Глава XVII
Малороссия. Корчмы в Малороссии с Хмельницкого и до XVIII века
Прыжов И. Г.
История кабаков в России в связи с историей русского народа.
Казань., 1914.
Со времени отделения южной Руси от северной в первой возникла, сложилась и окрепла совершенно новая жизнь, какой история еще не встречала. Украина, несмотря на всю невыработанность своего государственного строя, поражает нас своим юридическим бытом, возникшим из глубоких основ русской народности, и высокой чистотой своего христианства, не ведавшего, как известно, ни расколов, ни скопчества. Украинский народ, умный и сосредоточенный, постоянно вдумывался в жизнь, в которой никогда не переставал быть главным деятелем, всматривался в комизм окружающих его обстоятельств.
Унаследовав от древних киевских летописцев любовь к русской земле, он вырастил среди себя историков (летописцев) — граждан, любивших матку свою Малую Россию, создал думы, полные высокой исторической правды, и положил начало народной комедии. Владея необычайно поэтическим и свежим языком и щедро наделенная красотой своих женщин, Украина дала русскому народу и музыку, и песни, и, наконец, благодаря крепкому складу народной личности, она до сих пор не перестает высылать в Россию лучших государственных мужей и ученых. В Украине, по прекрасным словам Головацкого, “душа русска була середь словянщины якъ чиста слеза дивоча въ долони серафима”.
Весь южнорусский народ, сберегший древнее имя народа русского (русьский народ) и отличавший себя от великорусского населения (москалей), составлял военное братство, которое разделялось на две главные части — на Днепровскую Украину, или Гетманщину, и Запорожье. Первая была создана судьбами всего южнорусского края, вторая же — насилиями ляхов. “По довольном же времени, — говорит “Летопись” Самовидца, — ляхи, владеющие Киевом и Малою Россиею, усоветовали в работе и подданстве людей малороссийских и украинских держать. Но которые не приобыкли невольничей службе, обрали себе место пустое около Днепра, ниже порогов днепровских на житло”. “Запорожье, — говорит Кулиш, — служило точкою опоры казацкой силе, и случай, вроде счастливой войны казаков с турками, мог бы превратить Сечь в столицу украинской республики, а окружавшие ее пустыни населить вольными казацкими слободами, и тогда шляхетное господство в Украине пало б с развитием громадской юрисдикции на счет юрисдикции шляхетской”.
На Запорожье все было свободно. Вином мог торговать всякий, заплативший пошлину старшинам. Когда привозили из Польши, из Малороссии, из Крыма вино горячее и виноградное, то с каждой куфы брали для старшин по одному рублю. Если привозили вино, скупленное казаками, тогда с каждых десяти куф давали кошевому ведро, судье другое, писарю третье, есаулу четвертое, довбышу пятое, на церковный доход шестое и на атаманов куренных седьмое. Затем уже от войска устанавливалась цена, почем продавать кварту вина.
Шинкари в Запорожье составляли нечто вроде цеха, как мясники и калашники, и на праздники ходили к старшинам с поклоном (на ралец). Кроме этого дохода куренные атаманы получали еще за куренные лавки, которые отдавались шинкарям, и этим содержались курени. По куреням казаки свободно варили пиво, меды, браги; денег было много, и, приходя в Сечь, казаки многие дни гуляли. Идет казак, а за ним несут мед, вино, и он поит каждого, кто б ни встретился. Как привезут бывало водку в Запорожье, вот и приходит запорожец покупать и тотчас берет волочок (цилиндрическая склянка на снурке), опускает ее в бочку, пьет сам и потчивает товарищей и всякого, кто б ни случился. И уж торговец не говори ни слова.
Выпьют запорожцы из бочки пальца на четыре, тогда и говорят: “Ну, панове молодцы, заплатимо теперь за водку”. Купят всю водку и уж хорошо заплатят. Но если б перед этим продавец сказал им что-нибудь неприятное, так у него никто и не купит. “Не покупайте, — скажут, — у вражьего сына: он и чарки водки жалеет”. Запорожье поэтому не знало ни жидов-арендаторов, ни всех панских проделок по поводу корчем; диким и безбожным казалось ему положение дел на Украине, заарендованной жидами, и вот, когда назрело восстание, Запорожье сделалось центром, откуда в течение целого столетия выходили мстители за свободу русской земли, поруганную ляхами.
