весь северо-восток русской земли в XV и XVI веках изобиловал медом. Барбаро (1436) говорит, что рязанская земля была богата медом. “Московия, — пишет Кампензе (1537), — очень богата медом, который пчелы кладут на деревьях без всякого присмотра. Нередко в лесах попадаются целые рои сих полезных насекомых, сражающихся друг против друга на большом пространстве. Поселяне, которые держат домашних пчел близ своих жилищ и передают в виде наследства из рода в род, с трудом могут защищать их от нападения диких пчел. Сообразив это обилие меду и лесов, неудивительно, что все то количество воска и жидкой и твердой смолы, которое употребляется в Европе, равно как и драгоценные меха, привозятся к нам через Ливонию из московских владений”.
То же повторял Павел Иовий (1537): “Самое важное произведение московской земли есть воск и мед. Вся страна изобилует плодоносными пчелами, которые кладут отличный мед не в искусственных крестьянских ульях, но в древесных дуплах. В дремучих лесах и рощах ветви дерев часто бывают усеяны роями пчел, которых вовсе не нужно собирать звуками рожка. В дуплах нередко находят множество больших сотов старого меду, оставленного пчелами, и так как поселяне не успевают осмотреть каждое дерево, то весьма часто встречаются пни чрезвычайной толщины, наполненные медом. Веселый и остроумный посол Димитрий рассказывал нам для смеха, как крестьянин, опустившись в дупло огромного дерева, увяз в меду по самое горло. Тщетно ожидая помощи в уединенном лесу, он в продолжение двух дней питался медом и, наконец, удивительным образом выведен был из сего отчаянного положения медведем, который, подобно людям, будучи лаком до меду, спустился задними ногами в то же дупло. Поселянин схватил его руками сзади и закричал так громко, что испуганный медведь поспешно выскочил из дупла и вытащил его вместе с собою. Москвитяне отпускают в Европу множество воску”.
По словам Флетчера (1588), мед в значительном количестве шел из мордвы и Кадома, близ земли черемис, также из областей Северской, Рязанской, Муромской, Казанской и Смоленской. Флетчер говорит, что в его время, за исключением внутреннего потребления воска, еще вывозили за границу до десяти тысяч пудов, а прежде гораздо больше — до пятидесяти тысяч пудов. По Олеарию (1639), воску вывозилось ежегодно более двадцати центнеров. “Самый лучший мед, — прибавляет он, — идет через Псков”. В 1476 году мед в Пскове продавали по 7 пудов за полтину; в 1486 году — по 11 пудов за полтину. В 1575 году в Москве стояли следующие цены на воск: “Воску берковеск по 70 ефимков, станет пуд по семи ефимков (2 рубля 10 алтын 2 деньги), в Брабанех пуд по 3 рубля, в Шпанской пуд по 6 рублей; делают в нем свечи, а с кем сговоришь, имайся за сто берковес: да спросити по колку пуд в круг делают; в Голандской земле воску фунт по 5 стювершей (1 алтын 4 деньги), пуд по 2 рубля; ныне за посмех дешев нет провоска”.
Но к XVII веку, когда приготовление медов успело сделаться преступным корчемством, медовой промысел упал и северо-восточная Русь сама начала получать воск из-за границы. В 1692 году получено было через архангельский порт шесть тонн воска. В этом году в Рязани цены стояли следующие: в Богословском монастыре куплено муромских 200 легинов меду и шесть пудов патоки по 20 алтын; кадка меду готового в три пуда стоила 2 рубля; в Москве фунт меду стоил 4 деньги. Чем дальше шло время, тем более сокращался медовой промысел. Недавно еще в Чистопольском уезде Казанской губернии ульи считались тысячами, но медоварение уже было неизвестно. Вместо обычного приготовления старинных медов теперь из меда тянули водку, и только чуваши, татары и мордва секретно упивались кислым медом из негодных вощин, называемым савраско или воронок. В Белоруссии до последнего времени оставались ценными бортные леса, многие уезды славились пчеловодством и вели обширную торговлю медом. Еще недавно славился медами старинный город Игумен Минской губернии.
Чтобы обнять разом судьбы медового промысла и медоварения, стоит только обратить внимание на русское право, ибо в праве, как известно, все изменения народного быта отлагаются, словно пласты. Законы о медовом промысле, развивавшиеся вместе с бытом народа, входят в “Русскую Правду”, составленную в Новгороде отчасти при Ярославе (1016-1020), отчасти при его преемниках, и имевшую силу от XI до XV века. По “Русской Правде” за порчу бортного дерева полагалось взыскание: “А в княжи борти 3 гривне, любо пожгут любо изудрут; а в смерди — 2 гривне”. — “Аще кто борть подътнеть, то 3 гривны продажи, а за дерево полгривне”. Кроме порчи самого бортного дерева, взыскание налагалось за бортную межу, за пчел, за мед, за пчелиное гнездо, за уничтожение знака на борти: “Аже межю перетнет бортьную, то 12 гривне продаже”. — “Аже пчелы выдерет кто — 3 гривне продаже, а за мед оже будут пчелы не вылаже-ны (соты не будут подрезаны), то 10 кун; будет ли олек (гнездо, то есть молодые пчелки в сотах), то 5 кун”.