Никогда, ни с какой стороны, никакая уния немыслима была между Украиной и Польшей. “Ото-ж уния! — лежит Русь с поляками!” — острил Конецпольский, указывая на поле битвы под Переяславом. То была правда: единственным исходом всяческих уний было желание передушить друг друга, и напряженная жизнь ждала первого к тому случая. Поляк Чаплинский отнял у Хмельницкого хутор с пасекой в Суботове — случай самый обыкновенный, повторявшийся каждый час, каждый день, но он “всей зимлѣ полской начинилъ бѣды”. Поднялась вся Украина, и, по словам Потоцкого, дело дошло до самой субстанции панов: “że nie było tej wieśi, tego miasta, w którem by na swawolą nie wołano i nie myslono o zdrowiu, o substancjach panów swoich i dzierżawców”. Поднялась Украина, чтоб избавиться от всего, что давило ее, что мешало ее свободе:
Да не буде лучче,
Да не буде краше,
Як у нас на Украини,
Що немае жида,
Що немае ляха,
Не буде унии!
Поднялось все, чтоб заставить ненавистную шляхту испить ту чашу зла, которую сама ж она наварила:
Ой пийте, ляхи, води калюжи,
Води калюжи, болотяныи.
А що пивали по тий Вкраини
Меди то вина ситнии.
Участь шляхты братски разделили жиды, которых резали теперь тысячами. “Ро folwarkach też со było роbrano. żydów wszystkich wyścinano, dwory i karczmy popalono”, — как доносил в 1648 году брецлавский воевода своему коронному гетману. “Итак, — замечает “Летопись” Самовидца, — на Украине жадного (ни одного) жида не зостало”. 5 апреля того же 1648 года под Жовтими Водами были разбиты поляки. “Хлопе! — говорил Потоцкий Хмельницкому. — И чим же зацному рыцерству орд татарских заплатишь?” — “Тобою, — отвечал Хмельницкий. — И иншими з тобою”.
В мае — новая победа под Корсунем. Потоцкий, роскошный обжора и пьяница, потерял битву, поляки бежали, а казаки бранили их, что они не хотят допивать их пива:
А козаки на ляхив нарикали:
Ой ви, ляхове,
Песьки синове!
Чом ви не дожидаете,
Нашого пива не допиваете?
После ряда битв Украина, еще раз поверив шляхте, склонилась на мир, и одним из главных условий его было облегчение в приготовлении питей. В пактах зборовских 1650 года между поляками и Хмельницким было положено: “Козаки как вина, так и иных всяких напоев продавати не имеют, только для нужды своей, как што сделать вольно, такоже и местным делом продавать не имеют им заборонять… Вина врознь козаки не имеют, кроме того про себя скурит или местным делом вольно им продавать. Такоже пиво продажное и мед против обычаю быти имеет… Жиды державцами, откупщиками и закупщиками христиан и жительми не имеют быти в городех украинных, где козаки свои полки имеют”.
Но и этот убогий договор почти был уничтожен новыми условиями под Белой Церковью в 1651 году. Было положено, что “жители воеводства Киевского, Бряславского и Черниговского до местностей своих, тако же старосты сами собою и в уряды свои приходити вскоре и оные приимати имеют, и всякие промыслы, корчмы и откупа восприимут. Жиды как прежде были обывателями и арендаторами в именьях его королевской милости, и в именьях шляхты, и теперь должны быть”. И вот, говорит украинская дума, вельможные паны-ляхи стали у казаков и у мужиков на постое, овладели ключами их, сделались хозяевами в их хатах. Украинец, терпя всякое поругание, идет в корчму выпить с горя за восемь грошей; но лях идет вслед за ним, словно немытая свинья, настораживает ухо и слушает: “Не осуждает ли его казак или мужик?” Казаки жалуются Хмельницкому, и он отвечает: “Погодите немножко, обождите от Покрова до Светлого тридневного воскресения”. Так и было. На Пасху 1652 года совершилось избиение польских жолнеров; в июне того же года поляки были избиты под Батогом.
Между тем в 1651 году Хмельницкий начал переговоры с Московским государством и с Оттоманской Портой о соединении с одним из них, с которым было б выгоднее, и 6 января 1654 года вступил со всей Малороссией в подданство к московскому царю, “зъ такимъ монаршимъ подъ клятвою словомъ и упевненемъ, же держати онъ пресвѣтлѣйший монархъ россиский Малую Россию, зо всимъ войскомъ запорожскимъ, в своей протекции при ненарушимомъ захованю старовѣчныхъ ея правъ и волностей маеть”.
Отправляя в Москву послами Богдановича и Тетерю, Хмельницкий писал, чтобы царь московский “изволил милостиво принять и нас, Богдана Хмельницкого, и все войско запорожское, и уставить правилии и всякие свободы и державы добр духовных и мирских всякому чину и преимуществе сущих, елико кто имяше от веков и от князей и королей полских: таково бы государское твоего царского величества слово нам той же ближний твоего царского величества боярин обещал”. Первой статьей договора с Москвой было постановлено подтверждение “прав и волностей войсковых, как из веков бывало в войске, что своими правами суживались и волности свои имели в добрах”. Была выговорена и свободная продажа в своих домах горячего вина. Король польский, узнавши, что наделала его верная шляхта, лишившая его Украины, плакал, но было поздно. Лихолетье, как обозвал народ весь этот период с 1569 года, кончалось, и Русь навеки соединялась с Россией, прося лядское племя поступиться назад.
На следующий год (1655) возвращен был Смоленск; через два года при содействии казаков присоединена к Москве Белоруссия. По жалобе смоленских бурмистров, что прежде пивная продажа и помер были за ними на откупу, царь их пожаловал, велел на 1656 год владеть важней и поварней без откупу и про себя держать мед и пиво, “а как 1656 год пройдет, и важню, и пивоварню, и помер, и про пошлины объявить в сьезжей избе, и лишних дней их не держать, пивом, и медом, и вином не торговать”.
Умирает Хмельницкий. Кругом его сотники, старшина, все представители поднявшейся на ноги Украины, и он (по словам думы) завещает им братство, единодушие, говорит им: “Тим-то и сталась по всему свиту страшенная казацькая сила, что у всих у вас, панове молодци, была воля и душа едина”. Но единой души уж больше не было, и весь период от Хмельницкого до Мазепы стал известен под именем руины.
Малороссия разделяется на правую и левую сторону Днепра, и одна склоняется к Москве, а другая тянет к Польше. Выговский считался уже гетманом и в 1656 году в универсале мещанам города Чернигова, которые жаловались “на не малую перешкоду как в аренде, яко в иных приходах од Козаков и самого полковника”, приказывал, чтоб “и полковники, и товариство до аренды месной жадного приступу не мели, а ни горелок шинковали, опроч що захочут гуртом продати, то не мает быти зборонно”. Под Конотопом разбиты московские войска, и в Гадяцких пактах (16 сентября 1659 года), заключенных Выговским с поляками, казакам по-прежнему предоставлялась вольная продажа вина.
Под влиянием Москвы гетманом избран был Юрий Хмельницкий, и в статьях 1659 года, при приеме его в московское подданство, в статье пятой постановлено: “Да реестровым же козакам держать вино, и пиво, и мед, а продавать вино бочкою на ранды, и кто куда похочет, а пиво и мед вольно же продавать гарнцом, а кто вино будет продавать в кварты, и тех карать”. В дополнительных статьях было сказано: “И гетман, и все войско запорожское, и чернь на раде, выслушав сию статью, приговорили: быть сей статье так, как она написана”. То же самое повторялось в пунктах, объявленных московскому государю послами Хмельницкого.
С этих пор положение дел, устроенное Б. Хмельницким, начинает изменяться. В Малороссии, развращенной польским шляхетством, теперь все стремилось к порабощению друг друга; освобожденная Б. Хмельницким, она не знала свободы, угнетаемая со стороны и подорванная смутами честолюбцев. Раз в 1660 году Юрий Хмельницкий пировал в своем замке, окруженный приятелями, и с хохотом слушал рассказы татар об их удальстве над украинцами. Несколько казаков стояли у дверей и тоже слушали, потом бросились на него, на татар.