Касательно “выдранья пчел” иск имел место и в том случае, если ответчик был неизвестен или не был налицо: “Аще кто разламает борть или кто посечет древо на меже, то по верви (сельская община) искати татя в себе, а платит 12 гривен продажи”. — “Аще кто рознаменает борть, то 12 гривен продажи, а за дерево полгривны”. По делам о бортной земле установлены были следующие пошлины: “А се уроци судебнш от виры 9 кун, а метельнику 9 векош, а от бортьной земли 30 кун, а метельнику 12 векош. А се уроци ротьнш от головы 30 кун, а от бортьной земли 30 кун”. Мед был в числе товаров, которые ссужались для приращения приплодом. В “Русской Правде” это называлось “настав на мед”: “Аще кто дает настав на мед”. Расчет процентов приплода был следующий: “А от двоих пчел на 12 лет приплода роев и с старыми пчелами 200 и 50 и 6 роев. А то кунами 100 гривен и 20 гривен и 4 гривны, а то чтено по полугривне рои и с медом, а приплода на лето по единому рою”.
Установления эти переходили преемственно в статуты Вислицкий и Литовский. В Вислицком статуте 1347 года, составленном из статутов Великой и Малой Польши, определено было: “А кто кому дерево зрубит со пчелами, имеет заплатить гривну (1 рубль 76 копеек) тому, чш пчелы, а другую — судове гривну; а хто бортное дерево зрубит без пчел, то полгривны (88 копеек) заплатить, а судове — другую полгривны”. По Литовскому статуту, борти разделялись на господарские, панские и земянские. Бортники, посещая свои борти, имели право брать с собой только “секиру и пешню, чем борти ро-бити”; имели право надрать “лык на лазиво або лубя на лазын и на иншые потребы борътницкие”. Если б дерево опалило огнем, то “было волно им улей з бортью выпусти, а верховье и корень того дерева оставити в пущы тому пану, чия пуща есть”.
Владетель пущи, рубя лес, обязан был находящимся в пуще чужим “бортем, а дереву жадное шкоды вчинити”. За порчу бортного дерева полагалась “копа грошей”; срубивший или испортивший сосну “пчолницу”, хотя бы в то время пчел в нее не было, платил “полкопы грошей”; за порчу сосны или дуба бортного, в котором пчелы еще не бывали, или сосны “кремленой” платили 15 грошей. Статьи “Русской Правды” о “пчелах нелажоных” повторяются и в Статуте. Кто выдерет “нелажоных пчел”, тот платит по Статуту 1529 года полукопу грошей, по Статуту 1588 года — по две копы грошей, а за лажоные — 15 грошей; по Статуту 1588 года, кто в пасеке или в лесу выдрал пчел или с ульем взял — платит 3 копы грошей; “если бы кого з лицом поймано, такового мают сказати яко злодея на горло; а хто бы свепет в чыем лесе умыслне порубал и мед выбрал, тот мает за то шесть рублей грошей заплат”.
Московские Судебники 1427 и 1550 годов ни словом не упоминают о бортном и пчелином промысле; о нем упоминается только в прибавлениях к Судебнику 1550 года, заимствованных из Литовского статута. Справедливым оказывается Михалона свидетельство (1550), что москвичи даже хвастались, что они пользуются литовскими законами! В прибавлениях к Судебнику за порчу бортного дерева с пчелами велено брать 2 рубля, а без пчел — 25 алтын, а за неделное бортное дерево — 12 алтын 4 деньги. “А кто будет у кого пчелы выдрал неподлаживаючи, а дерево не портил, тому повинен будет платить за всякие пчолы по полутора рубля”.
Уложение 1649 года, следовавшее за Судебниками, заимствовав из Литовского статута 56 статей, взяло в том числе и статьи о пчелах. По Уложению, за бортное дерево с пчелами положено 3 рубля, а без пчел, в котором дереве наперед того пчелы были, полтора рубля; а в котором дереве борть была сделана, а пчел не бывало, и за то 25 алтын; за кряж невыделаный по 12 алтын 3 деньги, сколько их ни испортит. Кто выдерет пчел, а бортей не испортит, на том доправить за всякие пчелы по полутора рубля; за покражу улья — по три рубля за улей, да еще бить его кнутом; а кто подсечет дерево с пчелами и мед из того дерева выдерет, на том доправить 6 рублей и отдать истцу.
Но с упадком медоварения, подорванного кабаками, законы о пчелах, заимствованные Уложением, не имели никакого значения, и пчеловодство упадало больше и больше. Наконец, по Своду законов, составленному в текущем столетии, “усовершенствование пчеловодства принадлежит к ведомству Министерства государственных имуществ”.