Татар изрубили, а израненного Хмельницкого вывели на площадь, долго мучили и издыхающего бросили собакам. Казаки мстили за погибавшую Малороссию. Гетману Иоакиму Сомку в 1662 году опять пришлось разбирать мещан черниговских с казацкой старшиной. “Дошла до нас, — говорит он, — скорга от мещан маестрату черниговского на тых, которые в рынку горилки межи крамами шинкуючи, тым шинком всяким людем купецким великое уприкрене и докуку чинят, и у торгов попившися и биючисе перешкажают”, а потому приказывал, чтоб мещане и казаки “от сего часу тых шинков горилчаных в рынку поперестали, а от сего часу не важились шинковати”. Всякий, кто бы после сего стал шинковать на рынке, повинен был “до скарбу войскового тисечу таляров битых заплатит мает, яко и особливе сурового войскового не уйдет караня”.
В 1663 году в Нежине выбран в гетманы Иван Брюховецкий, который еще недавно, под именем Мартынца, был слугой у Юрия Хмельницкого. К нему снова является войт черниговский с бурмистратами, показывает грамоты на магдебургское право, универсал Б. Хмельницкого, данный в таборе под Переяславлем, и гетман снова приказывает войсковой старшине черниговской, чтобы “млинов, шинков и инших меских доходов спокойне без жадной ни од кого перешкоды заживали”, а иначе “строго карата без одпусту будемо”. В Батуринских статьях, постановленных с Брюховецким в 1663 году, было предъявлено в Малороссии давно уже известное в московских областях запрещение, чтоб жители малороссийских городов с вином и табаком в Московское государство и украинные города не ездили, и у “виновных вино и табак имать на великого государя безденежно”.
Гетман и старшина на это условие согласились, и Брюховецкий подписался: “Его царского величества холоп гетман Брюховецкий”. С этих пор условие это постоянно повторялось: в Переяславских статьях 1667 года, в Глуховских 1669 года, при избрании гетмана Многогрешного и в Переяславских статьях с гетманом Самойловичем. Но из малороссийских городов по-прежнему возили вино в Московское государство, и в 1683 году вышел указ, чтоб у черкас, приезжающих из Малороссии с вином и табаком, вино и табак отбирать, а природных черкас и иностранцев высылать из русских городов. Это повеление вошло и в условия при избрании гетмана Мазепы в 1687 году. Брюховецкий, не находя в Гетманщине никакой поддержки, поехал в Москву ударить челом великому государю всеми народами малороссийскими.
Там его ждали; по дороге делали ему великолепные встречи, смотрели на него, как на владетельного князька, идущего отступиться от своего наследства. В октябре 1665 года Брюховецким подписано было обязательство доставлять ежегодно в государеву казну поборы с малороссийского народа, и самому их выбирать; причем гетман бил челом, “чтобы примером иных начальнейших малороссийских городов, и по меньшим всем городам кабаки на одну горелку только были, которые приходы кабацкие винные в государеву казну обретатися мают”. И великий государь его пожаловал, и милостиво за это похвалил, и по его челобитью обещался послать в малороссийские города своих государевых воевод. Сам же Брюховецкий был пожалован боярином, а все бывшие при нем старшины и полковники — дворянами, и даны им жалованные грамоты. Брюховецкого оженили на царской родственнице, на Дарье, переженили и всех неженатых старшин.
В это же время было подтверждено данное разным городам магдебургское право. Как оно соблюдалось теперь, это видно из жалобы нежинских мещан, доведенных в 1682 году до “остатней наготы”. Они говорили: “Грамотами утвержденные доходы на ратушу, весовое, померное, подводное, дехтевая торговля, также мельницы овдеевские, о пивном доходе, хто на шинк похочет, по осьмачки солоду и золотому грошей повинен дата, также по две копейки от ведерка повинен платить хто на шинк похочет сытить мед, и от шинковных дворов хозяйских, как и от прочих приходящих всех в годы, и от их погребов по полуполтине с погреба давать. А те все доходы по королевским привилеям, и по подтвержденным грамотам великого государя нашего, его царского величества, света нашего, смиренно упадаючи до лица земли, милости просим, чтоб по прежним жалованным грамотам те все доходы при ратуше нежинской и магистрату того ж ненарушимы и невредны были для многих грацких расходов”. Государь пожаловал их, “велел быть по их челобитью”.
К внутренним неустройствам Украины присоединялись отголоски московской стрелецкой смуты. В южном Переяславе перестали слушаться воеводы, овладели кабаком, в приказной избе посадили простого стрельца, отставили своих пятисотенных и десятников, одного пятисотенного чуть не убили, а на их место выбрали других.
Но корнем зла, заедавшим теперь Украину, была ополяченная казацкая старшина, эти шляхетно-урожоные казаки, как величал их Богдан Хмельницкий. В шляхетство тянулся теперь всякий простолюдин; гетманы раздавали войсковую землю старшине и рядовому товариществу, и поспольство, жившее на такой земле, становилось в обязательные отношения к землевладельцу. “Вот, — говорили в 1729 году жители одного села, — тогда можнейшие пописались в казаки, а подлейшие остались в мужиках”.
Характер этой новой шляхетчины прекрасно определен словами “Летописи” Самовидца о Самойловиче, что “той попович зразу барзо покорным и до людей ласкавим был, але як разбогател, юж барзо гордый стал, у церкви негди нейшол дары брати, але священник до него нашовал”. Детей своих он поделал панами, “а здырства вшелякими способами вымышляли так сам гетман, яко и сынове его, зостаючи полковниками, аренды, стацие великие зотяговал людей кормлением, барзо на людей трудность великая была от великих вымыслов”. Дошло до того, что с 1723 года стали издавать указы об удержании казацкой старшины от крепостного права, в которое она втянулась, и об освобождении казаков, записанных в неволю и подданство. Войсковая канцелярия в 1745 году доносила, что все эти казаки, требующие освобождения, это простые мужики и что “оные мужики домогаются казачества по упрямству своему, ак из подданства отбыть, а паче чтоб завладеть грунтами владельческими, на которых они за владельцами живут”. Из этих записок Марковича мы видим, как жили тогда украинские господа. У каждого из них своя винокурня, свои склепы, где хранятся вина; торгуя вином, они высылают его в судах в Крым; у всех свои корчмы, и из-за владения корчмами они грызутся…
Заводя корчмы, казаки нарушали этим права магистратов. Самойлович в универсале 1684 года говорил казацкой старшине: “Жалостне скаржилися перед нами панове майстратове киевский на вас (старшин и казаков), же вы просторные собе пивныи и медовыя заведши в Киеве шинки, при тых не мал в каждом дому и горелку держит продажнюю, и тым великую ратушным шинкам чините перешкоду. Применяючися до обыклости войсковых волностей (мы) позволили есьмо вам, до дальшого нашего зданья, шинки мети медовый и пивныи, але горелкою шинковати не тылько не позволяли, леч и заказали, под стратою добр и волностей ваших”.
Казалось бы, что с восстанием Хмельницкого и с гибелью жидов-арендаторов аренды должны были прекратиться навеки; но при Самойловиче снова восстановлена была аренда на шинки. В универсале 1686 года Самойлович говорил, что “для обороны отчизны нашое Украины, за позволением их царского пресветлого величества, наше рейментарское зо всею старшиною войсковою постановленье стало на том, а бы для забранья на тые потребы грошового скарбцу аренды во всей Украине были утверждены. Лечь доходит нам ведати, же многие змежи поспольства люде, а снать тые, которые з шинков призыски собе мают, на тое о арендах постановленье наше неуважне шемруют, нарекаючи, будто им через тые аренды пожитки уймутся, ведаем же бы, и кажди тое признает, же слушней быти арендам, а нижли поборам, и подымным, якие певне людей бы розагнали. А про тож, як войск пехотных и комонных охотницких, дотуль пока война ся не успокоит, не держати нельзе, так нолят тые з шинкову горелчаных зыски на посполитую всего нашого народу оборочатися потребу, а нижли в самотный и приватный шинкаров пожиток приходити. А так з прошлорочного звычаю, и теперь тое постановленье приводячи до скутку, пустили есьмо во всех местах и селах полку лубенского аренду, то есть шинки горелчаные, дехтевые и тютюнные, з млынами того ж полку лубенского всим вполне обывателям на сей рок 1686, а то за певную сумму 17 000 злотых. Якую ту сумму они обывателе лубенские о Святой неделе всю зуполне, без розделку, до скарбу войскового повинны будут отдати. А к тому прилучаем скопщину (с посполитого человека, а не от казаков) от варенья пива по ползлотому, поведерковое и скопщину горелчаную. Однак докладаем тое, же бы горелка простая, кварта, справедливою мерою на раздроб шинкована была по пяти осьмаков, а на веселье и на христины таныпою ценою продавана, альбо з стороны оной потребу добути не збороняли. Мед, зась пиво, брагу вольно каждому козакови и посполитому человеку так в местах, яко и в селах до них надежных шинковати; от того жадного датку арендуючие особы не повинны в них вимогати. Варуем жеды и сурово приказуем, або жаден яко казак, так и посполитый, хто тылько горелку курит (оприч того, що гуртом сто кварт вольно ему продати) квартою шинковати ся не смел”.
Но на следующий год (1687), во время похода царских войск под начальством Голицына в Крым, старшина казацкая, есаул и писарь войсковой и иные, видя непорядок гетманский у войску и кривды козацкие же великие драти и утиснения арендами, написали челобитную до их царских величеств и подали ее Голицыну, прося его сменить гетмана. Зараз принявши, Голицын скорым гонцом послал ее в Москву; и пришел указ, и гетмана отдали Москве. Но пока не выбран был другой гетман, порядок войсковой поручен был Борковскому, “где почалися бунты у войску на старших, але зараз тое Москва ускромила, а некоторые от войска оторвалися в городы своеволею, о многие дворы погробавали арендаров и иных людей значних и приятелей гетмана бувшого, которых напотом имано, вешано, стынано, яко злочинцев”. Полковники враждовали с гетманом, попы с другими попами; “межи посполитыми свары, по звы, а знову зась корчмы, шинки немал в кождом дворе, а при шинках бесчестности и частые збойства, а за вшетечность жадной карности не чинено, але тое в жарти оборочано”…
Избран был гетманом Мазепа, “роду шляхетского, повету белоцерковского, старожитной шляхты украинской и у войску значной”… В 1688 году он снова запрещал держать шинки “горелчаные, которые чинили перешкоду ратуше”, и приказывал бросить это шинкование как неприличное для рыцарского звания и наносящее убытки городским доходам, которые киевский войт с мещанами “повинны кождого году з ратуши своей на верхний город киевский до казны великих государей за шинки отдавати”. Затем прибавлялось: “А если бы не тылько з товариства, але хочай бы и сам сотник смел горелчаными шинками мещаном в том перешкожати, теды не тылько на шкуре своей строгое понесет каранье, и худобы позбудет, але и для горшей неславы, з реестру козацкого будет вымаран”. Не слушая ничего, казаки продолжали заниматься “тою потайною и очевистою горелок своих продажею”, и в 1691 году гетман опять грозился им жестокими карами. “Если кто з вас, — говорил он, — указу нашого, дале упорным будучи, не слухал, того повелеваем майстратовым постерегши забирати и грабити”. Но казаки опять не слушали, напротив, “в таковые шинки як старший, так и меньший товариство пустилися”. Между посполитыми и казаками возникли столкновения; распоряжениям ратуши противились силой.
Универсалом 6 июня 1694 года гетман объявлял: “Теперь знову пан войт з майстратом скаргу свою заносили, же посылаючи людей своих трусити (обыскивать) в дворах ваших горелок, теды вы перед ними ворота запираете и отпорно им с погрозками ставитеся; и на сих свежих часах райцею с приданными ему людьми горелку, в бойдаку и в инших местцах вытрушенную и до ратуши несенную отбилисте, а тых посланных под страхом битья рогазналисте”.
Нововведенная аренда возбуждала волнения. Петрик, родственник Кочубея, бежал в Запорожье, чтобы поднять его против Москвы и против казацкой старшины. И в 1672 году на Украине пошли слухи, что он соединяется с ордой, чтоб искоренить арендаторов и богачей. Отовсюду стекалась к нему “голота”, и Петрик, рассылая грамоты, обвинял московское правительство в установлении аренды и винных откупов. В Москве на это обратили внимание и отписали гетману Мазепе. Мазепа отвечал, что, действительно, аренда тяжела, и от лица всего запорожского войска предложил уничтожить ее. Затем, ссылаясь на то, что “меж народом посполитым вопль и пререкания, а особо от запорожцев произносимые голосы к шатности склонные”, он сделал распоряжение, “дабы варень… был от старшины чинен дозор, чтоб досады людем не делалось, то есть, чтоб всякому человеку на крещенье детей и на действо новобрачных случаев вина с потре… в доме выкурите или ми… арендовых шинков, где хотя оное купите, не возбрано было”. В том же году, в универсале к гадяцкому полковнику и старшине гетман Мазепа подробно описывал притеснения арендаторов. На раде в Батурине, собранной в следующем году большинством было положено, что “аренда есть речь ненавистная, издавна пререкание и ропот за собой ведущая”, и решено, чтоб аренде не быть, а быть бы поборам с шинков и винокурен и с больших винных продаж, и решение это было подтверждено московским правительством. Но по уничтожении аренд доходы городские уменьшились, и на раде в Батурине 1694 года старшины предложили опять ввести аренду.
Гетман возражал, что опять пойдут крики из Запорожья, а ему отвечали, что запорожцам от аренды никакой тягости нет; тягостнее народу их запорожская аренда, которая в Сечи заведена, именно “изо всякой куфы вина берут на старшину и на куренных атаманов третью долю”, остальное же вино велят продавать по той цене, какую они же наложат, а не вольной ценой. И вот, по совету всех городов, решено было, чтоб вместо увеличения налогов ввести аренду.
В 1695 году жителям Переяславля (южного) дана была грамота намайдубурское право, с тем чтобы “козакам, якие в городе Переяславле жительство имеют, горелкою отнюдь не шинковати, кроме ситним медом и пивом, а быть той продаже в одном магистрате Переяславском”. В 1698 году мы опять встречаемся с враждой черниговской старшины и мещан. Иван Молявка публично ругал войта и уеес маестрат недобрими словами и толберами называл за то, что они городские доходы на свой приватный расход оборотили”. Назначен был в Батурине громадский суд, и на суде свидетели сказали про войта то же самое. Подобную вражду городских жителей мы уже встречали в Киеве.
Но пока шли споры, чему быть, аренде или шинкам, пока все, и казаки, и посполитые, думали только о себе, в юго-западную Русь мало-помалу входили кабаки. Все враги Москвы, собиравшиеся в южной Руси, давно уж толковали народу, что вот “возьмут вас царь и Москва, тогда и кабаки введут, горилки и меду нельзя будет делать всякому”. Петрик, волнуя народ, говорил против кабаков; Лжепетр, обещая народу волю, “освобождение от бояр и бороды”, прибавлял, что и винное куренье будет вольное.
Нежинский протопоп Максим Филимонович в 1657 году писал в Москву к окольничему Ртищеву: “Хотя старшина о той власти (царской) радеют для своего пожитку, и так поспольство страшат, что уж как царь возьмет в свои руки, то невольно будет крестьянам в сапогах и суконных кафтанах ходить, и в Сибирь или на Москву будут загнаны; для того и попов своих нашлет, а наших туда ж поженут, — только им не хочется кабаков и панства своего отстать, купетцва ради, а не посполитого добра. И царское б величество да изволил, чтоб козаки привращены были, и в Чернигов бы воеводу доброго прислать”. Кабаки проникали теперь в Малороссию из соседних украин, московской и слободской, где они уж давно заведены были по городам: в Воронеже (с 1624), на Короче (1663), в Харькове, в Севске, в Белгороде и так далее.